Школьная библиотека

как свинцовые и не двигались; он как будто онемел и слышал только, какразлетается кровь его по всем жилам, как будто приподымая его на постели

Кто-то дал ему воды... Наконец он впал в беспамятство.

Он проснулся поутру часов в восемь. Солнце сыпало золотым снопом лучисвои сквозь зеленые, заплесневелые окна его комнаты; какое-то отрадноеощущение нежило все члены больного. Он был спокоен и тих, бесконечносчастлив. Ему казалось, что кто-то был сейчас у его изголовья. Онпроснулся, заботливо ища вокруг себя это невидимое существо; ему такхотелось обнять своего друга и сказать первый раз в жизни: "Здравствуй,добрый день тебе, мой милый".

- Как же ты долго спишь! - сказал нежный женский голос. Ордыновоглянулся, и к нему склонилось с приветливою и светлою, как солнце, улыбкоюлицо красавицы хозяйки его.

- Как ты долго был болен, - говорила она, - полно, вставай; чтоневолишь себя? Волюшка хлеба слаще, солнца краше. Вставай, голубь мой,вставай.

Ордынов схватил и крепко сжал ее руку. Ему казалось, что он все ещевидит сон.

- Подожди, я тебе чаю готовила; хочешь чаю? Захоти; тебе лучше будет

Я сама хворала и знаю.

- Да, дай мне пить, - сказал Ордынов слабым голосом и стал на ноги. Онеще был очень слаб. Озноб пробежал по спине его, все члены его болели и какбудто были разбиты. Но на сердце его было ясно, и лучи солнца, казалось,согревали его какою-то торжественною, светлою радостью. Он чувствовал, чтоновая, сильная, невидимая жизнь началась для него. Голова его слегказакружилась.

- Ведь тебя зовут Васильем? - спросила она, - я иль ослышалась, иль,сдается, тебя хозяин так вчера назвал.

- Да, Василий. А тебя как зовут? - сказал Ордынов, приближаясь к ней иедва устояв на ногах. Он покачнулся. Она схватила его за руки, поддержала изасмеялась.

- Меня Катериной, - сказала она, смотря ему в глаза своими, большими,ясными, голубыми глазами. Оба держали друг друга за руки.

- Ты мне хочешь что-то сказать? - проговорила она наконец.

- Не знаю, - отвечал Ордынов. У него помутилось зрение.

- Видишь какой. Полно, голубь мой, полно; не горюй, не тужи; садисьсюда, к солнцу, за стол; сиди смирно, а за мной не ходи, - прибавила она,видя, что молодой человек сделал движение, как будто удерживая ее, - ясейчас сама к тебе буду; успеешь на меня наглядеться. - Через минуту онапринесла чаю, поставила на стол и села напротив его.

- На, напейся, - сказала она. - Что, болит твоя голова?

- Нет, теперь не болит, - сказал он. - Не знаю, может быть, и болит..

я не хочу... полно, полно !.. Я и не знаю, что со мною, - говорил он,задыхаясь и отыскав наконец ее руку, - будь здесь, не уходи от меня; дай,дай мне опять твою руку... У меня в глазах темнеет; я на тебя как на солнцесмотрю, - сказал он, как будто отрывая от сердца слова свои, замирая отвосторга, когда их говорил. Рыдания сдавливали ему горло.

- Бедный какой! Знать, не жил ты с человеком хорошим. Тыодин-одинешенек; нет у тебя родичей?

- Нет никого; я один... ничего, пусть! теперь лучше... хорошо мнетеперь! - говорил Ордынов, будто в бреду. Комната как будто ходила кругомнего.

- Я сама много лет людей не видала. Ты так глядишь на меня... проговорила она после минутного молчания.

- Ну... что же?

- Как будто греют тебя мои очи! Знаешь, когда любишь кого... Я тебя спервых слов в сердце мое приняла. Заболеешь, опять буду ходить за тобой

Только ты не болей, нет. Встанешь, будем жить, как брат и сестра. Хочешь?

Ведь сестру трудно нажить, как бог родив не дал.

- Кто ты? откуда ты? - проговорил Ордынов слабым голосом.

- Я не здешняя... что тебе! Знаешь, люди рассказывают, как жилидвенадцать братьев в темном лесу и как заблудилась в том лесу краснаядевица. Зашла она к ним и прибрала им все в доме, любовь свою на всемположила. Пришли братья и спознали, что сестрица у них день прогостила

Стали ее выкликать, она к ним вышла. Нарекли ее все сестрой, дали ейволюшку, и всем она была ровня. Знаешь ли сказку?

- Знаю, - прошептал Ордынов.

- Жить хорошо; любо ль тебе на свете жить?

- Да, да; век жить, долго жить, - отвечал Ордынов.

- Не знаю, - сказала задумчиво Катерина, - я бы и смерти хотела

Хорошо жизнь любить и добрых людей любить, да... Смотри, ты опять, какмука, побелел!

- Да, голова кругом ходит...

- Постой, я тебе мою постель принесу и подушку - другую; здесь ипостелю. Заснешь, обо мне приснится; недуг отойдет. Наша старуха тожебольна...

Она еще говорила, как уже начала готовить постель, по временам сулыбкой смотря через плечо на Ордынова.

