Книга "ХОЗЯЙКА". Страница 8
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
- Что ты? что с тобою? - говорил Ордынов, очнувшись совсем, все ещесжимая ее в своих крепких и горячих объятиях, - что с тобой, Катерина? чтос тобою, любовь моя?
Она тихо рыдала, потупив глаза и пряча разгоревшееся лицо у него нагруди. Долго еще она не могла говорить и вся дрожала, как будто в испуге.
- Не знаю, не знаю, - проговорила она наконец едва слышным голосом,задыхаясь и почти не выговаривая слов, - не помню, как и к тебе зашла ясюда... - Тут она еще крепче, еще с большим стремлением прижалась к нему ив неудержимом, судорожном чувстве целовала ему плечо, руки, грудь; наконец,как будто в отчаянье, закрылась руками, припала на колени и скрыла в егоколенях свою голову. Когда же Ордынов, в невыразимой тоске, нетерпеливоприподнял и посадил ее возле себя, то целым заревом стыда горело лицо ее,глаза ее плакали о помиловании и насильно пробивавшаяся на губе ее улыбкаедва силилась подавить неудержимую силу нового ощущения. Теперь она былакак будто снова чем-то испугана, недоверчиво отталкивала его рукой, едвавзглядывала на него и отвечала на его ускоренные вопросы, потупив голову,боязливо и шепотом.
- Ты, может быть, видела страшный сон, - говорил Ордынов, - можетбыть, тебе привиделось что-нибудь... да? Может быть, он испугал тебя... Онв бреду и без памяти... Может быть, он что-нибудь говорил, что не тебе былослушать?.. Ты слышала что-нибудь? да?
- Нет, я не спала, - отвечала Катерина, с усилием подавляя своеволнение. - Сон и не шел ко мне. Он все молчал и только раз позвал меня. Яподходила, окликала его, говорила ему; мне стало страшно; он не просыпалсяи не слышал меня. Он в тяжелом недуге, подай господь ему помощи! Тогда мнена сердце стала тоска западать, горькая тоска! Я ж все молилась, всемолилась, и вот это и нашло на меня.
- Полно, Катерина полно, жизнь моя, полно! Это ты вчера испугалась...
- Нет, я не пугалась вчера!..
- Бывает это с тобою другой раз?
- Да, бывает. - И она вся задрожала и опять в испуге стала прижиматьсяк нему, как дитя. - Видишь, - сказала она, прерывая рыдания, - я ненапрасно пришла к тебе, не напрасно, тяжело было одной, - повторяла она,благодарно сжимая его руки. - Полно же, полно о чужом горе слезы ронять!Прибереги их на черный день, когда самому, одинокому, тяжело будет и небудет с тобой никого!.. Слушай, была у тебя твоя люба?
- Нет... до тебя я не знал ни одной...
- До меня... ты меня своей любой зовешь?
Она вдруг посмотрела на него, как будто с удивлением, что-то хотеласказать, но потом утихла и потупилась. Мало-помалу все лицо ее сновазарделось внезапно запылавшим румянцем; ярче, сквозь забытые, еще неостывшие на ресницах слезы, блеснули глаза, и видно было, что какой-товопрос шевелился на губах ее. С стыдливым лукавством взглянула она раза двана него в потом вдруг снова потупилась.
- Нет, не бывать мне твоей первой любой, - сказала она, - нет, нет, повторяла она, покачивая головою, задумавшись, тогда как улыбка опять тихопрокладывалась по лицу ее, - нет, - сказала она наконец, рассмеявшись, - немне, родной, быть твоей любушкой.
Тут она взглянула на него; но столько грусти отразилось вдруг на лицеее, такая безвыходная печаль поразила разом все черты ее, так неожиданнозакипело изнутри, из сердца ееEEтчаяние, что непонятное, болезненноечувство сострадания к горю неведомому захватило дух Ордынова, и он сневыразимым мучением глядел на нее.
- Слушай, что я скажу тебе, - говорила она голосом, пронзающим сердце,сжав его руки в своих руках, усиливаясь подавить свои рыдания. - Слушайменя хорошо, слушай, радость моя! Ты укроти свое сердце и не люби меня так,как теперь полюбил. Тебе легче будет, сердцу станет легче и радостнее, и отлютого врага себя сбережешь, и любу-сестрицу себе наживешь. Буду к тебеприходить, коль захочешь, миловать тебя буду и стыда на себя не возьму, чтоспозналась с тобой. Была же с тобою два дня, как лежал ты в злом недуге!Спознай сестрицу! Недаром же мы братались с тобой, недаром же я за тебябогородицу слезно молила! другой такой не нажить тебе! Мир изойдешь кругом,поднебесную узнаешь - не найти тебе другой такой любы, коли любы твоесердце просит. Горячо тебя полюблю, все, как теперь, любить буду, и за тополюблю, что душа твоя чистая, светлая, насквозь видна; за то, что как явзглянула впервой на тебя, так тотчас спознала, что ты моего дома гость,желанный гость и недаром к нам напросился; за то полюблю, что, когдаглядишь, твои глаза любят и про сердце твое говорят, и когда скажут что,так я тотчас же обо всем, что ни есть в тебе, знаю, и за то тебе жизньотдать хочется на твою любовь, добрую волюшку, затем что сладко быть ирабыней тому, чье сердце нашла... да жизнь-то моя не моя, а чужая, иволюшка связана! Сестрицу ж возьми, и сам будь мне брат, и меня в своесердце прими, когда опять тоска, злая немочь нападет на меня; только самсделай так, чтоб мне стыда не было к тебе приходить и с тобой долгую ночь,как теперь, просидеть. Слышал меня? Открыл ли мне сердце свое? Взял ли вразум, что я тебе говорила?.. - Она хотела еще что-то сказать, взглянула нанего, положила на плечо ему свою руку и наконец в бессилии припала к грудиего. Голос ее замер в судорожном, страстном рыдании, грудь волноваласьглубоко, и лицо вспыхнуло, как заря вечерняя.
