Школьная библиотека

заколдованный туман?). Она подступала к ней, довольно высокоподнимая ноги на довольно высоких каблуках и сгибаяочаровательно мальчишеские колени так медленно, в расширившемсяпространстве, словно шла под водой или как в тех снах, когдавидишь себя невесомым; затем она подняла за рукавчики красивую,очень дорогую, медного шелка, кофточку, все так же медленно, всетак же молча, расправив ее перед собой, как если бы былаоцепеневшим ловцом, у которого занялось дыхание от виданевероятной птицы, растянутой им за концы пламенистых крыльев

Затем стала вытаскивать (пока я стоял и ждал ее) медленную змеюблестящего пояска и попробовала на себе.

Затем она вкралась в ожидавшие ее объятия, сияющая,размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных,порочных, равнодушных, сумеречных глаз - ни дать ни взятьбанальнейшая шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки - пока мыстонем и умираем.

"Чем поцелуй пыл блох?" пробормотал я, дыша ей в волосы(власть над словами ушла).

"Если уж хочешь знать", сказала она, "ты делаешь не так, какнадо".

"Накажи, как".

"Все в свое время", ответила виновница моего косноязычия

Seva ascendes, puIsata, brulans, kitzelans, dementissima

Elevator clatterans, pausa, clatterans, populus in corridoro

Hanc nisi mors mihi adimet niemo! Juncea puellula, jo pensavofondissime, nobserva nihil quidquam; но разумеется, в следующуюминуту я мог бы совершить какую-нибудь ужасную оплошность; ксчастью, она вернулась к сокровищнице.

Из ванной, где мне пришлось довольно долго переключаться дляскромной нужды, я слышал (стоя, попадая мимо, задерживаядыхание) "ахи" и "охи" девочкиного восхищения.

Руки она вымыла только потому, что ей понравилось отельноемыльце-образчик.

"Пора идти, милая; я думаю, ты так же проголодалась как ия".

И вот мы отправились к лифту, дочка - покачивая своейстарой белой сумочкой, отец - на шаг впереди (nota bene: никогдане идти позади нее, ведь она не дама). Пока мы стояли (теперьуже рядом), дожидаясь лифта, она закинула голову, безудержнораззевалась и тряхнула кудрями.

"В котором часу вас будили в лагере?"

"В половине(TM) - она подавила новый зевок - "седьмого",дозевнула до конца с содроганием всего тела. "Седьмого",повторила она, и горло у нее снова стало наполняться.

Гостиничный ресторан приветствовал нас запахом жареногожира и стеклянистой улыбкой. Это было обширное и претенциозноепомещение с жеманными фресками по стенам, изображающимиохотников, зачарованных в разнообразных положениях средимножества неинтересных животных, дриад и деревьев. Несколькорассыпанных по зале старых дам, два священника и широкоплечийгосподин в клетчатом пиджаке молча кончали обедать. Ресторанзакрывался в девять, и каменнолицые подавальщицы в зеленой формеотчаянно спешили - на мое счастье - от нас отделаться.

"Посмотри, как он похож, как невероятно похож на Куильти",вполголоса проговорила Лолита, острым загорелым локтем не то чтоуказывая, но страстно стремясь указать на одинокого господина вспортивном пиджаке, сидящего в дальнем углу залы.

"На кого - на нашего толстого дантиста?"

Лолита задержала во ртутолько что взятый глоток воды ипоставила обратно на стол свой затанцевавший стакан.

"Да глупости", сказала она, поперхнувшись с5хом, "я говорюо том писателе, который на папиросных рекламах".

О, слава! О, женщины!

Когда принесли и бухнули на стол сладкое - для барышниогромный клин вишневого торта, а для ее покровителя бомбочкусливочного мороженого (значительную часть которого она, незадумываясь, прибавила к своему торту), - я вынулиз кармана пузырек, содержавший ПАПИНЫ Пилюли

Оглядываясь ныне на бледную немочь этих фресок, на этотстранный, чудовищный миг, могу объяснить свое тогдашнееповедение только механическим действием безвоздушногопространства, присущего снам, в котором вращается поврежденныйум; но в тот миг все мне казалось совершенно простым инеизбежным. Я оглядел зал, убедился, что последний из обедавшихушел, откупорил пузырек и с величайшим хладнокровием наклонилего над ладонью. Я не раз прорепетировал перед зеркалом этотжест, которым быстро подносишь пустую горсть ко рту иотправляешь в него несуществующую пилюлю. Как я и ожидал, онанабросилась на пузырек с крупными, обольстительно-яркимикапсюлями, начиненными дурманом Спящей Красавицы.

