Книга "Другие берега". Страница 29
для боксовых упражнений; при известной сноровке, можно было такпо нему бить, чтобы производить пулеметное "ра-та-та-та" обдоску, и однажды в 1917-ом году этот подозрительный звукпривлек через сплошное окно ватагу до зубов вооруженных уличныхбойцов, тут же удостоверившихся, впрочем, что я не урядник взасаде. Когда, в ноябре этого пулеметного года (которымпо-видимому кончилась навсегда Россия, как в свое времякончились Афины или Рим), мы покинули Петербург, отцовскаябиблиотека распалась, кое-что ушло на папиросную завертку, анекоторые довольно странные остаточки и бездомные тенипоявлялись--как на спиритическом сеансе,--за границей. Так, вдвадцатых годах, найденыш с нашим экслибрисом подвернулся мнена уличном лотке в Берлине, причем довольно кстати этооказалось "Войной миров" Уэллса. Прошли еще годы,-- и вот держув руках обнаруженный в Нью-Иоркской Публичной Библиотекеэкземпляр каталога отцовских книг, который был отпечатан ещетогда, когда они стояли плотные и полнокровные на дубовыхполках, и застенчивая старуха-библиотекарша в пенсне работаланад картотекой в неприметном углу. Он снова надевал маску, ивозобновлялись топ, выпады и стрепет. Я же спешил обратно темже путем, что пришел, словно репетируя сегодняшнее посещение
После густого тепла вестибюля, где, за тяжелой решеткой,которую одной рукой мог поднять здоровенный сынок швейцара,трещали в камине березовые дрова, наружный мороз ледяной рукойсжимал легкие. Прежде всего я смотрел, который из двухавтомобилей, "Бенц" или "Уолзлей", подан, чтобы мчать меня вшколу. Первый из них состоял под управлением кроткогобледнолицего шофера Волкова; это был мышиного цвета ландолет
(А. Ф. Керенский просил его впоследствии для бегства из ЗимнегоДворца, но отец объяснил, что машина и слаба, и стара и едва лигодится для исторических поездок -- не то что дивный рыдванпращурки, одолженный Людовику для бегства в Варенн). Посравнению с бесшумной электрической каретой, емупредшествовавшей, очерк этого "Бенца" поражал своейдинамичностью, но, в свою очередь, стал казаться старомодным икосно квадратным, как только новый длинный черный английскийлимузин ролс-ройсовых кровей стал делить с ним гараж во дворедома.
Начать день поездкой в новой машине значило начать егохорошо. Пирогов, второй шофер, был довольно независимыйтолстячок, покинувший царскую службу оттого, что не захотелбыть ответственным за какой-то не нравившийся ему мотор, Крыжеватой комплекции пухлого Пирогова очень шла лисья шуба,надетая поверх его вельветиновой формы, и бутылообразныеоранжевые краги. Если задержка в уличном движении заставлялаэтого коротыша неожиданно затормозить -- упруго упереться впедали,-- его затылок, отделенный от меня стеклом перегородки,наливался кровью, что впрочем случалось и тогда, когда, пытаясьему что-нибудь передать при помощи не очень разговорчивогорупора, я сжимал писклявую, бледно-серой материей и сеткойобтянутую грушу, сообщавшуюся с бледно-серым шнуром, ведущим кнему. Этой драгоценной городской машине он откровеннопредпочитал красный, с красными кожаными сиденьями,"Торпедо-Опель", которым мы пользовались в деревне; на нем онвозил нп1 по Варшавскому шоссе, открыв глушитель, со скоростьюсемидесяти километров в час, что тогда казалось упоительный, икак гремел ветер, как пахли прибитая дождем пыль и темнаязелень полей,-- а теперь мой сын, гарвардский студент, небрежноделает столько же в полчаса, запросто катя из Бостона вАльберту, Калифорнию или Мексику. Когда в 1913-ом году Пироговапризвали, его заменил корявый, кривоногий, черный, с каким-тодиким выражением желтых глаз, Цыганов, бывший гонщик,участвовавший в международных состязаниях и сломавший себе триребра в Бельгии. Летом или осенью 1917- го года он решил,несмотря на энергичные протесты отца, спасти страстнополюбившийся ему "Уолзлей" от возможной конфискации, для чегоразобрал его на части, а части попрятал в различные, одному емуизвестные места, и вероятно был бы привлечен моим отцом к суду,если бы не помешали более важные события. Не знаю почему, но напетербургских торцах снег и гололедица не мешали так езде, как,скажем, в асфальтированном Бостоне сорок лет спустя,-- напараллели Неаполя и при гораздо более совершенных машинах. Непомню, чтобы когда-либо погода помешала мне доехать до училищавсего в несколько минут. Наш розовый гранитный особняк был • 47по Большой Морской. За ним следовал дом Огинского (•45). Затемшли итальянское посольство (•43), немецкое посольство (•41) иобширная Мариинская площадь, после которой номера домовпродолжали понижаться по направлению к Дворцовой Площади. Слеваот Мариинской площади, между ней и великолепным, ноприедающимся Исаакием, был сквер; там однажды нашли в лиственевиннейшей липы ухо террориста, павшего при неряшливой долегкомыслия перепаковке смертоносного свертка в снятой имкомнате недалеко от площади. Те же самые деревья (филигранныйсеребряный узор над горкой, с которой мы громко скатывались,ничком на плоских санках, в детстве) были свидетелями того, какконные жандармы, укрощавшие Первую Революцию, сбивали удалымивыстрелами, точно хлопая по воробьям, ребятишек,вскарабкавшихся на ветки.