- Жизнь моя! - прошептал Ордынов, у которого зрение помутилось и духзанялся. - Радость моя! - говорил он, не зная слов своих, не помня их, непонимая себя, трепеща, чтоб одним дуновением не разрушить обаяния, неразрушить всего, что было с ним и что скорее он принимал за видение, чем задействительность: так отуманилось все перед ним! - Я не знаю, не понимаютебя, я не помню, что ты мне теперь говорила, разум тускнеет мой, сердцепоет в груди, владычица моя!..
Тут голос его опять пресекся от волнения. Она все крепче, все теплее,горячее прижималась к нему. Он привстал с места и, уже не сдерживая себяболее, разбитый, обессиленный восторгом, упал на колени. Рыдания судорожно,с болью прорвались наконец из груди его, и пробившийся прямо из сердцаголос задрожал, как струна, от всей полноты неведомого восторга иблаженства.
- Кто ты, кто ты, родная моя? откуда ты, моя голубушка? - говорил он,силясь подавить свои рыдания. - Из какого неба ты в мои небеса залетела?Точно сон кругом меня; я верить в тебя не могу. Не укоряй меня... дай мнеговорить, дай мне все, все сказать тебе!.. Я долго хотел говорить... Ктоты, кто ты, радость моя?.. Как ты нашла мое сердце? Расскажи мне, давно литы сестрица моя?.. Расскажи мне все про себя, где ты была до сих пор, расскажи, как звали место, где ты жила, что ты там полюбила сначала, чемрада была и о чем тосковала?.. Был ли там тепел воздух, чисто ли небобыло?.. кто тебе были милые, кто любили тебя до меня, к кому там впервыетвоя душа запросилась?.. Была ль у тебя мать родная, и она ль тебя дитятейлелеяла, или, как я, одинокая, ты на жизнь оглянулась? Скажи мне, всегда льты была такова? Что снилось, о чем гадала ты вперед, что сбылось и что несбылось у тебя, - все скажи... По ком заныло первый раз твое девичье сердцеи за что ты его отдала? Скажи, что же мне отдать тебе за него, что мнеотдать тебе за тебя? Скажи мне, любушка, свет мой, сестрица моя, скажи мне,чем же мне твое сердце нажить?
Тут голос его снова иссяк, и он склонил голову. Но когда поднял глаза,то немой ужас оледенил его всего разом и волосы встали дыбом на голове его.
Катерина сидела бледная как полотно. Она неподвижно смотрела в воздух,губы ее были сини, как у мертвой, и глаза заволоклись немой, мучительноймукой. Она медленно привстала, ступила два шага и с пронзительным воплемупала пред образом... Отрывистые несвязные слова вырывались из груди ее
Она лишилась чувств. Ордынов, весь потрясенный страхом, поднял ее и донесдо своей кровати; он стоял над нею не помня себя. Спустя минуту она открылаглаза, приподнялась на постели, осмотрелась кругом и схватила его руку. Онапривлекла его к себе , силилась что-то прошептать все еще бледными губами,но голос все еще изменял ей. Наконец она разразилась градом слез; горячиекапли жгли похолодевшую руку Ордынова.
- Тяжело, тяжело мне теперь, час мой приходит последний! - проговорилаона наконец, тоскуя в безысходной муке.
Она силилась еще что-то проговорить, но окостенелый язык ее не могпроизнести ни одного слова. С отчаянием глядела она на Ордынова, непонимавшего ее. Он нагнулся к ней ближе и вслушивался... Наконец онуслышал, как она прошептала явственно:
- Я испорчена, меня испортили, погубили меня!
Ордынов поднял голову и с диким изумлением взглянул на нее. Какая-тобезобразная мысль мелькнула в уме его. Катерина видела судорожное,болезненное сжатие его лица.
- Да! испортили, - продолжала она, - меня испортил злой человек, - он,погубитель мой!.. Я душу ему продала... Зачем, зачем об родной ты помянул?что тебе было мучить меня? Бог тебе, бог тебе судья!..
Через минуту она тихо заплакала; сердце Ордынова билось и ныло всмертной тоске.
- Он говорит, - шептала она сдерживаемым, таинственным голосом, - чтокогда умрет, то придет за моей грешной душой... Я его, я ему душойпродалась... Он мучил меня, он мне в книгах читал... На, смотри, смотри егокнигу! вот его книга. Он говорит, что я сделала смертный грех... Смотри,смотри...
И она показывала ему книгу; Ордынов не заметил, откуда взялась она. Онмашинально взял ее, всю писанную, как древние раскольничьи книги, которыеему удавалось прежде видеть. Но теперь он был не в силах смотреть исосредоточить внимание свое на чем-нибудь другом. Книга выпала из рук его
Он тихо обнимал Катерину, стараясь привести ее в разум.
- Полно, полно! - говорил он, - тебя испугали; я с тобою; отдохни сомною, родная, любовь моя, свет мой!
