Школьная библиотека

* * *7

Волнистый стакан с фиалкой в голубых прожилках и кувшин горячего пуншастоят на столе у постели Эмбера. Три гравюры висят над постелью (он всильной простуде) на светло-желтой стене.

Номер первый изображает джентльмена шестнадцатого столетия при передачеим книги простоватому малому, держащему в левой руке пику и украшеннуюлаврами шляпу. Заметьте эту левизну (Почему? Да-с, "вот в чем вопрос", каквыразился однажды мосье Оме, цитируя le journal d'hier; вопрос, на которыйдеревянным басом отвечает Портрет с титула Первого фолио). Заметьте такжеподпись: "Ink, a drug". Чей-то досужий карандаш (Эмбер весьма ценил этуученую шутку) занумеровал буквы так, что получилось "Grudinka", -- этоозначает "бекон" в некоторых славянских языках.

Номер второй показывает того же увальня (теперь приодетогоджентльменом), стягивающего с головы самого джентльмена (он теперь сидит застолом и пишет) некое подобие шапски. Понизу той же рукой написано:"Ham-let, или Homelette au Lard".

Наконец, на номере третьем -- дорога, пеший путник (в украденнойшапске) и указатель "В Хай-Уиком".

Имя его подобно Протею. В каждом углу он плодит двойников. Почерку егобессознательно подражают законники, которым выпала доля писать той же рукой

В сырое утро 27 ноября 1582го года он -- Шакспир, она -- Уотли изТемпл-Графтон. Два дня спустя, он -- Шагспир, она же -- Хатуэй изСтратфорда-на-Авоне. Так кто же он? Вильям Икс, прехитро составленный издвух левых рук и личины. Кто еще? Человек, сказавший (не первым), что славаГосподня в том, чтобы скрыть, а человечья -- сыскать. Впрочем, то, чтоуорикширский парень писал пьесы, более чем удовлетворительно доказываетсямощью сморщенных яблок и бледного первоцвета.

Здесь две темы: шекспировская, исполняемая в настоящем времени Эмбером,чинно принимающим гостя в своей спальне; и совершенно иная -- сложная смесьпрошлого, настоящего и будущего -- тема, которой ужасное отсутствие Ольгипричиняет страшные затруднения. Это была, это есть их первая встреча современи ее смерти. Круг не заговорит о ней, даже не спросит о прахе; иЭмбер, который тоже стесняется смерти, не знает, что сказать. Имей онвозможность свободно передвигаться, он мог бы молча обнять своего толстогодруга (жалкое поражение для философа и поэта, привыкших верить, что словопревыше дела), но как это сделать, когда один из двух лежит в постели? Круг,наполовину намеренно, остается недосягаемым. Трудный он человек. Описатьспальню. Упомянуть о ярких карих глазах Эмбера. Горячий пунш и приступ жара

Крепкий блестящий нос в голубых прожилках, браслет на волосистом запястье

Ну, скажи что-нибудь. Спроси о Давиде. Упомяни кошмар репетиций.

-- Давид тоже слег с простудой (ist auk beterkeltet), но мы не потомувернулись назад [zueruk]. Так что [shto bish] ты говорил о репетициях[repetitiakh]?

Эмбер благодарно принимает предложенную тему. Он мог бы спросить: "апочему?". Чуть позже он узнает причину. В этой туманной области он смутноощущает опасность для чувствительной души. И предпочитает поговорить напрофессиональные темы. Последний шанс описать спальню.

Слишком поздно. Эмбер ораторствует. Он даже преувеличивает свойораторский пыл. В сжатом и обезвоженном виде последние впечатления Эмбера,литературного советника Государственного Театра, можно представить так:

-- Лучшие два Гамлета, какие у нас были, да просто единственно сносные,оба загримировались, перешли границу и теперь, сказывают, неистово интригуютв Париже, дорогой едва не поубивав друг друга. Из молодых, которых мысмотрели, ни единый никуда не годится, хотя один-два обладают по крайнеймере тучностью, потребной для роли. По причинам, которые я сейчас поясню,Озрик и Фортинбрас чрезвычайно возвысились над прочими персонажами. Королевав положении. Лаэрт по своо9 комплекции не способен освоить и азовфехтования. Я утратил к этой постановке всякий интерес, потому что мне не посилам изменить нелепые очертания, которые она принимает. Единственная мояскромная цель нынче -- заставить актеров усвоить мой перевод вместо тойгадости, к которой они пристрастились. С другой стороны, этот любимейший измоих трудов, начатый так давно, пока не вполне окончен, и необходимостьподстегивать его ради случайной (чтоб не сказать большего) цели раздражаетменя чрезвычайно. Но, впрочем, и это пустяки в сравненьи с кошмаром -слышать, как актеры с каким-то атавистическим облегчением съезжают натарабарщину традиционной версии (Кронберга) всякий раз, что жулик Верн, аВерн слаб и предпочитает идеи словам, позволяет им это у меня за спиной.

Эмбер принимается объяснять, почему новое правительство сочло возможнымстерпеть постановку запутанной елизаветинской пьесы. Он излагает идею,лежащую в основе спектакля. Верн, покорно возглавивший постановку, извлекконцепцию пьесы из диковинной книги покойного профессора Гамма "Подлиннаяинтрига 'Гамлета'".

