Школьная библиотека

- Как будто сердце ваше после того, как вы победили себя, так сказать, окунулось в каком-то елее?

- Да, Фома, действительно, как будто по маслу пошло

- Как будто по маслу? Гм... Я, впрочем, не про масло вам говорил..

Ну, да все равно! Вот что значит, полковник, исполненный долг! Побеждайте же себя. Вы самолюбивы, необъятно самолюбивы!

- Самолюбив, Фома, вижу, - со вздохом отвечал дядя

- Вы эгоист и даже мрачный эгоист..

- Эгоист-то я эгоист, правда, Фома, и это вижу; с тех пор, как тебяузнал, так и это узнал

- Я сам говорю теперь, как отец, как нежная мать... вы отбиваете всехот себя и забываете, что ласковый теленок две матки сосет

- Правда и это, Фома!

- Вы грубы. Вы так грубо толкаетесь в человеческое сердце, так самолюбиво напрашиваетесь на внимание, что порядочный человек от вас за тридевять земель убежать готов!

Дядя еще раз глубоко вздохнул

- Будьте же нежнее, внимательнее, любовнее к другим, забудьте себядля других, тогда вспомнят и о вас. Живи и жить давай другим - вот моеправило! Терпи, трудись, молись и надейся - вот истины, которые бы я желал внушить разом всему человечеству! Подражайте же им, и тогда я первыйраскрою вам мое сердце, буду плакать на груди вашей... если понадобится... А то я да я, да милость моя! Да ведь надоест же наконец, ваша милость, с позволения сказать

- Сладкогласный человек! - проговорил в благоговении Гаврила

- Это правда, Фома; я все это чувствую, - поддакнул растроганный дядя. - Но не всем же и я виноват, Фома: так уж меня воспитали; с солдатами жил. А клянусь тебе, Фома, и я умел чувствовать. Прощался с полком,так все гусары, весь мой дивизион, просто плакали, говорили, что такого,как я, не нажить!.. Я и подумал тогда, что и я, может быть, еще не совсем человек погибший

- Опять эгоистическая черта! опять я ловлю вас на самолюбии! Вы хвалитесь и мимоходом попрекнули меня слезами гусар. Что ж я не хвалюсьничьими слезами? А было бы чем; а было бы, может быть, чем

- Это так с языка сорвалось, Фома, не утерпел, вспомнил старое хорошее время

- Хорошее время не с неба падает, а мы его делаем; оно заключается всердце нашем, Егор Ильич. Отчего же я всегда счастлив и, несмотря настрадания, доволен, спокоен духом и никому не надоедаю, разве одним дуракам, верхоплясам, ученым, которых не щажу и не хочу щадить. Не люблюдураков! И что такое эти ученые? "Человек науки!" - да наука-то выходиту него надувательная штука, а не наука. Ну что он давеча говорил? Давайте его сюда! давайте сюда всех ученых! Все могу опровергнуть; все положения их могу опровергнуть! Я уж не говорю о благородстве души..

- Конечно, Фома, конечно. Кто ж сомневается?

- Давеча, например, я выказал ум, талант, колоссальную начитанность,знание сердца человеческого, знание современных литератур; я показал иблестящим образом развернул, как из какого-нибудь комаринского можетвдруг составиться высокая тема для разговора у человека талантливого

Что ж? Оценил ли кто-нибудь из них меня по достоинству? Нет, отворотились! Я ведь уверен, что он уже говорил вам, что я ничего не знаю. Атут, может быть, сам Макиавель или какой-нибудь Меркаданте перед нимисидел, и только тем виноват, что беден и находится в неизвестности..

Нет, это им не пройдет!.. Слышу еще про Коровкина. Это что за гусь?

- Это, Фома, человек умный, человек науки... Я его жду. Это, верно,уж будет хороший, Фома!

- Гм! сомневаюсь. Вероятно, какой-нибудь современный осел, навьюченный книгами. Души в них нет, полковник, сердца в них нет! А что и ученость без добродетели?

- Нет, Фома, нет! Как о семейном счастии говорил! так сердце и вникает само собою, Фома!

