Школьная библиотека

зверь, - говорил он, ходя по комнате, - зверь родится нагишом. Почему жеименно нагишом? Почему не так, как птица, почему не вылупливается из яйца?Как, право, того: совсем не поймешь натуры, как побольше в нее углубишься!"Так мыслил обитатель Кифа Мокиевич. Но не в этом еще главное дело. Другойобитатель был Мокий Кифович, родной сын его. Был он то, что называют наРуси богатырь, и в то время, когда отец занимался рожденьем зверя,двадцатилетняя плечистая натура его так и порывалась развернуться. Ни зачто не умел он взяться слегка: все или рука у кого-нибудь затрещит, иливолдырь вскочит на чьем-нибудь носу. В доме и в соседстве все, от дворовойдевки до дворовой собаки, бежало прочь, его завидя; даже собственнуюкровать в спальне изломал он в куски. Таков был Мокий Кифович, а впрочем,был он доброй души. Но не в этом еще главное дело. А главное дело вот вчем: "Помилуй, батюшка барин, Кифа Мокиевич, - говорила отцу и своя и чужаядворня, - что у тебя за Мокий Кифович? Никому нет от него покоя, такойприпертень!" - "Да, шаловлив, шаловлив, - говорил обыкновенно на это отец,- да ведь как быть: драться с ним поздно, да и меня же все обвинят вжестокости; а человек он честолюбивый, укори его при другом-третьем, онуймется, да ведь гласность-то - вот беда! город узнает, назовет его совсемсобакой. Что, право, думают, мне разве не больно? разве я не отец? Чтозанимаюсь философией да иной раз нет времени, так уж я и не отец? Ан вотнет же, отец! отец, черт их побери, отец! У меня Мокий Кифович вот тутсидит, в сердце! - Тут Кифа Мокиевич бил себя весьма сильно в грудь кулакоми приходил в совершенный азарт. - Уж если он и останется собакой, так пустьже не от меня об этом узнают, пусть не я выдал его". И, показав такоеотеческое чувство, он оставлял Мокия Кифовича продолжать богатырские своиподвиги, а сам обращался вновь к любимому предмету, задав себе вдругкакой-нибудь подобный вопрос: "Ну а если бы слон родился в яйце, ведьскорлупа, чай, сильно бы толста была, пушкой не прошибешь; нужнокакое-нибудь новое огнестрельное орудие выдумать". Так проводили жизнь дваобитателя мирного уголка, которые нежданно, как из окошка, выглянули вконце нашей поэмы, выглянули для того, чтобы отвечать скромно на обвинениесо стороны некоторых горячих патриотов, до времени покойно занимающихсякакой-нибудь философией или приращениями на счет сумм нежно любимого имиотечества, думающих не о том, чтобы не делать дурного, а о том, чтобытолько не говорили, что они делают дурное. Но нет, не патриотизм и непервое чувство суть причины обвинений, другое скрывается под ними. К чемутаить слово? Кто же, как не автор, должен сказать святую правду? Вы боитесьглубоко устремленного взора, вы страшитесь сами устремить на что-нибудьглубокий взор, вы любите скользнуть по всему недумающими глазами. Выпосмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора,скажете: "Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нравачеловек!" И после таких слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе,самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: "А ведьдолжно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторыхпровинциях, да и подлецы притом немалые!" А кто из вас, полныйхристианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенныхбесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжелый запрос:"А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?" Да, как бы не так! А вотпройди в это время мимо его какой-нибудь его же знакомый, имеющий чин нислишком большой, ни слишком малый, он в ту же минуту толкнет под рукусвоего соседа и скажет ему, чуть не фыркнув от смеха: "Смотри, смотри, вонЧичиков, Чичиков пошел!" И потом, как ребенок, позабыв всякое приличие,должное званию и летам, побежит за ним вдогонку, поддразнивая сзади иприговаривая: "Чичиков! Чичиков! Чичиков!"

Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавшийво все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать такчасто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если онем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на негоЧичиков, или нет, но что до автора, то он ни в коком случае не долженссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройтивдвоем рука в руку; две большие части впереди - это не безделица

- Эхе-хе! что ж ты? - сказал Чичиков Селифану, - ты?

- Что? - сказал Селифан медленным голосом

- Как что? Гусь ты! как ты едешь? Ну же, потрогивай!

И в самом деле, Селифан давно уже ехал зажмуря глаза, изредка толькопотряхивая впросонках вожжами по бокам дремавших тоже лошадей; а с Петрушкиуже давно невесть в каком месте слетел картуз, и он сам, опрокинувшисьназад, уткнул свою голову в колено Чичикову, так что тот должен был дать ейщелчка. Селифан приободрился и, отшлепавши несколько раз по спине чубарого,после чего тот пустился рысцой, да помахнувши сверху кнутом на всех,примолвил тонким певучим голоском: "Не бойся!" Лошадки расшевелились ипонесли, как пух, легонькую бричку. Селифан только помахивал да покрикивал:"Эх! эх! эх!" - плавно подскакивая на козлах, по мере того как тройка товзлетала на пригорок, то неслась духом с пригорка, которыми была усеяна всястолбовая дорога, стремившаяся чуть заметным накатом вниз. Чичиков толькоулыбался, слегка подлетывая на своей кожаной подушке, ибо любил быструюезду. И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейсязакружиться, загуляться, сказать иногда: "черт побери все!" - его ли душене любить ее? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-товосторженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе,и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучкахсвоих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, стопорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда впропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, гдене успевает означиться пропадающий предмет, - только небо над головою, далегкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны. Эх, тройка!птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла толькородиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнуласьна полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И нехитрый, кажись, дорожный снаряд, не жео5зным схвачен винтом, а наскороживьем с одним топором да молотом снарядил и собрал тебя ярославскийрасторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, исидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню - конивихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнуладорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход - и вон она понеслась,понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлитвоздух

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымомдымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади

Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это,сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что заневедомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, чтоза кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашейжилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медныегруди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутыелинии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная богом!.. Русь, куда жнесешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливаетсяколокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летитмимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогудругие народы и государства

--------------------------------------------------------------------------Впервые напечатано 21 мая 1842 года, отдельной книгой, под названием"Похождения Чичикова, или Мертвые души" (название придумано цензурой)

Написано в 1835-1841 гг. Текст первого тома воспроизведен в соответствии сизданиями советского периода - без цензурных изъятий. Рукопись второго томабыла уничтожена автором в 1845 г