Книга "Лолита". Страница 46
представляет меньше жизненной ценности, чем поход (она чуть неподмигнула) в кафетерию с молодым человеком? Это я повторяюшутку, которую на днях позволила себе наша психоаналитичка. Мыживем не только в мире идей, но в мире вещей. Слова безпрактического опыта не имеют смысла. Что, собственно говоря,может значить для Доротеи Гуммерсон какая-нибудь Греция илиБлижний Восток с их гаремами и рабынями?"
Эта программа меня сперва несколько смутила; но япосоветовался с двумя умными дамами, в прошлом связанными сшколой, и они уверили меня, что девочки там много и основательночитают и что весь этот вздор насчет "коммуникации" - просторекламная шумиха, имеющая целью придать старомодной Бердслейскойгимназии полезный в финансовом смысле "модерный" оттенок, хотяна самом деле она осталась столь же чопорной, как чепец.
Другое, что мне понравилось в этой именно школе, рассмешит,пожалуй, некоторых моих читателей; но для меня онопредставлялось очень важным, ибо уже так я устроен. Дело в том,что через улицу, как раз против нашего дома, я заметил брешьмежду зданиями - сорную пустошь с ярко-окрашенными кустами, кучукирпичей, несколько в беспорядке лежащих досок и лилово-палевуюпену убогих осенних цветов; через эту брешь можно былоразглядеть в мреющей дали отрезок Школьной улицы, идущейпараллельно нашей, Тэеровской, а за этим отрезком - школьнуюплощадку для игр. Помимо психологического утешения от смежностиДоллиного дня с моим, доставляемого мне этой комбинацией, ясразу предугадал удовольствие, которое получу, рассматривая спостели в моем кабинете, при помощи мощного бинокля,статистически неизбежный процент нимфеток среди девочек,играющих вокруг Долли во время большой перемены. К сожалению, впервый же школьный день явились рабочие и построили заборпоперек пустоши, после чего очень скоро за забором вырослосооружение из желтого дерева, которое наглухо закрыло моюволшебную брешь. Когда же они нагромоздили достаточно материала,чтобы мне напортить, эти абсурдные строители прервали работу иникогда не появились опять
5
На Тэеровской улице - одной из лучших неторговых улиц, подзелеными, рыжими, золотыми древесными шатрами маститогоуниверситетского городка - неизбежно было, чтобы завелисьличности, встречающие вас учтивым лаем метеорологическихприветствий. Я гордился точной температурой моих отношений сними: ни малейшей грубости, но полная отчужденность. Мой соседна запад от меня, который мог быть дельцом или профессором, илитем и другим, заговаривал со мной, бывало, пока он брил газонили поливал автомобиль, или, несколько позднее, размораживалпроезд к крыльцу (наплевать, если все эти глаголы не подходят),но мое отрывистое буркание, будучи лишь в такой меречленораздельным, что звучало как трафаретное согласие иливопросительное заполнение паузы, мешало какому-либо развитиюфамильярных отношений. Из двух домов по сторонам недолговечнойпустоши напротив нас один был заколочен, а в другом жили двепрофессорши английской словесности, твидовая, коротко-волосаямисс Лестер и блекло-женственная мисс Фабиан: их единственнойтемой во время наших кратких тротуарных бесед были (яблагосло2лял их такт!) юная прелесть моей дочери и "наивныйшарм" Гастона Годэна. Соседка моя с восточной стороны былазначительно опаснее всех. Эта банальная проныра вышла прямо изфарса. Ее покойный брат был когда-то "причастен к университету"- в качестве старшего сторожа. Помню, как она раз остановилаДолли на улице, пока я стоял у окна в гостиной, лихорадочноожидая возвращения из школы моей голубки. Омерзительная стараядева, пытаясь скрыть болезненное любопытство под маскойприторного доброхотства, опиралась на свой тощий, как трость,зонтик (крупа только что прекратилась, бочком выскользнулохолодное, мокрое солнце), а Долли, в расстегнутом, несмотря нагнилую стужу, коричневом пальто, стояла, прижимая к животудвухэтажную постройку из нескольких книг на бюваре (так у нихбыло в моде носить учебники); ее розовые колени виднелись междукраем юбки и неуклюжими голенищами длинных резиновых сапог, ипридурковатая, растерянная улыбочка то появлялась, то погнала наее курносом лице, которое - может быть вследствие бледногозимнего света - казалось почти некрасивым, вроде как упростенькой немецкой Magde1ein; и вот так она стояла и стараласьсправиться с вопросами мисс Восток: "А где твоя мама, милая? Ачем занимается твой бедный отец? А где вы жили раньше?" Другойраз эта гнусная тварь ко мне подошла на углу с приветственнымподвыванием, - но мне удалось избежать разговора; а несколькодней спустя от нее пришла записка в конверте с темно-синимободком: тонко мешая патоку с ядом, она предлагала Долли прийтик ней как-нибудь в воскресенье "свернуться в кресле и перебратькипу чудных книг, которые покойная мать подарила мне в детстве,вместо того чтобы включать радио на полную громкость каждую ночьдо Бог знает какого часа".
