Книга "Неточка Незванова". Страница 7
меня вдвое чудеснее и любопытнее. Теперь в моем пораженном воображенииначали рождаться какие-то чудные понятия и предположения. И я не удивляюсь, что среди таких странных людей, как отец и мать, я сама сделаласьтаким странным, фантастическим ребенком. Меня как-то особенно поражалконтраст их характеров. Меня поражало, например, то, что матушка вечнозаботилась и хлопотала о нашем бедном хозяйстве, вечно попрекала отца,что она одна за всех труженица, и я невольно задавала себе вопрос: почему же батюшка совсем не помогает ей, почему же он как будто чужой живетв нашем доме? Несколько матушкиных слов дало мне об этом понятие, и я скаким-то удивлением узнала, что батюшка артист (это слово я удержала впамяти), что батюшка человек с талантом; в моем воображении тотчас жесложилось понятие, что артист какой-то особенный человек, непохожий надругих людей. Может быть, самое поведение отца навело меня на эту мысль;может быть, я слышала что-нибудь, что теперь вышло из моей памяти; нокак-то странно понятен был для меня смысл слов отца, когда он сказал иходин раз при мне с каким-то особенным чувством. Эти слова были, что"придет время, когда и он не будет в нищете, когда он сам будет барин ибогатый человек, и что, наконец, он воскреснет снова, когда умрет матушка". Помню, я сначала испугалась этих слов до крайности. Я не могла оставаться в комнате, выбежала в наши холодные сени и там, облокотясь, наокно и закрыв руками лицо, зарыдала. Но потом, когда я поминутно раздумывала об этом, когда я свыклась с этим ужасным желанием отца, - фантазия вдруг пришла мне на помощь. Да я и сама не могла долго мучиться неизвестностью и должна была непременно остановиться на каком-нибудь предположении. И вот, - не знаю, как началось это все сначала, - но под конец я остановилась на том, что, когда умрет матушка, батюшка оставит этускучную квартиру и уйдет куда-то вместе со мною. Но куда? - я до самогопоследнего времени не могла себе ясно представить. Помню только, чтовсе, чем могла я украсить то место, куда мы пойдем с ним (а я непременнорешила, что мы пойдем вместе), все, что только могло создаться блестящего, пышного и великолепного в моей фантазии, - все было приведено вдействие в этих мечтаниях. Мне казалось, что мы тотчас же станем богаты;я не буду ходить на посылках в лавочку, что было очень тяжело для меня,потому что меня всегда обижали дети соседнего дома, когда я выходила издому, и этого я ужасно боялась, особенно когда несла молоко или масло,зная, что если пролью, то с меня строго взыщется; потом я порешила, мечтая, что батюшка тотчас сошьет себе хорошее платье, что мы поселимся вблестящем доме, и вот теперь - этот богатый дом с красными занавесами ивстреча возле него с батюшкою, который хотел мне что-то показать в нем,пришли на помощь моему воображению. И тотчас же сложилось в моих догадках, что мы переселимся именно в этот дом и будем в нем жить в каком-товечном празднике и вечном блаженстве. С этих пор, по вечерам, я с напряженным любопытством смотрела из окна на этот волшебный для меня дом,припоминала съезд, припоминала гостей, таких нарядных, каких я никогдаеще не видала; мне чудились эти звуки сладкой музыки, вылетавшие изокон; я всматривалась в тени людей, мелькавшие на занавесах окон, и всестаралась угадать, что такое там делается, - и все казалось мне, что тамрай и всегдашний праздник. Я возненавидела наше бедное жилище, лохмотья,в которых сама ходила, и когда однажды матушка закричала на меня и приказала сойти с окна, на которое я забралась по обыкновению, то мне тотчас же пришло на ум, что она хочет, чтоб я не смотрела именно на этотдом, чтоб я не думала об нем, что ей неприятно наше счастие, что она хочет помешать ему и в этот раз... Целый вечер я внимательно и подозрительно смотрела на матушку
И как могла родиться во мне такая ожесточенн1ть к такому вечно страдавшему существу, как матушка? Только теперь понимаю я ее страдальческуюжизнь и без боли в сердце не могу вспомнить об этой мученице. Даже итогда, в темную эпоху моего чудного детства, в эпоху такого неестественного развития моей первой жизни, часто сжималось мое сердце от боли ижалости, - и тревоги, смущение и сомнение западали в мою душу. Уже итогда совесть восставала во мне, и часто, с мучением и страданием, ячувствовала несправедливость свою к матушке. Но мы как-то чуждались другдруга, и не помню, чтоб я хоть раз приласкалась к ней. Теперь часто самые ничтожные воспоминания язвят и потрясают мою душу. Раз, помню (конечно, что я расскажу теперь, ничтожно мелочно, грубо, но именно такиевоспоминания как-то особенно терзают меня и мучительнее всего напечатлелись в моей памяти), - раз, в один вечер, когда отца не было дома, матушка стала посылать меня в лавочку купить ей чаю и сахару. Но она всераздумывала и все не решалась и вслух считала медные деньги, - жалкуюсумму, которою могла располагать. Она считала, а думаю, с полчаса и всене могла окончить расчетов. К тому же в иные минуты, вероятно от горя,она впадала в какое-то бессмыслие. Как теперь помню, она все что-то приговаривала, считая, тихо, размеренно, как будто роняя слова ненарочно;губы и щеки ее были бледны, руки всегда дрожали, и она всегда качала головою, когда рассуждала наедине
- Нет, не нужно, - сказала она, поглядев на меня, - я лучше спать лягу. А? хочешь ты спать, Неточка?