- Сколько у тебя книг! - сказала она, сдвигая сундук.

Она подошла к нему, схватила его правой рукой, подвела к постели,уложила и одела одеялом.

- Говорят, книги человека портят, - говорила она, задумчиво покачиваяголовою. - Ты любишь в книгах читать?

- Да, - отвечал Ордынов, не зная, спит он или нет, и крепче сжимаяруку Катерины, чтоб уверить себя, что не спит.

- У хозяина моего много книг; видишь какие! он говорит, чтобожественные. Он мне все читает из них. Я потом тебе покажу; ты мнерасскажешь после, что он мне в них все читает?

- Расскажу, - прошептал Ордынов, неотступно смотря на нее.

- Ты любишь молиться? - спросила она после минутного молчания. Знаешь что? Я все боюсь, все боюсь...

Она не договорила, казалось размышляя о чем-то. Ордынов поднес наконецее руку к губам своим.

- Что ты мою руку целуешь? (И щеки ее слегка заалели.) На, целуй ее, продолжала она, смеясь и подавая ему обе руки; потом высвободила одну иприложила ее к горячему лбу его, потом стала расправлять и приглаживать еговолосы. Она краснела более и более; наконец, присела на полу у постели егои приложила свою щеку к его щеке; теплое, влажное дыхание ее шелестило поего лицу... Вдруг Ордынов почувствовал, что горячие слезы градом полилисьиз ее глаз и падали, как растопленный свинец, на его щеки. Он слабел болееи более; он уже не мог двинуть рукою. В это время раздался стук в дверь изагремела задвижка. Ордынов еще мог слышать, как старик, его хозяин, вошелза перегородку. Он слышал потом, что Катерина привстала, не спеша и несмущаясь, взяла свои книги, слышал, как она перекрестила его уходя; онзакрыл глаза. Вдруг горячий, долгий поцелуй загорелся на воспаленных губахего, как будто ножом его ударили в сердце. Он слабо вскрикнул и лишилсячувств...

Потом началась для него какая-то странная жизнь.

Порой, в минуту неясного сознания, мелькало в уме его, что он осужденжить в каком-то длинном, нескончаемом сне, полном странных, бесплодныхтревог, борьбы и страданий. В ужасе он старался восстать против роковогофатализма, его гнетущего, и в минуту напряженной, самой отчаянной борьбыкакая-то неведомая сила опять поражала его, и он слышал, чувствовал ясно,как он снова теряет память, как вновь непроходимая, бездонная теменьразверзается перед ним и он бросается в нее с воплем тоски и отчаяния

Порой мелькали мгновения невыносимого, уничтожающего счастья, когдажизненность судорожно усиливается во всем составе человеческом, яснеетпрошедшее, звучит торжеством, весельем настоящий светлый миг и снится наявуневедомое грядущее; когда невыразимая надежда падает живительной росой надушу; когда хочешь вскрикнуть от восторга; когда чувствуешь, что немощнаплоть пред таким гнетом впечатлений, что разрывается вся нить бытия, икогда вместе с тем поздравляешь всю жизнь свою с обновлением ивоскресением. Порой он опять впадал в усыпление, и тогда все, что случилосьс ним в последние дни, снова повторялось и смутным, мятежным роем проходилов уме его; но видение представлялось ему в странном, загадочном виде. Поройбольной забывал, что с ним было, и удивлялся, что он не на старой квартире,не у старой хозяйки своей. Он недоумевал, отчего старушка не подходила, какбывало всегда в поздний сумеречный час, к потухавшей печке, обливавшей повременам слабым, мерцающим заревом весь темный угол комнаты, и в ожидании,как погаснет огонь, не грела, по привычке, своих костлявых, дрожащих рук назамиравшем огне, всегда болтая и шепча про себя, и изредка в недоумениипоглядывала на него, чудного жильца своего, которого считала помешанным отдолгого сидения за книгами. Другой раз он вспоминал, что переехал на другуюквартиру; но как это сделалось, что с ним было и зачем пришлось переехать,он не знал того, хотя замирал весь дух его в беспрерывном, неудержимомстремлении... Но куда, что звало и мучило его и кто бросил этот невыносимыйпламень, душивший, пожиравший всю кровь его? - он опять не знал и непомнил. Часто жадно ловил он руками какую-то тень, часто слышались емушелест близких, легких шагов около постели его и сладкий, как музыка, шепотчьих-то ласковых, нежных речей; чье-то влажное, порывистое дыханиескользило по лицу его, и любовью потрясалось все его существо; чьи-тогорючие слезы жгли его воспаленные щеки, и вдруг чей-то поцелуй, долгий,нежный, впивался в его губы; тогда жизнь его изнывала в неугасимой муке;казалось, все бытие, весь мир останавливался, умирал на целые века кругомнего и долгая, тысячелетняя ночь простиралась над всем...

То как будто наступали для него опять его нежные, безмятежно прошедшиегоды первого детства, с их светлою радостию, с неугасимым счастием, спервым сладостным удивлением к жизни, с роями светлых духов, вылетавшихиз-под каждого цветка, который срывал он, игравших с ним на тучном зеленомлугу перед маленьким домиком, окруженным акациями, улыбавшихся ему из