- Гм! Посмотрим; проэкзаменуем и Коровкина. Но довольно, - заключилФома, подымаясь с кресла. - Я не могу еще вас совершенно простить, полковник: обида была кровавая; но я помолюсь, и, может быть, бог ниспошлетмир оскорбленному сердцу. Мы поговорим еще завтра об этом, а теперь позвольте уж мне уйти. Я устал и ослаб..

- Ах, Фома! - захлопотал дядя, - ведь ты в самом деле устал! Знаешьчто? не хочешь ли подкрепиться, закусить чего-нибудь? Я сейчас прикажу

- Закусить! Ха-ха-ха! Закусить! - отвечал Фома с презрительным хохотом. - Сперва напоят тебя ядом, а потом спрашивают, не хочешь ли закусить? Сердечные раны хотят залечить какими-нибудь отварными грибками илимочеными яблочками! Какой вы жалкий материалист, полковник!

- Эх, Фома, я ведь, ей-богу, от чистого сердца..

- Ну, хорошо. Довольно об этом. Я ухожу, а вы немедленно идите к вашей родительнице: падите на колени, рыдайте, плачьте, но вымолите у неепрощение, - это ваш долг, ваша обязанность!

- Ах, Фома, я все время об этом только и думал; даже теперь, с тобойговоря, об этом же думал. Я готов хоть до рассвета простоять перед нейна коленях. Но подумай, Фома, чего от меня и требуют? Ведь это несправедливо, ведь это жестоко, Фома! Будь великодушен вполне, осчастливь меня совершенно, подумай, реши - и тогда... тогда... клянусь!.

- Нет, Егор Ильич, нет, это не мое дело, - отвечал Фома. - Вы знаете,что я во все это нимало не вмешиваюсь, то есть вы, положим, и убеждены,что я всему причиною, но, уверяю вас, с самого начала этого дела я устранил себя совершенно. Тут одна только воля вашей родительницы, а она,разумеется, вам желает добра... Ступайте же, спешите, летите и поправьтеобстоятельства своим послушанием. Да не зайдет солнце во гневе вашем! ая ... а я буду всю ночь за вас молиться. Я давно уже не знаю, что такоесон, Егор Ильич! Прощайте! Прощаю и тебя, старик, - прибавил он, обращаясь к Гавриле. - Знаю, что ты не своим умом действовал. Прости же и тымне, если я обидел тебя... Прощайте, прощайте, прощайте все, и благослови вас господь!.

Фома вышел. Я тотчас же бросился в комнату

- Ты подслушивал? - вскричал дядя

- Да, дядюшка, я подслушивал! И вы, и вы могли сказать ему " вашепревосходительство"!.

- Что ж делать, братец? Я даже горжусь... Это ничего для высокогоподвига; но какой благородный, какой бескорыстный, какой великий человек! Сергей - ты ведь слышал... И как мог я тут соваться с этими деньгами, то есть просто не понимаю! Друг мой! я был увлечен; я был в ярости;я не понимал его; я его подозревал, обвинял... но нет! он не мог бытьмоим противником - это я теперь вижу... А помнишь, какое у него былоблагородное выражение в лице, когда он отказался отE4енег?

- Хорошо, дядюшка, гордитесь же сколько угодно, а я еду: терпения нетбольше! Последний раз говорю, скажите: чего вы от меня требуете? зачемвызвали и чего ожидаете? И если все кончено и я бесполезен вам, то яеду. Я не могу выносить таких зрелищ! Сегодня же еду!

- Друг мой... - засуетился по обыкновению своему дядя, - подождитолько две минуты: я, брат, иду теперь к маменьке... там надо кончить... важное, великое, громадное дело!.. А ты покамест уйди к себе. ВотГаврила тебя и отведет в летний флигель. Знаешь летний флигель? это всамом саду. Я уж распорядился, и чемодан твой туда перенесли. А я будутам, вымолю прощение, решусь на одно дело - я теперь уж знаю, как сделать, - и тогда мигом к тебе, и тогда все, все, все до последней чертырасскажу, всю душу выложу пред тобою. И...и... и настанут же когда-нибудь и для нас счастливые дни! Две минуты, только две минутки, Сергей!