Школьная библиотека

груди Карла Федорыча вырывалось настоящее стенание; но вмиг он ободрялся, ускоренными жестами снова просил внимания, уверял, что танцевал непо той системе, и умолял нас рассудить еще раз. Потом он снова отбегал вдругой угол и иногда прыгал так усердно, что головой касался потолка ибольно ушибался, но, как спартанец, геройски выдерживал боль, снова останавливался в позитуре, снова с улыбкою простирал к нам дрожащие руки иснова просил решения судьбы своей. Но батюшка был неумолим и по-прежнемуугрюмо отвечал:

- Нет, Карл Федорыч, видно - судьба твоя: никак не потрафишь!

Тут уж я более не выдерживала и покатывалась со смеху, а за мною батюшка. Карл Федорыч замечал наконец насмешку, краснел от негодования и,со слезами на глазах, с глубоким, хотя и комическим чувством, но котороезаставляло меня потом мучиться за него, несчастного, говорил батюшке:

- Ты вирол°мный друк!

Потом он схватывал шляпу и выбегал от нас, клянясь всем на свете неприходить никогда. Но ссоры эти были непродолжительны; через несколькодней он снова являлся у нас, снова начиналось чтение знаменитой драмы,снова проливались слезы, и потом снова наивный Карл Федорыч просил насрассудить его с людьми и с судьбою, только умоляя на этот раз уже судитьсерьезно, как следует истинным друзьям, а не смеяться над ним

Раз матушка послала меня в лавочку за какой-то покупкой, и я возвращалась, бережно неся мелкую серебряную монету, которую мне сдали. Всходяна лестницу, я повстречалась с отцом, который выходил со двора. Я засмеялась ему, потому что не могла удержать своего чувства, когда его видела, и он, нагибаясь поцеловать меня, заметил в моей руке серебряную монету... Я позабыла сказать, что я так приучилась к выражению лица его,что тотчас же, с первого взгляда, узнавала почти всякое его желание

Когда он был грустен, я разрывалась от тоски. Всего же чаще и сильнеескучал он, когда у него совершенно не было денег и когда он не мог поэтому выпить ни капли вина, к которому сделал привычку. Но в эту минуту,когда я с ним повстречалась на лестнице, мне показалось, что в нем происходит что-то особенное. Помутившиеся глаза его блуждали; с первого раза он не заметил меня; но когда он увидел в моих руках блеснувшую монету, то вдруг покраснел, потом побледнел, протянул было руку, чтоб взятьу меня деньги, и тотчас же отдернул ее назад. Очевидно, в нем происходила борьба. Наконец он как будто осилил себя, приказал мне идти наверх,сошел несколько ступеней вниз, но вдруг остановился и торопливо кликнулменя

Он был очень смущен

- Послушай, Неточка, - сказал он, - дай мне эти деньги, я тебе их назад принесу. А? ты ведь дашь их папе? ты ведь добренькая, Неточка?

Я как будто предчувствовала это. Но в первое мгновение мысль о том,как рассердится матушка, робость и более всего инстинктивный стыд за себя и за отца удерживали меня отдать деньги. Он мигом заметил это и поспешно сказал:

- Ну, не нужно, не нужно!.

- Нет, нет, папа, возьми; я скажу, что потеряла, что у меня отнялисоседские дети

- Ну, хорошо, хорошо; ведь я знал, что ты умная девочка, - сказал он,улыбаясь дрожащими губами и не скрывая более своего восторга, когда почувствовал деньги в руках. - Ты добрая девочка, ты ангельчик мой! Вотдай тебе я руAу поцелую!

Тут он схватил мою руку и хотел поцеловать, но я быстро отдернула ее

Какая-то жалость овладела мною, и стыд все больше начинал меня мучить. Япобежала наверх в каком-то испуге, бросив отца и не простившись с ним

Когда я вошла в комнату, щеки мои разгорелись и сердце билось от какого-то томительного и мне неведомого доселе ощущения. Однако я смело сказала матушке, что уронила деньги в снег и не могла их сыскать. Я ожидалапо крайней мере побой, но этого не случилось. Матушка действительно быласначала вне себя от огорчения, потому что мы были ужасно бедны. Она закричала на меня, но тотчас же как будто одумалась и перестала бранить меня, заметив только, что я неловкая, нерадивая девочка и что я, видно,мало люблю ее, когда так худо смотрю за ее добром. Это замечание огорчило меня более, нежели когда бы я вынесла побои. Но матушка уже знала меня. Она уже заметила мою чувствительность, доходившую часто до болезненной раздражительности, и горькими упреками в нелюбви думала сильнее поразить меня и заставить быть осторожнее на будущее время

