Школьная библиотека

особенностн. Подумайте сами: человек 100 раз делает аппендицит, на сто первый унего больной и помрет на столе. Что же, он его зарезал, что ли?- Обязательно скажут, что зарезал, - отозвался доктор - и если это жена, то мужпридет в клинику стулом в вас щвырять, - уверенно подтвердил доктор Плонский идаже улыбнулся, и мы улыбнулись, хотя, по сути дела, очень мало смешного вшвырянии стульямн в клиннке.- Терпеть не могу, - продолжал я, - фальшивых и покаянных слов: "Я убил, ах, язарезал". Никто никого не режет, а если и убивает, у нас в руках, больного,убивает несчастная случайность. Смешно, в самом деле! Убийство не свойственнонашей профессии. Какой черт!.. Убийством я называю уничтожение человека сзаранее обдуманным намерением, ну, на худой конец, с желанием его убить. Хирургс пистолетом в руке - это я понимаю. Но такого хирурга я еще в своей жизни невстречал, да и вряд ли встречу.Доктор Яшвин вдруг повернул ко мне голову, причем я заметил, что взгляд егостал тяжелым, и сказал:- Я к вашим услугам.При этом он пальцем ткнул себя в галстук и вновь косенько улыбнулся, но неглазами, а угEм рта.Мы посмотрели на него с удивлением.- То есть как? - спросил я.- Я убил, - пояснил Яшвин.- Когда? - нелепо спросил я.Яшвин указал на цифру "2" и ответил:- Представьте, какое совпадение. Как только вы заговорили о смерти, я обратилвнимание на календарь, и вижу 2-е число. Впрочем, я и так каждый год вспоминаюэту ночь. Видите ли, ровно семь лет, ночь в ночь, да, пожалуй, и... - Яшвинвынул черные часы, поглядел, - ... да... час в час почти, в ночь с 1-го на 2-ефевраля я убил его.- Пациента? - спросил Гинс.- Пациента, да.- Но не умышленно? - спросил я.- Нет, умышленно, - отозвался Яшвин.- Ну, догадываюсь, - сквозь зубы заметил скептик Плонский, - рак у него,наверное, был, мучительное умирание, а вы ему морфий в десятикратной дозе...- Нет, морфий тут ровно не при чем, - ответил Яшвин, - да и рака у негоникакого не было. Мороз был, прекрасно помню, градусов на пятнадцать, звезды...Ах, какие звезды на Украине. Вот семь лет почти живу в Москве, а все-таки тянетменя на родину. Сердце щемит, хочется иногда мучительно н поезд... И туда.Опять увидеть обрывы, занесенные снегом. Днепр... Нет красивее города на свете,чем Киев.Яшвин спрятал календарный листок в бумажник, счежился в кресле и продолжал:- Грозный город, грозные времена... И видал я страшные вещи, которых вы,москвичи, не видали. Это было в 19-м году, как раз вот 1-го февраля. Сумеркиуже наступили, часов шесть было вечера. За странным занятием застали меня этисумерки. На столе у меня в кабинете лампа горит, в комнате тепло, уютно, а ясижу на полу над маленьким чемоданчиком, запихиваю в него разную ерунду и шепчуодно слово:- Бежать, бежать...Рубашку то засуну в чемодан, то выну... Не лезет она, проклятая. Чемоданчикручной, малюсенький, подштанники заняли массу места, потом сотня папирос,стетоскоп. Выпирает все это из чемоданчика. Брошу рубашку, прислушиваюсь.Зимние рамы замазаны, слышно глухо, но слышно... Далеко, далеко тяжко так тянет- бу-у... гу-у... тяжелые орудия. Пройдет раскат, потом стихнет. Выгляну вокно, я жил на крутизне, наверху Алексеевского спуска, виден мне весь Подол. СДнепра идет ночь, закутывает дома, и огни постепенно зажигаются цепочками,рядами... Потом опять раскат. И каждый раз, как ударит за Днепром, я шепчу:- Дай, дай, еще дай.Дело было вот в чем: в этот час весь город знал, что Петлюра его вот-вотпокинет. Если не в эту ночь, то в следующую. Из-за Днепра наступали, и, послухам, громадными массами, большевики, и, нужно сознаться, ждал их весь городне только с нетерпеннем, а я бы даже сказал - с восхищением. Потому что то, чтотворили петлюровские город не только с нетерпеннем, а я бы даже сказал - свосхищением. Потому что то, что творили петлюровские войска в Киеве в этотпоследний месяц их пребывания, уму непостижимо. Погромы закипали поминутно,убивали кого-то ежедневно, отдавая предпочтение евреям, понятное дело. Что-тореквизировали, по городу носились автомобили и в них люди с краснымн галуннымишлыками на папахах, пушки вдали не переставали в последние дни ни на час. Иднем и ночью. Все в каком-то томлении, глаза у всех острые, тревожные. А у меняпод окнами не далее как накануне лежали полдня два трупа на снегу. Один в серойшинели, другой в черной блузе, и оба без сапог. И народ то в сторону шарахался,то кучками сбивался, смотрел, какие-то простоволосые бабы выскакивали изподворотен, грозили кулаками в небо и кричали:- Ну, погодите. Придут, придут большевики.Омерзителен и жалок был вид этих двух, убитых неизвестно за что. Так что вконце концов и я стал ждать большевиков. А они все ближе и ближе. Даль гаснет,и пушки вдали ворчат, как будто в утробе земли.Итак...Итак: лампа горит уютно и в то же время тревожно, в квартире я один-одинешенек,книги разбросаны (дело в том, что во всей этой кутерьме я лелеял безумную мечтуподготовиться на ученую степень), а я над чемоданчиком.Случилось, надо вам сказать, то, что события залетели ко мне в квартиру и заволосы вытащили меня и поволокли, и полетело все, как чертов скверный сон.Вернулся я как раз в эти самые сумерки с окраины из рабочей больницы, где я былординатором женского хирургического отделения, и застал в щели двери пакетнеприятного казенного вида. Разорвал его тут же на площадке, прочел то, чтобыло на листочке, и сел прямо на лестницу.На листке было напечатано машинным синеватым шрифтом:"Содержанием сего..."