Я молчала; тут она приподняла мою голову и посмотрела на меня так тихо, так ласково, лицо ее прояснело и озарилось такою материнскою улыбкой, что все сердце заныло во мне и крепко забилось. К тому же она меняназвала Неточкой, что значило, что в эту минуту она особенно любит меня
Это название она изобрела сама, любовно переделав мое имя, Анна, вуменьшительное Неточка, и когда она называла меня так, то значило, чтоей хотелось приласкать меня. Я была тронута; мне хотелось обнять ее,прижаться к ней и заплакать с нею вместе. Она, бедная, долго гладила меня потом по голове, - может быть, уже машинально и позабыв, что ласкаетменя, и все приговаривала: "Дитя мое, Аннета, Неточка!" Слезы рвались изглаз моих, но я крепилась и удерживалась. Я как-то упорствовала, не выказывая перед ней моего чувства, хотя сама мучилась. Да, это не моглобыть естественным ожесточением во мне. Она не могла так возбудить меняпротив себя единственно только строгостью своею со мною. Нет! меня испортила фантастическая, исключительная любовь моя к отцу. Иногда я просыпалась по ночам, в углу, на своей коротенькой подстилке, под холоднымодеялом, и мне всегда становилось чего-то страшно. Впросонках я вспоминала о том, как еще недавно, когда я была поменьше, спала вместе с матушкой и меньше боялась проснуться ночью: стоило только прижаться к ней,зажмурить глаза и крепче обнять ее - и тотчас, бывало, заснешь. Я всееще чувствовала, что как-то не могла не любить ее потихоньку. Я заметилапотом, что и многие дети часто бывают уродливо бесчувственны и если полюбят кого, то любят исключительно. Так было и со мною
Иногда в нашем углу наступала мертвая тишина на целые недели. Отец имать уставали ссориться, и я жила между ними по-прежнему, все молча, вседумая, все тоскуя и все чего-то добиваясь в мечтах моих. Приглядываясь кним обоим, я поняла вполне их взаимные отношения друг к другу: я понялаэту глухую, вечную вражду их, поняла все это горе и весь этот чад беспорядочной жизни, которая угнездилась в нашем углу, - конечно, поняла безпричин и следствий, поняла настолько, насколько понять могла. Бывало, вдлинные зимние вечера, забившись куда-нибудь в угол, я по целым часамжадно следила за ними, всматривалась в лицо отца и все старалась догадаться, о чем он думает, что так занимает его. Потом меня поражала и пугала матушка. Она все ходила, не уставая, взад и вперед по комнате поцелым часам, часто даже и ночью, во время бессонницы, которою мучилась,ходила, что-то шепча про себя, как будто была одна в комнате, то разводяруками, то скрестив их у себя на груди, то ломая их в какой-то страшной,неистощимой тоске. Иногда слезы струились у ней по лицу, слезы, которыхона часто и сама, может быть, не понимала, потому что по временам впадала в забытье. У ней была какая-то очень трудная болезнь, которою она совершенно пренебрегала
Я помню, что мне все тягостнее и тягостнее становилось мое одиночество и молчание, которого я не смела прервать. Уже целый год жила я сознательною жизнию, все думая, мечтая и мучась потихоньку неведомыми, неясными стремлениями, которые зарождались во мне. Я дичала, как будто в лесу. Наконец батюшка первым заметил меня, подозвал к себе и спросил, зачем я так пристально гляжу на него. Не помню, что я ему отвечала: помню,что он об чем-то задумался и наконец сказал, поглядев на меня, что завтра же принесет азбуку и начнет учить меня читать. Я с нетерпением ожидала этой азбуки и промечтала всю ночь, неясно понимая, что такое эта азбука. Наконец, на другой день, отец действительно начал учить меня. Поняв с двух слов, чего от меня требовали, я выучила скоро и быстро, ибознала, что этим угожу ему. Это было самое счастливое время моей тогдашней жизни. Когда он хвалил меня за понятливость, гладил по голове и целовал, я тотчас же начинала плакать от восторга. Мало-помалу отец полюбил меня; я уже осмеливалась заговаривать с ним, и часто мы говорили сним целые часы, не уставая, хотя я иногда не понимала ни слова из того,что он мне говорил. Но я как-то боялась его, боялась, чтоб он не подумал, что мне с ним скучно, и потому всеми силами старалась показать ему,что все понимаю. Сидеть со мною по вечерам обратилось у него наконец впривычку. Как только начинало смеркаться и он возвращался домой, я тотчас же подходила к нему с азбукой. Он сажал меня против себя на скамейкуи после урока начинал читать какую-то книжку. Я ничего не понимала, нохохотала без умолку, думая доставить ему этим большое удовольствие
Действительно, я занимала его и ему было весело смотреть на мой смех. Вэто же время он однажды после урока начал мне рассказывать сказку. Этобыла первая сказка, которую мне пришлось слышать. Я сидела как зачарованная, горела в нетерпении, следя за рассказом, переносилась в какой-то
