Школьная библиотека

поддерживавшее его в жизни, разом рухнуло, рассеялось как призрак, какбесплотная, пустая мечта. Он умер, когда исчезла последняя надежда его,когда в одно мгновение разрешилось перед ним самим и вошло в ясное сознание все, чем обманывал он себя и поддерживал всю свою жизнь. Истинаослепила его своим нестерпимым блеском, и что было ложь, стало ложью идля него самого. В последний час свой он услышал чудного гения, которыйрассказал ему его же самого и осудил его навсегда. С последним звуком,слетевшим со струн скрипки гениального С-ца, перед ним разрешилась всятайна искусства, и гений, вечно юный, могучий и истинный, раздавил егосвоею истинностью. Казалось, все, что только в таинственных, неосязаемыхмучениях тяготило его во всю жизнь, все, что до сих пор только грезилосьему и мучило его только в сновидениях, неощутительно, неуловимо, что хотя сказывалось ему по временам, но от чего он с ужасом бежал, заслонясьложью всей своей жизни, все, что предчувствовал он, но чего боялся доселе, - все это вдруг разом засияло перед ним, открылось глазам его, которые упрямо не хотели признать до сих пор свет за свет, тьму за тьму. Ноистина была невыносима для глаз его, прозревших в первый раз во все, чтобыло, что есть и в то, что ожидает его; она ослепила и сожгла его разум

Она ударила в него вдруг неизбежно, как молния. Совершилось вдруг то,что он ожидал всю жизнь с замиранием и трепетом. Казалось, всю жизнь секира висела над его головой, всю жизнь он ждал каждое мгновение в невыразимых мучениях, что она ударит в него, и, наконец, секира ударила!Удар был смертелен. Он хотел бежать от суда над собою, но бежать былонекуда: последняя надежда исчезла, последняя отговорка пропала. Та, которой жизнь тяготела над ним столько лет, которая не давала ему жить,та, со смертию которой, по своему ослепленному верованию, он должен былвдруг, разом воскреснуть, - умерла. Наконец он был один, его не стеснялоничто: он был наконец свободен! В последний раз, в судорожном отчаянии,хотел он судить себя сам, осудить неумолимо и строго, как беспристрастный, бескорыстный судья; но ослабевший смычок его мог только слабо повторить последнюю музыкальную фразу гения... В это мгновение безумие,сторожившее его уже десять лет, неизбежно поразило его

IV

Я выздоравливала медленно; но когда уже совсем встала с постели, уммой все еще был в каком-то оцепенении, и долгое время я не могла понять,что именно случилось со мною. Были мгновения, когда мне казалось, что явижу сон, и, помню, мне хотелось, чтобы все случившееся и впрямь обратилось в сон! Засыпая на ночь, я надеялась, что вдруг как-нибудь проснусьопять в нашей бедной комнате и увижу отца и мать... Но наконец передомной прояснело мое положение, и я мало-помалу поняла, что осталась однасовершенно и живу у чужих людей. Тогда в первый раз почувствовала я, чтоя сирота

Я начала жадно присматриваться ко всему новому, так внезапно меня окружившему. Сначала мне все казалось странным и чудным, все меня смущало:и новые лица, и новые обычаи, и комнаты старого княжеского дома - кактеперь вижу, большие, высокие, богатые, но такие угрюмые, мрачные, что,помню, я серьезно боялась пуститься через какую-нибудь длинную-длиннуюзалу, в которой, мне казалось, совсем пропаду. Болезнь Cоя еще не прошла, и впечатления мои были мрачные, тягостные, совершенно под лад этоготоржественно-угрюмого жилища. К тому же какая-то, еще неясная мне самой,тоска все более и более нарастала в моем маленьком сердце. С недоумениемостанавливалась я перед какой-нибудь картиной, зеркалом, камином затейливой работы или статуей, которая как будто нарочно спряталась в глубокую нишу, чтоб оттуда лучше подсмотреть за мной и как-нибудь испугатьменя, останавливалась и потом вдруг забывала, зачем я остановилась, чегохочу, о чем начала думать, и только когда очнусь, бывало, страх и смятение нападали на меня и крепко билось мое сердце

Из тех, кто изредка приходили навестить меня, когда я еще лежалабольная, кроме старичка доктора, всего более поразило меня лицо одногомужчины, уже довольно пожилого, такого серьезного, но такого доброго,смотревшего на меня с таким глубоким состраданием! Его лицо я полюбилаболее всех других. Мне очень захотелось заговорить с ним, но я боялась:он был с виду всегда очень уныл, говорил отрывисто, мало, и никогдаулыбка не являлась на губах его. Это был сам князь Х-ий,нашедший меня ипригревший в своем доме. Когда я стала выздоравливать, посещения егостановились реже и реже. Наконец, в последний раз, он принес мне конфетов, какую-то детскую книжку с картинками, поцеловал меня, перекрестил ипросил, чтоб я была веселее. Утешая меня, он прибавил, что скоро у менябудет подруга, такая же девочка, как и я, его дочь Катя, которая теперьв Москве. Потом, поговорив что-то с пожилой француженкой, нянькой детейего, и с ухаживавшей за мной девушкой, он указал им на меня, вышел, и стех пор я ровно три недели не видала его. Князь жил в своем доме чрезвычайно уединенно. Бо'льшую половину дома занимала княгиня; она тоже невидалась с князем иногда по целым неделям. Впоследствии я заметила, чтодаже все домашние мало говорили об нем, как будто его и не было в доме