"Синенькие!", воскликнула она, "лилово-синенькие. Из чегоони сделаны?"

"Из летнего неба", ответил я, "из слив, из смокв, извиноградной крови царей!"

"Нет, серьезно... Пожалуйста!"

"Ах, это просто Фиалкапсюли. Витамин Икс. Делает тебясильным, как бык-с или штык-с. Хочешь попробовать?"

Лолита протянула руку, энергично кивая.

Я надеялся, что зелье подействует быстро. Оноподействовало молниеносно. Позади был длинный день, утром онакаталась на лодке с Варварой (сестра которой заведовала водянымспортом, как моя упоительно-доступная нимфетка начала теперь мнерассказывать промеж полураздавленных небораспирающих зевков,которые все увеличивались в объеме) и еще занималась кой-чем

Кино, смутно мечтавшееся ей, было, конечно, забыто к томувремени, когда мы покинули ресторан. Стоя со мной в лифте, онаприслонилась ко мне, полуулыбаясь ("Сказать ли, чем язанималась?"), полусмежая темные веки. "Спать хочется, небось?"спросил Дядя Том, который орудовал лифтом, поднимавшим тихогоджентльмена франко-ирландского происхождения и его сонную дочку,а также двух увядших женщин, экспертов по розам, которые тожеглядели участливо на мою хрупкую, загорелую, пошатывающуюся,розовую, одурманенную душеньку. Мне чуть ли не на руках пришлосьвнести ее в номер. Она села на край постели, слегка качаясь, изаговорила каким-то воркотливо-тусклым растянутым тоном.

"Если я тебе скажу... если я тебе скажу, ты мне обещаешь(такая сонная! Головка валится, глаза гаснут...), обещаешь нежаловаться на лагерь?"

"После, Лолита. Теперь ложись. Я тебя оставлю одну, чтобыты легла. Даю тебе десять минут".

"Ах, какая я была гадкая", продолжала она, тряся волосами,снимая с них медленными пальцами черную бархатную ленточку

"Дай-ка я тебе скажу".

"Завтра, Лолита. Ложись, ложись. Ради Бога ложись".

Ключ я сунул в карман и спустился по лестнице

28

Милостивые госпожи присяжные! Будьте терпеливы со мной!Позвольте мне отнять частичку вашего драгоценного времени! Итак,наступил le grand moment. Я оставил Лолиту, все еще сидящую накраю бездонной постели, дремотно поднимающую ногу, вяловозящуюся со шнурками и при этом показывающую неполную сторонуголой ляжки до самого шва штанишек в паху - она всегда состранной рассеянностью или бесстыдством, или со смесью того идругого относилась к подобному оголению. Вот, значит, каков былзаветный образ ее, который я запер в комнате, предварительноудостоверившись, что на двери нет задвижки снутри. Ключ снумерованным привеском из резного дерева тотчас же превратился вувесистое "сезам - отворись", в сказочную отмычку, могущуюотпереть блаженное и страшное будущее. Он был мой, он был частьмоего горячего, волосистого кулака. Через несколько минут скажем, двадцать, скажем полчаса (sicher ist sicher, какговаривал мой дядя Густав), я отопру дверь номера 342 и найдумою нимфетку, мою красу и невесту, в темнице хрустального сна

Присяжные! Если бы мой восторг мог звучать, он бы наполнил этубуржуазную гостиницу оглушительным ревом. И единственное, о чемжалею сегодня, это что я не оставил молча у швейцара ключ 342-ойи не покинул в ту же ночь город, страну, материк, полушарие ивесь земной шар.

Позвольте объяснить. Меня не слишком смутили ее покаянныеиносказания. Я все еще был твердо намерен придерживаться решениящадить ее чистоту, работая лишь под покровом ночи над совершенноусыпленной наркозом голенькой крошкой. "Сдержанность иблагоговение" - вот был мой всегдашний девиз. Я намерен былпридерживаться его, даже если бы эту чистоту (между прочим,основательно развенчанную современной наукой) слегка подпортилокакое-нибудь ребячье эротическое переживание (по всейвероятности, гомосексуального порядка) в этом ее мерзостномлагере. Конечно, в силу старомодных европейских навыков я,