Школьная библиотека

мастер церемоний? Один из блистательнейших шпионов молодого Фортинбраса." Нухватит, теперь ты видишь, что мне приходится сносить.

Круг не в силах сдержать улыбки, слушая жалобы Эмбера. Он замечает, чточем-то это напоминает манеру Падука. Я имею в виду замысловатость круженияэтой беспримесной глупости. Эмбер, стремясь подчеркнуть отрешенностьхудожника от жизни, говорит, что не знает и знать не желает (показательныйоборот), кто таков этот Падук или Падок -- "bref, la personne en question"

В порядке разъяснения Круг рассказывает Эмберу о своей поездке на Озера и отом, чем она завершилась. Эмбер, естественно, в ужасе. Он живо воображает,как Круг и малыш бродят по комнатам опустевшего домика, где пара часов (однив столовой, другие в кухне), вероятно, идут, одинокие, нетронутые,трогательно верные понятиям человека о времени даже после того, как человекане стало. Он задумывается, успел ли Максимов получить его так хорошонаписанное письмо касательно смерти Ольги и беспомощного состояния Круга. Нучто тут сказать? Священник ошибочно принял за вдовца подслеповатого старцаиз свиты Виолы и, читая молитву, пока горело за толстой стеной большоепрекрасное тело, все время обращался к нему (а тот все кивал в ответ). Дажене дядя, даже не любовник ее матери.

Эмбер отворачивается к стене и заливается слезами. Чтобы вернуть ихбеседу на менее чувствительный уровень, Круг начинает рассказ о любопытномчеловеке, с которым он когда-то ехал по Штатам, о человеке, фанатическижаждавшем сделать из "Гамлета" фильм

Мы начнем, -- говорил он, -- с

Глумленья призраков, что в саванах дырявых

проносятся вдоль гулких улиц Рима.

С поруганной луны..

Потом: бастионы и башни Эльсинора, его драконы и вычурные решетки,луна, усеявшая рыбьей чешуей его черепичные кровли, русалочий хвост,размноженный шпицами крыши, отблескивающей под равнодушным небом, и зеленаязвездочка светляка на помосте перед темным замком. Первый свой монологГамлет произносит в невыполотом саду, в зарослях бурьяна. Главные захватчики-- лопух с чертополохом. Жаба пыжится и мигает в любимом садовом креслепокойного короля. Где-то ухает пушка, -- пьет новый король. По законам сна иэкрана ствол пушки плавно преобразуется в покосившийся ствол сгнившегодерева в саду. Ствол, точно пушечный, указывает в небеса, где на мгновеньенеспешные кольца грязно-серого дыма слагаются в слово "самоубийство".

Гамлет в Виттенберге, вечно опаздывающий, пропускающий лекции Дж

Бруно, никогда не наблюдающий времени, полагаясь на Горацио с егохронометром, а тот отстает, обещающий быть на укреплениях в двенадцатом часуи приходящий заполночь.

Лунный свет на цыпочках крадется за Призраком, полностью забранным вброню, отблеск его то плещется на скругленном оплечье, то стекает понабедреннику.

Еще мы увидим Гамлета, волокущим мертвую Крысу, -- из-под ковра, пополу, по винтовым ступеням, чтобы бросить тело в каком-то темном проходе, -и зловещую игру света, когда швейцарцев с факелами отправляют искать этотело. Или вот еще волнующий эпизод: Гамлет в бушлате, не страшась бушующихволн, невзирая на брызги, карабкается по тюкам и бочонкам датского масла,прокрадывается в кабину, где оEхрапывают в общей койке Розенстерн иГильденкранц, кроткие взаимозаменяемые близнецы, которые "пришли, чтобвылечить, ушли, чтоб умереть". По мере того, как полынные равнины и холмы влеопардовых пятнах проносились за окнами мужского вагона-люкс, выявлялосьвсе больше фильмовых возможностей. Мы могли бы увидеть, говорил он (это былпотертый человечек с ястребиным лицом и ученой карьерой, внезапно оборваннойнерасчетливым выбором времени для амурной истории), Р., крадущегося за Л

Латинским кварталом, молодого Полония, играющего Цезаря в университетскомспектакле, череп, обрастающий чертами живого шута (с разрешения цензора) вобтянутой перчаткой ладони Гамлета; может быть, даже старого здоровякакороля Гамлета, разящего боевым топором полчища полячишек, оскальзывающихсяи ползающих по льду. Тут он вытянул из заднего кармана фляжку и сказал:"хлопнем". Он-то решил, по бюсту судя, что ей самое малое восемнадцать, аоказалось только-только пятнадцать, сучке. А потом еще смерть Офелии. Подзвуки "Les Funérailles" Листа мы покажем ее гибнущей -- гивнущей, как сказалбы другой русалочий отче, -- в борьбе с ивой. Девица, ивица. Он предполагалдать здесь панорамой гладь вод. В главной роли плывущий лист. А там -- сноваее белая ручка, сжимая венок, пытается дотянуться, пытается обвиться вокругобманчиво спасительного сучка. Тут трудновато будет сообщить драматическийоттенок тому, что в неозвученные времена было pièce de résistance комическихкоротышек, -- фокусу с внезапным намоканием. Человек-ястреб в клозетеспального люкса указывал (между сигарой и плевательницей), что можно быизящно обойти эту трудность, показав лишь ее тень, падение тени, падение,промельк за край травянистого бережка под дождем теневых цветов

Представляете? Затем: плывет гирлянда. Пуританская кожа (на которой онисидели) -- вот и все, что сохранилось от филогенетической связи междусовременной, крайне дифференцированной пульмановской идеей и скамьейпримитивного дилижанса: от сена к керосину. Тогда -- и только тогда -- мыувидим ее, говорил он, как она плывет по ручью (который дальше ветвится,образуя со временем Рейн, Днепр, Коттонвудский Каньон или Нова-Авон) наспине, в смутном эктоплазменном облаке намокших, набухших одежд из стеганнойваты, мечтательно напевая "эх, на-ни, на-ни, на-ни-на" или какие-нибудь иныестаринные гимны. Напевы становятся колокольным звоном, мы видим заболоченнуюравнину, где растет Orchis mascula, и вольного пастуха: историческиелохмотья, солнцем просвеченная борода, пяток овечек и один прелестныйягненок. Очень важен этот ягненок, хоть он и появится лишь на миг -- на одинудар сердца, -- буколическая тема. Напевы тянутся к пастуху королевы, овечкитянутся к ручью.

