Школьная библиотека

я не хотела сказать ничего обидного. Это скорее комплимент. Яочень люблю всех животных и, как только есть возможность, хожув зоологические сады, в зверинцы, в цирки, чтобы полюбоватьсяна больших зверей и на их прекрасные движения. Но медведей яобожаю! Напрасно на них клевещут, говоря, что они неуклюжи

Нет, несмотря на свою ужасную силу, они необыкновенно ловки ибыстры, а в их позах есть какая-то необъяснимая тяжелая грация

Один раз, не помню где, я увидела в клетке необычайно большогобурого медведя. У него шерсть на шее была белая, точно белоеожерелье, а на клетке написано: "Мишика. Сибирский медведь"

Сторож мне сказал, что этот медведь был подарен французскомуполку русскими солдатами, которые после армистиса возвращалисьдомой, в Сибирскую Лапландию. И с тех пор я уже не могумысленно называть русских иначе, как "Мишика".

Я не мог не засмеяться. Она вопросительно поглядела наменя.

-- Очень странное совпадение,-- сказал я. -- Мишика -- этои мое имя, данное мне при крещении.

И я объяснил ей, как имя Михаил у нас превращается в Мишуи Мишку и как, неизвестно почему, наш народ зовет повсюдумедведя Мишкой.

-- Как странно! -- сказала она и замолчала на несколькоминут, пристально глядя на абажур висячей лампы. Потом, точнонасильно оторвав глаза от огня, она спросила:

-- Вы суеверны?

Я признался, что да.

-- Как странно,-- повторила она задумчиво, -- какстранно... Неужели это фатум? -- И крепко приложила теплуюмаленькую ладонь к моим губам. И когда она потом говорила -- топостоянно: или нежно гладила мои щеки, или, отделивши вихор намоей голове, навивала колечками волосы на свои пальцы ираспускала, или клала руку на мое колено. Мы были вдвоем, моигубы еще помнили ее недавний неторопливый поцелуй, нопредприимчивость кентавра уже покинула меня. Она продолжала:

-- Я люблю русских. В них бродит молодая раса, которая ещедолго не выльется в скучные общие формы. Я ценю их мужество,твердость и ясность, с какой они несут свои несчастия. Мненравится, как они поют, танцуют и говорят. Их живописьизумительна. Русской литературы я не знаю... Пробовала читать,чувствую какую-то большую внутреннюю силу, но не понимаю... неумею понять. Скучно...

-- В другой раз я видела вас в соборе Notre Dame de laGuarda, вы ставили свечку мадонне. В следующий раз я видела,как вы с вашими друзьями -- вас было трое -- наняли лодку устарого кривоглазого Онезима и поплыли на остров Иф. Скажу вамбез лести, вы отлично гребете. И последний раз -- сегодня

Признаюсь, я была немного экстравагантна, и вас это немногопокоробило. Не правда ли? Но уверяю вас, я не всегда бываютакая. Вы не поверите, я иногда очень застенчива, а застенчивыелюди склонны делать глупости, Мне давно хотелось познакомитьсяс вами. Мне казалось, что в вас я найду доброго друга.

-- Друга! -- вздохнул я меланхолично.

-- Может быть, и больше. Я ничего не знаю наперед. Непридете ли вы завтра в полдень в этот же ресторан?Предупреждаю, я вам скажу или очень, очень много, или ничего нескажу. Во всяком случае, завтра в двенадцать. Согласны?

-- Благодарю вас. Я здесь ночую. Может быть, проводитьвас?

-- Да, только до улицы. Внизу меня ждет автомобиль. Ясветил ей, спускаясь по крутой лестнице. На последней ступенькея не выдержал и поцеловал ее в затылок. Она нервно вздрогнула,но промолчала. Удивительно: ее кожа нежно благоухала резедой,так же, как ею пахнет море после прибоя и шейка девочки додесяти лет. Мальчишки -- те пахнут воробьем.

"Monsieur Michica et madame Reseda",-- подумал я в темнотепо-французски и улыбнулся,

Глава III. СУПЕРКАРГО

Вообрази себе большую бетонную комнату, в зеленоватомтусклом освещении. В ней нет ничего, кроме деревянного,некрашеного стола, на котором аккуратными рядами разложены штуктридцать - сорок голландских печных кафелей, ну, вот тех самыхизразцов с незатейливым синим рисунком, которые нам так былилюбы на наших "голанках". И на каждой из этих плиток мнеприказано кем-то раскладывать правильными линиями, в строгомпорядке, старые почтовые марки разных цветов, годов и стран,каждую -- по своей категории. Но огромная бельевая корзина,стоящая на полу, подле меня, переполнена марками свыше верха

Когда, черт возьми, окончу я эту идиотскую работу? Глаза моиустали и плохо видят; руки тяжелы, неловки и не хотят меняслушаться; марки прилипают к пальцам и разлетаются во всестороны от моего дыхания.

