Школьная библиотека

подкрепления.

Звонку моему ответствовала настороженная ироническаятишина. В открытом гараже, однако, по-хозяйски стоял автомобиль- на этот раз черная машина, похожая на лимузин гробовщика. Япопробовал стукнуть дверным кольцом. Никовновь. С нетерпеливымрычанием я толкнул дверь - и о, чудо! Она подалась, как всредневековой сказке. Тихонько затворив ее за собой, я прошелчерез просторный и весьма некрасивый вестибюль; кинул взгляд вгостиную справа; заметил там несколько употребленных бокалов,растущих из ковра; решил, что хозяин все еще у себя в спальне.

Что ж, поползем наверх. Моя правая рука сжимала в карманезакутанного в тряпку дружка, левая похлопывала по липкойбалюстраде. В последней из трех спален, которые я осмотрел,кто-то явно провел ночь. Была библиотечная, полная цветов. Былакакая-то особая комната, почти без мебели, но с просторными иглубокими зеркалами и белыми медвежьими шкурами на скользкомпаркете. Были и другие покои. Меня осенила счастливая мысль

Если и когда появится хозяин (пошел, может быть, погулять длямоциона в парке или сидит в потайной норе), следовало бы ввидумоей общей неустойчивости и того, что процесс истребления можетзатянуться, помешать милому партнеру запереться в той или другойкомнате. Посему, в продолжение пяти минут по крайней мере, яходил - в ясном помешательстве, безумно-спокойный, зачарованныйи вдрызг пьяный охотник, - и поворачивал ключи в замках,свободной рукой суя их в левый карман. Дом, будучи старым, давалбольше возможности уединения, чем дают современные элегантныекоробки, где супружеской паре приходится прятаться в уборную единственный запирающийся уголок - для скромных нужд плановогодетопроизводства.

Кстати, об уборных. Я собрался запереть третью спальню,когда хозяин вышел из соседнего клозета, оставив за собой шумкраткого каскада. Загиб коридора не мог скрыть меня полностью. Ссерым лицом, с мешками под глазами, с растрепанным пухом вокругплеши, но все же вполне узнаваемый кузен дантиста проплыл мимоменя в фиолетовом халате, весьма похожем на один из моих. Онменя либо не заметил, либо принял за недостойную внимания,безвредную галлюцинацию и, показывая свои волосатые икры,прошествовал сомнамбулической походкой вниз по лестнице. Япоследовал за ним в вестибюль. Полуоткрыв и рот и входную дверь,он посмотрел в солнечную щель, как человек, которому показалось,что он слышал неуверенного гостя, позвонившего и потомудалившегося. Засим, продолжая игнорировать привидение вдождевике, остановившееся посреди лестницы, милый хозяин вошел вуютный будуар через холл по другую сторону гостиной. Зная, чтоон теперь мой, и не желая спешить, я оставил его там иотправился через гостиную и полубар-полукухню, где я брезгливоразбинтовал моего маленького пачкуна, стараясь не наделатьмасляных пятен на хроме - мне кажется, я употребил не тотпродукт, масло было как деготь и ужасно прилипчивое. Сосвойственной мне дотошностью я перевел обнаженного дружка вчистую нишу - и прошел через гостиную в холл. Мой шаг был, как яуже отметил, пружинист - может быть, слишком пружинист дляуспеха дела; но сердце во мне колотилось от хищного веселья, ипомню, как хрустнула коктельная рюмка у меня под ногой.

Милый хозяин встретил меня в турецком будуарчике.

"А я все думаю, кто вы такой?", заявил он высоким хриплымголосом, глубоко засунув руки в карманы халата и уставясь вкакой-то пункт на северо-восток от моей головы. "Вы случайно неБрюстер?"

Теперь было ясно, что он витает в каком-то тумане инаходится всецело в моей власти. Я мог позволить себе поигратьэтой мышкой.

"Правильно", отвечал я учтиво. "Je suis Monsieur Brustere

Давайте-ка поболтаем до того, как начать".

Это ему понравилось. Его черные, как клякса, усикидрогнули. Я скинул макинтош. Был я весь в черном - черныйкостюм, черная рубашка, без галстука. Мы опустились друг противдруга в глубокие кресла.

"Знаете", сказал он, громко скребя мясистую, шершавую,серую щеку и показывая в кривой усмешке свои мелкие жемчужныезубы, "вы не так уж похожи на Джека Брюстера. Я хочу сказать,что сходство отнюдь не разительное. Кто-то мне говорил, что унего есть брат, который служит в той же телефонной компании".

