Школьная библиотека

Мак-Нэлли. А в самом центре этого центра сидел Король, спокойный и бледный ив целом довольно похожий на сына, каким этот подросток воображал себя в своисорок лет. Спокойный и бледный, с чашкой кофе в руке, Король сидел спиной кизумрудово-серому окну и слушал не снявшего маски посланца -- дородногопожилого вельможу в мокром плаще, сумевшего сквозь дождь и мятежпроскользнуть из осажденного Государственного Совета в отрезанный от мираДворец.

-- Абдикация! Добрая треть алфавита! -- с легким акцентом холодно иязвительно молвил Король.-- Я отвечаю -- нет. Предпочитаю неизвестнуювеличину изгнания.

Сказавши так, вдовый Король взглянул на настольную фотографиюпрекрасной женщины (ныне покойной), на ее огромные голубые глаза, накарминовый рот (фото было цветным, негоже для короля, ну да ладно). Ветвисирени, расцветшей внезапно и преждевременно, буйно бились в обрызганныедождем стекла, словно маски, не допущенные на бал. Старый посланецпоклонился и побрел по пустоши кабинета назад, втайне раздумывая, не умнеели будет оставить в покое историю и удрать в Вену, где у него имеласькое-какая недвижимость. ... Конечно, мать Виктора на самом-то деле вовсе неумерла; она разошлась с его отцом, доктором Эриком Виндом (ныне проживающимв Южной Америке) и вот-вот собиралась выйти в Буффало замуж за человека пофамилии Черч.

Ночь за ночью Виктор погружался в эти легкие мечтания, стараясьприманить сон в свою холодную нишу, куда из неугомонного дортуара долеталкаждый звук. Обычно он не успевал добраться до решающего эпизода бегства,когда Король, в одиночестве -- solus rex1 (как именуют одинокого короляшахматные композиторы), -- мерил шагами берег Богемского моря на мысе Бурь,где обещал ожидать его в мощной моторной лодке Персиваль Блейк, развеселыйамериканец-авантюрист. В сущности, сама отсрочка этого волнующего иутешительного эпизода, само продленье соблазна, венчающего раз от разуповторявшиеся фантазии, и образовывали основной механизм усыпительноговоздействия.

Снятый в Берлине для американской аудитории итальянский фильм, вкотором мальчишку с обезумевшим взором и в мятых шортах гнал по трущобам,развалинам и борделям многократный агент; версия "Очного цвета", недавнопоставленная в соседней женской школе Св. Марфы; анонимный кафкианскийрассказ, напечатанный в журнале ci-devant avant-garde1 и прочитанный вклассе мистером Пеннантом, меланхолическим англичанином "с прошлым"; и не впоследнюю очередь обрывки семейных преданий о давнем (тому уже тридцать пятьлет) бегстве русских интеллигентов от ленинского режима; -- вот очевидныеисточники Викторовых фантазий; одно время они сильно его волновали, но нынеприобрели характер чисто утилитарный -- простого и приятного снотворногосредства

2

Ему уже исполнилось четырнадцать, но выглядит он на два-три года старше,-- и не из-за высокого роста (в нем около шести футов), а вследствиенепринужденной легкости манер, выражения дружелюбной обособленности напростом, но приятном лице и полного отсутствия неуклюжести или скованности,что, отнюдь не исключая сдержанности либо скромности, сообщает нечтосолнечное застенчивой и независимой вежливости его спокойной повадки

Сидевшая под левым глазом коричневая родинка размером почти в центподчеркивала бледность щек. Не думаю, чтобы он кого-то любил.

Страстная детская привязанность давно сменилась в его отношении кматери нежной снисходительностью, и когда она на гладком и мишурномнью-йоркском английском с металлически-резкими носовыми тонами и мягкимипровалами в пушистые руссицизмы потчевала при нем посторонних рассказами,которые он слышал бессчетное множество раз, и которые были либо чересчурприукрашены, либо весьма неточны, все, что он позволял себе, -- это тайныйвздох усмешливого смиренья. Хуже приходилось, когда доктор Эрик Винд,напрочь лишенный юмора педант, веривший в безупречную чистоту своегоанглийского языка (усвоенного в немецкой гимназии), важно выкладывал передтеми же посторонними замшелые остроты, именуя океан "бассейном" с убежденными лукавым выражением человека, в виде драгоценного дара подносящегослушателю пикантный оборот. Родители изо всей их психотерапевтической мочиизображали Лая с Йокастой, но мальчик оказался довольно посредственнымЭдипчиком. Дабы не усложнять модного треугольника фрейдистической любовнойинтриги (мать-отец-дитя), первый Лизин муж не упоминался вообще. И толькокогда супружество Виндов стало разваливаться, примерно в то время, какВиктора записали в школу Св. Варфоломея, Лиза сообщила ему, что она, преждечем покинуть Европу, называлась госпожою Пниной. Она рассказала, что первыйее муж также перебрался в Америку, что, фактически, Виктор скоро увидится сним, а поскольку все, о чем невнятно толковала Лиза (широко раскрываялучистые, в черных ресницах голубые глаза), неукоснительно приобретало налетпрелести и тайны, фигура великого Тимофея Пнина, ученого и джентльмена,преподающего практически мертвый язык в знаменитом вайнделлскомуниверситете, находившемся примерно в трехстах милях к северо-западу от Св