В сумерки, когда должно было воротиться батюшке, я, по обыкновению,дожидалась его в сенях. В этот раз я была в большом смущении. Чувствамои были возмущены чем-то болезненно терзавшим совесть мою. Наконец отецворотился, и я очень обрадовалась его приходу, как будто думала, что отэтого мне станет легче. Он был уже навеселе, но, увидев меня, тотчас жепринял таинственный, смущенный вид и, отведя меня в угол, робко взглядывая на нашу дверь, вынул из кармана купленный им пряник и начал шепотомнаказывать мне, чтоб я более никогда не смела брать денег и таить их отматушки, что это дурно и стыдно и очень нехорошо; теперь это сделалосьпотому, что деньги очень понадобились папе, но он отдаст, и я могу сказать потом, что нашла деньги, а у мамы брать стыдно, и чтоб я вперед отнюдь не думала, а он мне за это, если я вперед буду слушаться, еще пряников купит; наконец, он даже прибавил, чтоб я пожалела маму, что маматакая больная, бедная, что она одна на нас всех работает. Я слушала встрахе, дрожа всем телом, и слезы теснились из глаз моих. Я была так поражена, что не могла слова сказать, не могла двинуться с места. Наконецон вошел в комнату, приказал мне не плакать и не рассказывать ничего обэтом матушке. Я заметила, что он и сам был ужасно смущен. Весь вечер была я в каком-то ужасе и первый раз не смела глядеть на отца и не подходила к нему. Он тоже, видимо, избегал моих взглядов. Матушка ходила взади вперед по комнате и говорила что-то про себя, как бы в забытьи, посвоему обыкновению. В этот день ей было хуже и с ней сделался какой-топрипадок. Наконец, от внутреннего страдания у меня началась лихорадка

Когда настала ночь, я не могла заснуть. Болезненные сновидения мучилименя. Наконец я не могла вынести и начала горько плакать. Рыдания моиразбудили матушку; она окликнула меня и спросила, что со мною. Я не отвечала, но еще горче заплакала. Тогда она засветила свечку, подошла комне и начала меня успокоивать, думая, что я испугалась чего-нибудь восне. "Эх ты,глупенькая девушка! - сказала она, - до сих пор еще плачешь,когда тебе что-нибудь приснится. Ну, полно же!" И тут она поцеловала меня, сказав, чтоб я шла спать к ней. Но я не хотела, я не смела обнять ееи идти к ней. Я терзалась в невообразимых мучениях. Мне хотелось ей всерассказать. Я уже было начала, но мысль о батюшке и его запрете остановила меня. "Экая ты бедненькая, Неточка! - сказала матушка, укладываяменя на постель и укутывая своим старым салопом, ибо заметила, что я всядрожу в лихорадочном ознобе, - ты, верно, будешь такая же больная, какя!" Тут она так грустно посмотрела на меня, что я не могла вынести еевзгляда, зажмурилась и отворотилась. Не помню, как я заснула, но ещевпросонках долго слышала, как бедная матушка уговаривала меня на грядущий сон. Никогда еще я не выносила более тяжкой муки. Сердце у менястеснялось до боли. На другой день поутру мне стало легче. Я заговорилас батюшкой, не поминая о вчерашнем, ибо догадывалась заранее, что этобудет ему очень приятно. Он тотчас же развеселился, потому что и сам всехмурился, когда глядел на меня. Теперь же какая-то радость, какое-топочти детское довольство овладело им при моем веселом виде. Скоро матушка пошла со двора, и он уже более не удерживался. Он начал меня целоватьтак, что я была в каком-то истерическом восторге, смеялась и плакалавместе. Наконец, он сказал, что хочет показать мне что-то очень хорошееи что' я буду очень рада видеть, за то, что я такая умненькая и добренькая девочка. Тут он расстегнул жилетку и вынул ключ, который у неговисел на шее,на черном снурке. Потом, таинственно взглядывая на меня,как будто желая прочитать в глазах моих все удовольствие, которое я, поего мнению, должна была ощущать, отворил сундук и бережно вынул из негостранной формы черный ящик, которого я до сих пор никогда у него не видала. Он взял этот ящик с какою-то робостью и весь изменился: смех исчезс лица его, которое вдруг приняло какое-то торжественное выражение. Наконец, он отворил таинственный ящик ключиком и вынул из него какую-товещь, которой я до тех пор никогда не видывала, - вещь, на взгляд оченьстранной формы. Он бережно и с благоговением взял ее в руки и сказал,что это его скрипка, его инструмент. Тут он начал мне что-то много говорить тихим, торжественным голосом; но я не понимала его и только удержала в памяти уже известное мне выражение, - что он артист, что он с талантом, - что потом он когда-нибудь будет играть на скрипке и что, наконец, мы все будем богаты и добьемся какого-то большого счастия. Слезынавернулись на глазах его и потекли по щекам. Я была очень растрогана

Наконец, он поцеловал скрипку и дал ее поцеловать мне. Видя, что мне хочется осмотреть ее ближе, он повел меня к матушкиной постели и дал мнескрипку в руки; но я видела, как он весь дрожал от страха, чтоб якак-нибудь не разбила ее. Я взяла скрипку в руки и дотронулась до струн,которые издали слабый звук