Школьная библиотека

правы; действительно, и пошло и подло. А подлее всего то, что я теперьначал перед вами оправдываться. А еще подлее то, что я делаю теперь этозамечание. Да довольно, впрочем, а то ведь никогда и не кончишь: все будетодно другого подлее..

Больше трех месяцев я никак не в состоянии был сряду мечтать и начиналощущать непреодолимую потребность ринуться в общество. Ринуться в обществоозначало у меня сходить в гости к моему столоначальнику, Антону АнтонычуСеточкину. Это был единственный мой постоянный знакомый во всю мою жизнь, ия даже сам удивляюсь теперь этому обстоятельству. Но и к нему я ходил разветолько тогда, когда уж наступала такая полоса, а мечты мои доходили дотакого счастия, что надо было непременно и немедленно обняться с людьми исо всем человечеством; а для этого надо было иметь хоть одного человека вналичности, действительно существующего. К Антону Антонычу надо было,впрочем, являться по вторникам (его день), следственно, и подгонятьпотребность обняться со всем человечеством надо было всегда ко вторнику

Помещался этот Антон Антоныч у Пяти углов, в четвертом этаже и в четырехкомнатках, низеньких и мал мала меньше, имевших самый экономический ижелтенький вид. Были у него две дочери и их тетка, разливавшая чай. Дочкам- одной было тринадцать, а другой четырнадцать лет, обе были курносенькие,и я их ужасно конфузился, потому что они все шептались про себя и хихикали

Хозяин сидел обыкновенно в кабинете, на кожаном диване, перед столом,вместе с каким-нибудь седым гостем, чиновником из нашего или даже изпостороннего ведомства. Больше двух-трех гостей, и все тех же самых, яникогда там не видывал. Толковали про акциз, про торги в Сенате, ожалованье, о производстве, о его превосходительстве, о средстве нравиться ипроч., и проч. Я имел терпение высиживать подле этих людей дураком часа почетыре и их слушать, сам не смея и не умея ни об чем с ними заговорить. Ятупел, по нескольку раз принимался потеть, надо мной носился паралич; ноэто было хорошо и полезно. Возвратясь домой, я на некоторое времяоткладывал мое желание обняться со всем человечеством

Был, впрочем, у меня и еще как будто один знакомый, Симонов, бывшиймой школьный товарищ. Школьных товарищей у меня было, пожалуй, и много вПетербурге, но я с ними не водился и даже перестал на улице кланяться. Я,может быть, и на службу-то в другое ведомство перешел для того, чтоб небыть вместе с ними и разом отрезать со всем ненавистным моим детством

Проклятие на эту школу, на эти ужасные каторжные годы! Одним словом, стоварищами я тотчас же разошелся, как вышел на волю. Оставались два-тричеловека, с которыми я еще кланялся, встречаясь. В том числе был и Симонов,который в школе у нас ничем не отличался,E1ыл ровен и тих, но в нем яотличил некоторую независимость характера и даже честность. Даже не думаю,что он был очень уж ограничен. У меня с ним бывали когда-то довольносветлые минуты, но недолго продолжались и как-то вдруг задернулись туманом

Он, видимо, тяготился этими воспоминаниями и, кажется, все боялся, что явпаду в прежний тон. Я подозревал, что я был ему очень противен, новсе-таки ходил к нему, не уверенный в том наверно

Вот однажды, в четверг, не выдержав моего одиночества и зная, что вчетверг у Антона Антоныча дверь заперта, я вспомнил о Симонове. Подымаясь кнему в четвертый этаж, я именно думал о том, что этот господин тяготитсямною и что напрасно я это иду. Но так как кончалось всегда тем, чтоподобные соображения, как нарочно, еще более подбивали меня лезть вдвусмысленное положение, то я и вошел. Был почти год, как я последний разперед тем видел Симонова

III

Я застал у него еще двух моих школьных товарищей. Они толковали,по-видимому, об одном важном деле. На приход мой ни один из них не обратилпочти никакого внимания, что было даже странно, потому что я не видался сними уж годы. Очевидно, меня считали чем-то вроде самой обыкновенной мухи

Так не третировали меня даже в школе, хотя все меня там ненавидели. Я,конечно, понимал, что они должны были презирать меня теперь за неуспех моейслужебной карьеры и за то, что я уж очень опустился, ходил в дурном платьеи проч. - что в их глазах составляло вывеску моей неспособности и мелкогозначения. Но я все-таки не ожидал до такой степени презрения. Симонов дажеудивился моему приходу. Он и прежде всегда как будто удивлялся моемуприходу. Все это меня озадачило; я сел в некоторой тоске и начал слушать, очем они толковали