Варфоломея, приобрела в гостеприимном сознании Виктора удивительное обаяние,родовое сходство с теми болгарскими царями и средиземными принцами, что быливсемирно известными знатоками бабочек или морских раковин. Поэтому онобрадовался, когда профессор Пнин вступил с ним в серьезную и чиннуюпереписку: за первым письмом, составленным на прелестном французском, ноочень неважно отпечатанным, последовала красочная открытка с изображением"белки серой". Открытка принадлежала к познавательной серии "НашиМлекопитающие и Птицы", которую Пнин приобрел целиком специально для этойпереписки. Виктор с удовольствием узнал, что название "squirrel" (белка)происходит от греческого слова, означающего "тенехвостая". Пнин пригласилВиктора на ближайшие каникулы в гости и проинформировал мальчика, чтовстретит его на автобусной станции Вайнделла. "Чтобы быть признанным, -писал по-английски Пнин, -- я появлюсь в темных очках и с черным портфелем вруках с моей серебряной монограммой."3

ИЭрика, и Лизу Винд болезненно занимала наследственность и вместо того,чтобы радоваться художественному дарованию Виктора, они cумрачно тревожилисьпо поводу ее родовых корней. Искусство и наука были довольно живопредставлены в унаследованном им прошлом. Следовало ли отнести пристрастиеВиктора к краскам на счет Ганса Андерсена (никакого родства со снотворнымдатчанином), бывшего в Любеке витражным художником, пока он не спятил(вообразив себя кафедральным собором) вскоре после того, как его любимаядочь вышла за седого гамбургского ювелира, автора монографии о сапфирах идеда Эрика по материнской линии? Или Викторова почти патологическая точностьво владении карандашом и пером явилась побочным продуктом боголеповскойучености? Ибо прадедом матери Виктора (и седьмым сыном деревенского батюшки)был никто иной, как тот самый редкостный гений, Феофилакт Боголепов, укоторого один лишь Николай Лобачевский и мог оспорить звание величайшегорусского математика. Остается только гадать.

Гений -- это несхожесть. Двух лет от роду Виктор не чертил спиралистыхзагогулин, пытаясь изобразить пуговицу или иллюминатор, как делают миллионыдетей, -- а у тебя почему не тоA? Он любовно выводил круги -- совершеннокруглые и совершенно замкнутые. Трехлетний ребенок, когда его просятсрисовать квадрат, изображает один сносный угол, а все прочее удовлетвореннопередает волнистой или скругленной чертой; Виктор же в три года не только спрезрительной точностью воспроизвел далеко не идеальный квадратик,изображенный исследователем (д-р Лайза Винд), но и добавил рядом с копиейдругой -- поменьше. Он так и не прошел той начальной стадии графическойактивности, на которой дети рисуют "Kopffьssler'ов" (головастиков) илишалтаев-болтаев с L-образными ножками и с руками, заканчивающимисяграбельными зубьями; собственно говоря, он вообще избегал изображатьчеловеческие фигуры, и когда папа (д-р Эрик Винд) заставил его нарисоватьмаму (д-р Лайза Винд), он отозвался прелестной волной, сообщив, что это -мамина тень на новом холодильнике. В четыре года он выдумал собственныйспособ штриховки. В пять начал рисовать предметы в перспективе: точныйракурс боковой стены, карликовое деревце вдали, один предмет полузаслоняетдругой. А в шесть Виктор уже различал то, чего многие взрослые так и ненаучаются видеть -- оттенки теней, разницу в цвете между тенью от апельсинаи тенью от сливы или плода авокадо.

Для Виндов Виктор был трудным ребенком постольку, поскольку он таковымбыть отказывался. С точки зрения Винда каждому мальчику свойственны пылкоестремление оскопить своего отца и ностальгическая потребность вновь войти вматеринское лоно. Однако Виктор не обнаруживал никаких поведенческихотклонений -- в носу не ковырял, большого пальца не сосал и даже ногтей необкусывал. Д-р Винд, дабы избегнуть того, что он, будучи радиофилом,именовал "статическими наводками личностного родства", подверг своегонеприступного сына психометрическому тестированию, проведенному в Институтедвумя сторонними лицами - молодым д-ром Стерном и его улыбчивой женой ("Я -Луис, а это Кристина"). Результаты, впрочем, оказались не то пугающими, нето нулевыми: семилетний субъект проявил в так называемом "Тесте наизображение животных" Годунова сенсационное умственное развитиесемнадцатилетнего юноши, когда же ему был предъявлен так называемый "Тестдля подростков" Фэрвью, соответствующий показатель быстро съехал до уровнядвух лет. Сколько трудов, мастерства и выдумки потрачено на разработку этихизумительных методов! А некоторые пациенты совсем не желают сотрудничать,просто позор! Существует, к примеру, "Тест на абсолютно свободныеассоциации" Кента-Розанофф, в котором малютку Джо или Джейн просят