Но не это самое главное. Самое важное в том, что окончаниямоей работы ждет нетерпеливо какая-то знакомая, но забытаямною, непонятная женщина. Она невидима, но угадывается мною

Она -- вроде колеблющейся неясной фигуры духа на спиритическихсеансах или туманного бледного образа, как рисуют привидения накартинах, и в то же время, я знаю, что она телесная: живая итеплая, и чем скорее я разложу по местам марки, тем скорееувижу ее в настоящем виде. Надо только спешить, спешить,спешить...

Я просыпаюсь от спешки. Ночь. Тьма. Далеко в порту тонко,длинно и печально свистит катер или паровозик. Я никак неразберусь где левая, где правая сторона кровати, и долго шарюруками в черной пустоте, пока не натыкаюсь на холодную стену

Дыхание у меня коротко, сердце томится. Нахожу кнопку инадавливаю ее. Свет быстро разливается по комнате. Смотрю начасы: какая рань. Два без десяти.

И опять засыпаю. И опять гладкие, зеленоватые бетонныестены, опять белые, сине-узорчатые изразцы, опять капризные,проклятые марки... опять загадочный, видимый и невидимый образженщины, и опять просыпаюсь с томлением в сердце. Курю, пьюводу, гляжу на часы, укладываюсь на другой бок и опять засыпаюи вижу тот же самый сон, и снова и снова... Мучение. Я знаюдавно, что эти надоедливые, какие-то многостворчатые составныевыдвижные сны снятся после больших душевных потрясений илинакануне их.

Последний раз я проснулся оттого, что моя постель внезапнозатряслась от мелких содроганий. Ревел в порту огромныйокеанский пароход. Ревел поразительно низко, густо и мощно,точно под моей комнатой, а на черном фоне этогоапокалипсического рева вышивал золотые спирали своей утреннейпесни ничем непобедимый петух. Из узких прямых прорезей в окнахструился параллельными линиями голубоватый свет утра.

Ночные сонные образы еще бродили неуловимо в пBутемнойкомнате: бетонная комната, изразцы, марки, нелепый труд,отяжеление сердца... Сны ведь долго не покидают нас; их вкус,их тон иногда слышатся на целый день. Но они таяли, таяли, акогда я распахнул настежь ставни, то . исчез и их отдаленныйотзвук.

Было семь часов. Можно было бы разбудить Анри, но япредпочел спуститься вниз. Ресторан был еще заперт, а выход изотеля был на внутреннем крючке. Я вышел на улицу, прошел налевои в маленьком кабачке угольщиков выпил кофе с ромом. Потомвернулся домой и, не раздеваясь, крепко заснул -- без снов.

Точно в десять часов, как и было условлено, ко мне вошелАнри с кофеем, молоком и круассанами. Обменялись добрым днем. Яльстил Анри. Я его назвал и моим стариком, н моим добрымдругом. (Ведь мы были давно знакомы.) Я его спросил:

-- Скажите, Анри, кто была эта вчерашняя дама?

Он сделал глупое лицо -- скосил глаза и слегка разинулрот.

-- Дама, мсье? Какая дама?

У этого бандита был совершенно невинный вид. Ярассердился:

-- Черт бы вас побрал, мой очень дорогой Анри! Да та самаядама, которая со мною сидела вчера, рядом, в ресторане, внизу.

-- Увы, я не помню, мсье. Как хотите, не помню.

-- Ну, та самая, которая потребовала шампанское "Мумм".

-- Извините меня, мсье, уверяю вас, что не помню.

-- Ах, черт! Наконец, та самая, которая уплатила весьсчет, хотя я и показывал вам знаками, что вы меня ставите всамое идиотское положение. Не стройте же дурака, мой старыйАнри, прошу вас.

Но Анри был холоден, непроницаем и равнодушен.

-- Что вы хотите от меня, дорогой господин? У нас вресторане бывают ежедневно сотни мужчин и дам. Трудно всехупомнить... Добрый день, мсье.

-- Нет, нет, постойте. Та самая дама, для которой вы