Шла речь серьезная и даже горячая о прощальном обеде, который хотелиустроить эти господа завтра же, сообща, отъезжавшему далеко в губернию ихтоварищу Зверкову, служившему офицером. Мосье Зверков был все время и моимшкольным товарищем. Я особенно стал его ненавидеть с высших классов. Внизших классах он был только хорошенький, резвый мальчик, которого вселюбили. Я, впрочем, ненавидел его и в низших классах, и именно за то, чтоон был хорошенький и резвый мальчик. Учился он всегда постоянно плохо и чемдальше, тем хуже; однако ж вышел из школы удачно, потому что имелпокровительство. В последний год его в нашей школе ему досталосьнаследство, двести душ, а так как у нас все почти были бедные, то он дажеперед нами стал фанфаронить. Это был пошляк в высшей степени, но, однако ж,добрый малый, даже и тогда, когда фанфаронил. У нас же, несмотря нанаружные, фантастические и фразерские формы чести и гонора, все, кромеочень немногих, даже увивались перед Зверковым, чем более он фанфаронил. Ине из выгоды какой-нибудь увивались, а так, из-за того, что онфаворизированный дарами природы человек. Притом же как-то принято было унас считать Зверкова специалистом по части ловкости и хороших манер

Последнее меня особенно бесило. Я ненавидел резкий, несомневающийся в себезвук его голоса, обожание собственных своих острот, которые у него выходилиужасно глупы, хотя он был и смел на язык; я ненавидел его красивое, ноглупенькое лицо (на которое я бы, впрочем, променял с охотою свое умное) иразвязно-офицерские приемы сороковых годов. Я ненавидел то, что онрассказывал о своих будущих успехах с женщинами (он не решался начинать сженщинами, не имея еще офицерских эполет, и ждал их с нетерпением) и о том,как он поминутно будет выходить на дуэли. Помню, как я, всегда молчаливый,вдруг сцепился с Зверковым, когда он, толкуя раз в свободное время стоварищами о будущей клубничке и разыгравшись наконец как молодой щенок насолнце, вдруг объявил, что ни одной деревенской девы в своей деревне неоставит без внимания, что это - droit de seigneur, а мужиков, еслиосмелятся протестовать, всех пересечет и всем им, бородатым канальям, вдвоеналожит оброку. Наши хамы аплодировали, я же сцепился и вовсе не из жалостик девам и их отцам, а просто за то, что такой козявке так аплодировали. Ятогда одолел, но Зверков, хоть и глуп был, но был весел и дерзок, а потомуотсмеялся и даже так, что я, по правде, не совсем и одолел: смех остался наего стороне. Он потом еще несколько раз одолевал меня, но без злобы, акак-то так, шутя, мимоходом, смеясь. Я злобно и презрительно не отвечалему. По выпуске он было сделал ко мне шаг; я не очень противился, потомучто мне это польстило; но мы скоро и естественно разошлись. Потом я слыхалоб его казарменно-поручичьих успехах, о том, как он кутит. Потом пошлидругие слухи - о том, как он успевает по службе. На улице он мне уже некланялся, и я подозревал, что он боится компрометировать себя,раскланиваясь с такой незначительной, как я, личностью. Видел я его тожеодин раз в театре, в третьем ярусе, уже в аксельбантах. Он увивался иизгибался перед дочками одного древнего генерала. Года в три он оченьопустился, хотя был по-прежнему довольно красив и ловок; как-то отек, сталжиреть; видно было, что к тридцати годам он совершенно обрюзгнет. Вотэтому-то уезжавшему наконец Зверкову и хотели дать обед наши товарищи. Онипостоянно все три года водились с ним, хотя сами, внутренно, не считалисебя с ним на равной ноге, я уверен в этом

Из двух гостей Симонова один был Ферфичкин, из русских немцев, маленький ростом, с обезьяньим лицом, всех пересмеивающий глупец, злейшийвраг мой еще с низших классов, - подлый, дерзкий, фанфаронишка и игравший всамую щекотливую амбициозность, хотя, разумеется, трусишка в душе. Он былиз тех почитателей Зверкова, которые заигрывали с ним из видов и частозанимали у него деньги. Другой гость Симонова, Трудолюбов, была личностьнезамечательная, военный парень, высокого роста, с холодною физиономией,довольно честный, но преклонявшийся перед всяким успехом и способныйрассуждать только об одном производстве. Зверкову он доводился каким-тодальним родственником, и это, глупо сказать, придавало ему между наминекоторое значение. Меня он постоянно считал ни во что; обращался же хотьне совсем вежливо, но сносно

- Что ж, коль по семи рублей, - заговорил Трудолюбов, - нас трое,двадцать один рупь, - можно хорошо пообедать. Зверков, конечно, не платит

- Уж разумеется, коль мы же его приглашаем, - решил Симонов

- Неужели ж вы думаете, - заносчиво и с пылкостию ввязался Ферфичкин,точно нахал лакей, хвастающий звездами своего генерала барина, - неужели выдумаете, что Зверков нас пустит одних платить? Из деликатности примет, нозато от себя полдюжины выставит

- Ну, куда нам четверым полдюжины, - заметил Трудолюбов, обративвнимание только на полдюжину

- Так, трое, с Зверковым четверо, двадцать один рубль в Hotel deParis, завтра в пять часов, - окончательно заключил Симонов, котороговыбрали распорядителем