-- "Лед и сталь [писал профессор] -- вот физическая амальгама, мысль окоторой внушает нам личность странно жесткого и тяжкого Призрака. В этомсоюзе будет ныне рожден Фортинбрас (Железнобокий). Согласно извечнымпринципам сцены, все предвещаемое обязано овеществиться: потрясение должносостояться, чего бы оно ни стоило. Экспозиция "Гамлета" угрюмо сулит зрителюпьесу, основанную на попытке молодого Фортинбраса вернуть земли, проигранныеего отцом королю Гамлету. Вот конфликт и вот интрига. Втихую переноситьударение со здоровой, сильной, ясно очерченной нордической темы нахамелеонистические настроения импотентного Датчанина означало бы, в условияхсовременной сцены, наносить оскорбление детерминизму и здравому смыслу.

Каковы бы ни были намерения Шекспира или Кида, нельзя сомневаться втом, что лейтмотивом, движущей силой действия пьесы является коррупциягражданской и военной жизни в Дании. Вообразите мораль армии, где солдат,коему не пристало страшиться ни грома, ни безмолвия, сообщает, что у него насердце тоска! Сознательно или подсознательно автор "Гамлета" создал трагедиюмасс, обосновав тем самым доминирование общества над личностью. Это неозначает, впрочем, что в пьесе отсутствует осязаемый герой. Но таковым неявляется Гамлет. Подлинный герой -- это, разумеется, Фортинбрас, цветущийюный рыцарь, прекрасный и твердый до мозга костей. С Божьего соизволенияэтот славный нордический юноша перенимает власть над жалкой Данией, которойстоль дурно управляли дегенеративный король Гамлет и жидо-латинянин Клавдий.

Как и во всех упадочных демократиях, в Дании, выведенной в пьесе,каждый страдает недержанием речи. Если необходимо спасать Государство, еслинация хочет быть достойной нового сильного правительства, значит, следуетпеременить все; здравый смысл народа обязан выплюнуть изысканные яства,состряпанные из поэзии и лунного света, и простое слово, verbum sine ornatu,равно внятное и человеку и зверю, слово, сопровождаемое соответственнымделом, должно воцариться снова. Молодой Фортинбрас обладает древним инаследственным правом на датский престол. Некое темное дело, неправедное инасильственное, некий грязный трюк дегенеративного феодализма, некиймасонский маневр, измышленный Шейлоками из высших финансовых кругов, лишилиего семью предмета ее законных притязаний, и тень этого преступления,подобно темному заднику, продолжает нависать до той поры, пока взаключительной сцене идея правосудия масс не налагает на пьесу в целомприсущего ей отпечатка исторической значимости.

Трех тысяч червонцев и недели, примерно, наличного времени вряд лимогло хватить для захвата Польши (по крайней мере в те времена); но их какраз хватило для другого. Пропивший свой разум Клавдий вполне был обманутуверениями молодого Фортинбраса в том, что он, Фортинбрас, пройдет черезземли Клавдия на своем (удивительно окольном) пути в Польшу вместе с армией,набранной для решения совершенно иной задачи. О нет, грязным полякам нечегобыло трястись от страха: это завоевание не состоялось, не их болот и лесовдомогался наш герой. Вместо того, чтобы маршировать к порту, Фортинбрас,этот гениальный солдат, затаился в ожидании, и "вперед не торопясь" (какпрошептал он своим войскам, отправив Капитана с поклоном к Клавдию) моглоозначать лишь одно: не торопясь отправляйтесь в укрытие, покамест враг(король датский) думает, что вы отплыли в Польшу.

Подлинная интрига пьесы становится ясной, как день, если понятьследующее: Призрак, явившийся на зубчатые стены Эльсинора, -- это вовсе нетень отца Гамлета. Это тень отца Фортинбраса, убитого королем Гамлетом. Духубитого прикидывается духом убийцы, -- какой великолепный примердальновидной стратегии, какое глубокое и напряженное восхищение возбуждаетон в нас! Многословный и, вероятно, совершенно неверный отчет о смертистарого Гамлета, сообщенный этим прелестным притворщиком, предназначенединственно для того, чтобы создать в государстве innerliche Unruhe иподорвать моральный дух датчан. Яд, по капле вливаемый спящему в ухо, естьсимвол умелого впрыскивания смертоносных слухов, символ, который вряд ли могпройти незамеченным партером времен Шекспира. Таким образом, старикФортинбрас, надев личину вражьего призрака, готовит крушение вражьего сына итриумф своего отпрыска. О нет, "кары" не были случайны, "убийства" не былинегаданны, как представляется свидетелю Горацио, нота глубокогоудовлетворения (которого не может не разделить и публика) присутствует вгортанном выкрике молодого героя: -- Ха-ха, вся эта кровь кричит о бойне(понимай: все эти лисы слопали друг дружку), -- когда он озирает грудымертвых тел, -- все, что осталось от гнили датской державы. Мы легко можемвообразить его присоединившимся к грубоватой вспышке сыновьейпризнательности: "Неплохо поработал, старый крот!"

Но возвратимся к Озрику. Болтливый Гамлет только что обращался к черепушута; теперь череп паясничающей смерти обращается к Гамлету. Обратитевнимание на замечательное сопоставление: череп -- скорлупа: "Побежал соскорлупой на макушке". Йорик и Озрик почти рифмуются, но то, что былоерничаньем в одном, стало остью (костью, осью -- os) в другом. Мешая языксудна с языком посудной лавки, этот посредник, одетый в наряд причудливогопридворного, явился как комиссионер смерти, той самой смерти, которой Гамлеттолько что избегнул на море. Крылышки на камзоле и цветистые околичностимаскируют серьезность цели, дерзновенный и коварный ум. Кто же он, этот