Большую осторожность я также должен был соблюдать сгоспожой Гулиган, уборщицей и прескверной кухаркой, которую яунаследовал вместе с пылесосом от предыдущих жильцов. Доллиполучала дневной завтрак в школе, так что тут затруднений небыло; брекфаст же, весьма обильный, я научился готовить для неесам, а вечером подогревал обед, который Гулиганша стряпала передуходом. У этой доброжелательной и безвредной женщины был, славаБогу, довольно мутный глаз, не замечавший подробностей; я делалпостели и в этом стал большим экспертом, но все же никогда немог отвязаться от чувства, что где-нибудь остался роковой след;а в редких случаях, когда присутствие Гулиганши совпадало сЛолитиным, я все опасался, что моя простодушная девочка подпадетпод уютные чары отзывчивой бабы и что-нибудь выболтает на кухне
Мне часто мнилось, что мы живем в освещенном насквозь стеклянномдоме и что ежеминутно тонкогубое пергаментное лицо соседки можетзаглянуть сквозь случайно не завешенное окно, чтобы даромпосмотреть вещи, за один взгляд на которые самый пресытившийсяvoyeur заплатил бы небольшое состояние
б
Два слова о Гастоне Годэне. Его общество было для меняприятно - или, по крайней мере, не тягостно - изза флюидовсовершенной безопасности, которые, идя от его широкой фигуры,обвевали со всех сторон мою тайну. Это не значит, что он о нейдогадывался: у меня не было особых причин открыться ему, а онбыл слишком эгоцентричен и рассеян, чтобы подметить или почуятьчто-либо, могущее повести к откровенному вопросу с его стороны истоль же откровенному ответу с моей. Он хорошо отзывался обо мнев разговорах с другими бердслейцами, он был моим добрымглашатаем. Если бы он узнал mes gouts и статус Лолиты, это егобы заинтересовало только, поскольку оно могло бы броситьнекоторый свет на простоту моего отношения к нему самому,отношения, лишенного как учтивой натянутости, так и всякогонамека на распущенность; ибо, невзирая на его бесцветный ум итуманную память, он может быть, сознавал, что о нем мне известнобольше, чем бюргерам Бердслея. Это был пухлявый, рыхлый,меланхолический холостяк, суживавшийся кверху, где онзаканчивался парой узких плеч неодинаковой вышины и грушевиднойголо..ой с гладким зачесом на одной стороне и лишь остаткамичерных плоских волос на другой. Нижняя же часть его тела былаогромная, и он передвигался на феноменально толстых ногахзабавной походкой осторожного слона. Он всегда носил черное даже черный галстух; он редко принимал ванну; его английскаяречь была сплошным бурлеском. Однако все его считалисверхобаятельным, обаятельно-оригинальным человеком! Сосединянчились с ним; он знал по имени всех маленьких мальчиков всвоем квартале (жил за несколько улочек от меня) и нанимал ихчистить тротуар перед его домом, сжигать опавшие листья в заднемдворе, носить дрова к нему в сарайчик и даже исполнять некоторыепростые обязанности в доме; он их кормил французскимишоколадными конфетами с "настоящим" ликером внутри, в уединенномсеральчике, который он себе завел в подвале, развесив всякиезанятные кинжалы и пистолеты по заплесневелым, но украшеннымковрами стенам промеж закамуфлированных водопроводных труб. Начердаке у него было "ателье": наш милый шарлатан немножкозанимался живописью. Он покрыл косую стенку мансарды большимифотографиями задумчивого Андрэ Жида, Чайковского, НорманаДугласа, двух других известных английских писателей, Нижинского(многолягого и всего обвитого фиговыми листьями), ГарольдаЗксэкса (мечтательно-левого профессора в ереднезападномколледже) и Марселя Пруста. Все эти бедняки были готовы,казалось, вот-вот соскользнуть со своей наклонной плоскости
Кроме того, у него был альбом с моментальными снимками всехмаленьких Джимов и Джеков околодка, и когда я, бывало,