Все его уважали, и даже, видно было, любили его, а между тем смотрели нанего как на какого-то чудного и странного человека. Казалось, и он сампонимал, что он очень странен, как-то непохож на других, и потому старался как можно реже казаться всем на глаза... В свое время мне придетсяочень много и гораздо подробнее говорить о нем

В одно утро меня одели в чистое, тонкое белье, надели на меня черноешерстяное платье, с белыми плерезами, на которое я посмотрела с каким-тоунылым недоумением, причесали мне голову и повели с верхних комнат вниз,в комнаты княгини. Я остановилась как вкопанная, когда меня привели кней: никогда я еще не видала кругом себя такого богатства и великолепия

Но это впечатление было мгновенное, и я побледнела, когда услышала голоскнягини, которая велела подвести меня ближе. Я, и одеваясь, думала, чтоготовлюсь на какое-то мучение, хотя бог знает отчего вселилась в меняподобная мысль. Вообще я вступила в новую жизнь с какою-то странною недоверчивостью ко всему меня окружавшему. Но княгиня была со мной оченьприветлива и поцеловала меня. Я взглянула на нее посмелее. Это была тасамая прекрасная дама, которую я видела, когда очнулась после своегобеспамятства. Но я вся дрожала, когда целовала ее руку, и никак не могласобраться с силами ответить что-нибудь на ее вопросы. Она приказала мнесесть возле себя на низеньком табурете. Кажется, это место уже предназначено было для меня заранее. Видно было, что княгиня и не желала ничегоболее, как привязаться ко мне всею душою, обласкать меня и вполне заменить мне мать. Но я никак не могла понять, что попала в случай, и ничегоне выиграла в ее мнении. Мне дали прекрасную книжку с картинками и приказали рассматривать. Сама княгиня писала к кому-то письмо, изредка оставляла перо и опять со мной заговаривала; но я сбивалась, путалась иничего не сказала путного. Одним словом, хотя моя история была очень необыкновенная и в ней бо'льшую часть играла судьба, разные, положим, дажетаинственные пути, и вообще было много интересного, неизъяснимого, дажечего-то фантастического, но я сама выходила, как будто назло всей этоймелодраматической обстановке, самым обыкновенным ребенком, запуганным,как будто забитым и даже глупеньким. Особенно последнее княгине вовсе ненравилось, и я, кажется, довольно скоро ей совсем надоела, в чем винюодну себя, разумеется. Часу в третьем начались визиты, и княгиня сталако мне вдруг внимательнее и ласковее. На расспросы приезжавших обо мнеона отвечала, что это чрезвычайно интересная история, и потом начиналарассказывать по-французски. Во время ее рассказов на меня глядели, качали головами, восклицали. Один молодой человек навел на меня лорнет, одинпахучий седой старичок хотел было поцеловать меня, а я бледнела, краснела и сидела потупив глаза, боясь шевельнуться, дрожа всеми членами

Сердце ныло и болело во мне. Я уносилась в прошедшее, на наш чердак,вспоминала отца, наши длинные, молчаливые вечера, матушку, и когда вспоминала о матушке - в глазах моих накипали слезы, мне сдавливало горло ия так хотела убежать, исчезнуть, остаться одной... Потом, когда кончились визиты, лицо княгини стало приметно суровее. Она уже смотрела наменя угрюмее, говорила отрывистее, и в особенности меня пугали ее пронзительные черные глаза, иногда целую четверть часа устремленные на меня,и крепко сжатые тонкие губы. Вечером меня отвели наверх. Я заснула в лихорадке, просыпалась ночью, тоскуя и плача от болезненных сновидений; анаутро началась та же история, и меня опять повели к княгине. Наконец ейкак будто самой наскучило рассказывать своим гостям мои приключения, агостям соболезновать обо мне. К тому же я была такой обыкновенный ребенок, "без всякой наивности", как, помню, выразилась сама княгиня, говоряглаз на глаз с одной пожилой дамой, которая спросила: "Неужели ей нескучно со мной?" - и вот, в один вечер, меня увели совсем, с тем чтоб неприводить уж более. Таким образом кончилось мое фаворитство; впрочем,мне позволено было ходить везде и всюду, сколько мне было угодно. Я жене могла сидеть на одном месте от глубокой, болезненной тоски своей ирада-рада была, когда уйду, наконец, от всех вниз, в большие комнаты

Помню, что мне очень хотелось разговориться с домашними; но я так боялась рассердить их, что предпочитала оставаться одной. Моим любимымпрепровождением времени было забиться куда-нибудь в угол, где неприметнее, стать за какую-нибудь мебель и там тотчас же начать припоминать исоображать обо всем, что случилось со мною. Но, чудное дело! я как будтозабыла окончание того, что со мною случилось у родителей, и всю этуужасную историю. Передо мной мелькали одни картины, выставлялись факты

Я, правда, все помнила - и ночь, и скрипку, и батюшку, помнила, как доставала ему деньги; но осмыслить, выяснить себе все эти происшествиякак-то не могла... Только тяжеле мне становилось на сердце,и когда я доходила воспоминанием до той минуты, когда молилась возле мертвой м2уш