Затравить его наконец, после всех этих лет раскаяния иярости... Видеть черные волоски на его пухлых руках... Скользитьвсею сотней глаз по его лиловым шелкам и косматой груди,предвкушая пробоины и руду, и музыку мук... Знать, что держуего, этого полуодушевленного, получеловеческого шута, этогозлодея, содомским способом насладившегося моей душенькой - о,моя душенька, это было нестерпимой отрадой!

"Нет, к сожалению, я не брат Брюстера, - и даже не самБрюстер".

Он наклонил набок голову с еще более довольным видом.

"Ну-ка, гадай дальше, шут".

"Прекрасно", сказал шут, "значит, вы не пришли оттелефонной компании мне надоедать этими неоплаченнымифантастическими разговорами?"

"А вы что, никогда не звоните?"

"Виноват?"

Я сказал, что мне показалось, что он сказал, что онникогда...

"Нет, я говорю о других - о людях вообще. Я не обвиняюименно вас, Брюстер, но, право же, ужасно глупая манера у людейвходить в этот дурацкий дом без стука. Они пользуются сортиром,они пользуются кухней, они пользуются телефоном. Антон звонит вБостон, Мария в Рио. Я отказываюсь платить. У вас странныйакцент, синьор".

"Куильти", сказал я, "помните ли вы маленькую девочку поимени Долорес Гейз? Долли Гейз? Долорес в Колорадо? Гейзер вВайоминге?"

"Да, да, вполне возможно, что это она звонила во все этиместа. Но не все ли равно?"

"Мне не все равно, Куильти. Дело в том, что я ее отец".

"Вздор. Никакой вы не отец. Вы иностранный литературныйагент. Один француз перевел мое "Живое мясо" как "La Vie de laChair". Какое идиотство!"

"Она была моим ребенком, Куильти".

В том состоянии, в котором он находился, его 5возможнобыло по-настоящему смутить, но его наскакивающая манера ужестановилась менее уверенной. Какая-то тень настороженногоразумения затлелась в его глазах, придав им подобие жизни

Впрочем, они сразу опять потускнели.

"Я сам люблю ребятишек", сказал он, "и у меня много друзейсреди отцов".

Он отвернулся, ища чего-то. Стал бить себя по карманам

Попытался привстать.

"Куш!", сказал я - по-видимому, гораздо громче, чем хотел.

"Незачем орать на меня", пожаловался он странным бабьимголосом. "Просто ищу папирос. До смерти хочется курить".

"Вам и так недалеко до смерти".

"Эх, бросьте", сказал он. "Мне это начинает надоедать

Чего вам надо? Вы француз, мистер? Вулэ-ву-буар? Перейдемте вбарчик и хлопнем -"

Он увидел маленький черный пистолет, лежавший у меня наладони, словно я его предлагал ему.

"Э - э!", протянул он (подражая теперь типу "глупогогангстера" в кино), "какой у вас шикарный пистолетик. За сколькопродаете?"

Я шлепнул его по протянутой руке, и каким-то образом онсбил шкатулку с низкого столика подле своего кресла. Шкатулкаизвергла десяток папирос.

"Вот они!", произнес он весело. "Помните, как сказано уКиплинга: "Une femme est une femme, mais un Caporal est unecigarette". Теперь нам нужны спички".

"Куильти", сказал я. "Попробуйте сосредоточиться. Черезминуту вы умрете. Загробная жизнь может оказаться, как знать,вечным состоянием мучительнейшего безумия. Вы выкурили-вашупоследнюю папиросу вчера. Сосредоточьтесь. Постарайтесь понять,что с вами происходит".

Он, меж тем, рвал на части папиросу Дромадер и жевалкусочки.

"Я готов постараться", проговорил он. "Вы либо австралиец,либо немецкий беженец. Как это вообще случилось что вы со мнойразговариваете? Это дом - арийский, имейте в виду. Вы бы лучшеуходили. И прошу вас перестать размахивать этим кольтом. Междупрочим, у меня есть старый наган в соседнем зальце".

Я направил дружка на носок его ночной туфли и нажал нагашетку. Осечка. Он посмотрел себе на ногу, на пистолет, опятьна ногу. Я сделал новое ужасное усилие, и с нелепо слабым икаким-то детским звуком пистолет выстрелил. Пуля вошла в толстый