Анекдот Круга оказывает нужное действие. Эмбер перестает шмыгать. Онслушает. Он уже улыбается. И наконец, игра захватывает его. Конечно, еенашел пастух. Да ведь и имя ее можно вывести из имени влюбленной пастушки,жившей в Аркадии. Или, что более чем возможно, оно -- анаграмма имени Алфея(Alpheios Ophelia -- с "s", затерявшейся в мокрой траве), -- Алфей, это былречной бог, преследовавший долгоногую нимфу, пока Артемида не обратила ее висточник, что, разумеется, пришлось в самую пору его текучести (ср

"Winnipeg Lake", журчание 585, изд-во "Vico Press"). Опять-таки, мы можемвзять за основу и греческий перевод стародатского названия змеи. Lithe -тонко-гибкая, тонкогубая Офелия, влажный сон Амлета, летейская русалка,Russalka letheana в науке (под пару твоим "красным хохолкам"). Пока онухлестывал за немецкими горничными, она сидела дома за дребезжащим отледяного весеннего ветра стеклом затертого льдами окна, невинно флиртуя сОзриком. Столь нежна была ее кожа, что от простого взгляда на ней проступалирозоватые пятна. От необычного насморка, такого же как у ботичеллиеваангела, чуть краснели кромки ноздрей, краснота сползала к верхней губе,знаешь, где краешек губ становится кожей. Она оказалась также чудеснойкухаркой, -- впрочем, вегетарианского толка. Офелия, или запасливость

Скончалась, попавши в запас. Прекрасная Офелия. Первое фолио с его жеманнымипоправками и множеством грубых ошибок. "Мой добрый друг Горацио (мог бысказать Гамлет), при всей ее телесной мягкости она была крепка, как гвоздь

А уж скользкая: что твой букетик угрей. Из этих прелестных, узких искользких, змеевидных девиц с жидкой кровью и светлыми глазками,одновременно истеричных до похотливости и безнадежно фригидных. Тихой сапой,с дьявольской изощренностью семенила она по дорожке, начертанной амбициямиее папаши. Даже обезумев, она лезла ко всем со своей тайной, с этими ееперстами покойника. Которые упорно тыкали в меня. Да, еще бы, я любил ее,как сорок тысяч братьев, ведь вору вор поневоле брат (терракотовые горшки,кипарис, узкий ноготь луны), но мы же все здесь ученики Ламонда, коли тыпонимаешь, что я хочу сказать." Он мог бы добавить, что застудил себезатылок при представленьи пантомимы. Розоватая лощина ундины, арбуз,принесенный со льда, l'aurore grelottant en robe rose et verte. Ее непрочныйподол.

Помянув словесный помет, заляпавший ношенную шляпу немецкого филолога,Круг предлагает заодно уж поэкспериментировать и с именем Гамлета. ВозьмемТелемаха, говорит он, "Telemachos" -- "разящий издали", что опять-таки ибыло гамлетовой идеей ведения военных действий. Подрежем его, уберемненужные буквы, все они суть вторичные добавления, -- и получим древнее"Telmah". Прочитаем задом наперед. Так ударяется капризное перо в бега сраспутной мыслью, и Гамлет задним ходом становится сынком Улисса,истребляющим маминых любовников. "Worte, worte, worte". Во рте, во рте, ворте. Любимейший мой комментатор -- Чишвитц, бедлам согласных, или soupir depetit chien.

Эмбер, однако, еще не развязался с девицей. Упомянув мимоходом, чтоElsinore есть анаграмма от Roseline, что также не лишено возможностей, онвозвращается к Офелии. Она ему нравится, сообщает он. Что бы там Гамлет ниговорил про нее, у девушки был шарм, надрывающий душу шарм: эти быстрыесеро-голубые глаза, внезапный смех, ровные мелкие зубы, пауза, чтобы понять,не смеетесь ли вы над ней. Колени и икры, хоть и прелестные по форме, быличуть крупноваты в сравненьи с тонкими руками и легким бюстом. Ладони рук,как влажное воскресенье, и она носила на шее крестик, там, где маленькойизюминке ее плоти, сгущенному, но все прозрачному пузырьку голубиной крови,казалось, вечно грозила опасность быть рассеченным тонкой золотой цепочкой

И еще, ее утреннее дыхание, аромат нарциссов до завтрака и простокваши -после. Что-то неладное с печенью. Мочки ушей ее были голы, хоть и проколотыеле заметно -- для миниатюрных кораллов, не для жемчужин. Сплетение этихдеталей -- острые локти, светлые-светлые волосы, тугие блестящие скулы ипризрак светлого пуха (так нежно колючего с виду) в уголках ее рта -напоминает ему (говорит Эмбер, вспоминая детство) малокровнуюгорничную-эстонку, чьи трогательно разлученные грудки бледно болтались вблузе, когда она наклонялась -- низко, так низко, -- чтоб подтянуть егополосатые чулки