Повернув на Невский, автомобиль минут пять ехал по нему, икак весело бывало без усилия обгонять самых быстрых и храпливыхконей,-- какого-нибудь закутанного в шинель гвардейца в легкихсанях, запряженных парой вореных под синей сеткой. Мысворачивали влево по улице с прелестным названием Караванная,навсегда связанной у меня с магазином игрушек Пето и с циркомЧинизелли, из круглой кремовой стены которого выпрастывалиськаменные лошадиные головы. Наконец, за каналом, мы сворачивалина Моховую и там останавливались у ворот училища. Перепрыгнувчерез подворотню, я бежал по туннельному проходу и пересекалширокий двор к дверям школы
3
Став одним из лидеров Конституционно-демократическойпартии, мой отец тем самым презрительно отверг все те чины,которые так обильно шли его предкам. На каком-то банкете онотказался поднять бокал за здоровье монарха -- и преспокойнопоместил в газетах объявление о продаже придворного мундира
Училище, в которое он меня определил, было подчеркнутопередовое. Как мне пришлось более подробно объяснить вамериканском издании этой книги, классовые и религиозныеразличия в Тенишевском Училище отсутствовали, ученики формы неносили, в старших семестрах преподавались такие штуки какзаконоведение, и по мере сил поощрялся всякий спорт. За вычетомэтих особенностей, Тенишевское не отличалось ничем от всехпрочих школ мира. Как во всех школах мира (да будет мнепозволено подделаться тут под толстовский дидактическийговорок), ученики терпели некоторых учителей, а другихненавидели. Как во всех школах, между мальчиками происходилпостоянный обмен непристойных острот и физиологическихсведений; и как во всех школах, не полагалось слишкомвыделяться. Я был превосходным спортсменом; учился без особыхпотуг, балансируя между настроением и необходимостью; неотдавал школе ни одной крупицы души, сберегая; все свои силыдля домашних отрад,-- своих игр, своих увлеченийи причуд, своих бабочек, своих любимых книг, -- и вобщем не очень бы страдал в школе, если бы дирекция толькопоменьше заботилась о спасении моей гражданской души. Меняобвиняли в нежелании "приобщиться .к среде", в надменномщегольстве французскими и английскими выражениями (которыепопадали в мои русские сочинения только потому, что я валялпервое, что приходило на язык), в категорическом отказепользоваться отвратительно мокрым полотенцем и общим розовыммылом в умывальной, в том, что я брезговал захватанным серымхлебом и чуждым мне чаем, и в том, что при драках я пользовалсяпо-английски наружными костяшками кулака, а не нижней егостороной. Один из наиболее общественно настроенных школьныхнаставников, плохо разбиравшийся в иностранных играх, хотявесьма одобрявший их группово-социальное значение, пристал комне однажды с вопросом, почему, играя в футбол, я (страстноушедший в голкиперство, как иной уходит в суровоеподвижничество) все стою где-то "на задворках", а не бегаю сдругими "ребятами". Особой причиной раздражения было еще то,что шофер "в ливрее" привозит "барчука" на автомобиле, междутем как большинство хороших тенишевцев пользуется трамваем
Наибольшее негодование возбуждало то, что уже тогда я испытывалнепреодолимое отвращение ко всяким группировкам, союзам,объединениям, обществам. Помню, в какое бешенство приходилтемпераментный В. В. Гиппиус, один из столпов училища, довольнонеобыкновенный рыжеволосый человек с острым плечом (тайныйавтор замечательных стихов), оттого что я решительно
