Школьная библиотека

на слегка разрумянившейся щеке напомнило ему какое-то иное сочетание,которое он увидел, потрогал, впитал совсем недавно, -- что это было?Парапет.

Он, торопясь, поцеловал их, выключил свет и вышел. Слава Богу, неспросил. Но когда он тихо выпустил ручку, вот тогда, высоким голоском,внезапно вспомнив.

-- Скоро, -- ответил он. -- Как только ей разрешит доктор. Спи. Умоляютебя.

По крайности, милосердная дверь была между нами.

В столовой на стуле рядом с буфетом сидела Клодина, с вожделением рыдаяв бумажную салфетку. Круг принялся за еду, быстро расправился с ней, живоорудуя ненужными солью и перцем, откашливаясь, передвигая тарелки, роняявилку и ловя ее подъемом ноги, а она все рыдала с короткими перерывами.

-- Пожалуйста, идите к себе в комнату, -- сказал он наконец. -- Мальчикне спит. Постучите мне завтра в семь. Господин Эмбер, вероятно, займетсязавтра приготовлениями. Я уеду с ребенком как можно раньше.

-- Но все это так неожиданно, -- простонала она. -- Вы же вчераговорили... О, это не должно было случиться вот так!

-- И я вам шею сверну, -- добавил Круг, -- если ребенок услышит от васхотя бы одно слово.

Он оттолкнул тарелку, прошел в кабинет, запер дверь.

Эмбера может не быть. Телефон может не работать. Но по ощущенью в рукеот поднятой трубки он уже знал, что преданный аппарат жив. Никак не могузапомнить эмберов номер. Здесь, на спине телефонной книги мы наспех писалицифры и имена, наши почерки смешивались, скашиваясь и изгибаясь в разныестороны. Ее вогнутости в точности соответствуют моим выпуклостям

Удивительно, -- я способен различить тень ресниц на детской щеке и не могуразобрать собственного почерка. Он отыскал запасные очки, потом знакомыйномер с шестеркой посередине, похожей на персидский нос Эмбера, и Эмберотложил перо, вынул из плотно сомкнутых губ длинный янтарный мундштук иуслышал.

"Я добрался до середины этого письма, когда позвонил Круг и сообщил мнеужасную новость. Бедной Ольги нет больше. Она умерла сегодня после операциипочек. В прошлый вторник я навестил ее в больнице, она была как всегдапрелестна и так обрадовалась действительно дивным орхидеям, которые япринес; никаких признаков серьезной опасности не было, или же, если они ибыли, доктора ему не сказали. Я зарегистрировал удар, но не в состоянии покаанализировать его последствия. Видимо, мне предстоит ряд бессонных ночей

Собственные мои беды, все эти мелкие театральные козни, которые я только чтоописал, боюсь, покажутся Вам такими же пустяками, какими теперь они кажутсямне.

Сначала у меня мелькнула непростительная мысль, что он разрешилсячудовищной шуткой, как в тот раз, когда задом наперед прочитал лекцию опространстве, желая узнать, прореагирует ли хоть как-то хотя бы один изстудентов. Никто не прореагировал, как в первую минуту не прореагировал и я

Вы, вероятно, свидитесь с ним раньше, чем получите это путанное послание:завтра он едет на Озера вместе с несчастным мальчиком. Это мудрое решение

Будущее не очень внятно, но я полагаю, что Университет в скором временивозобновит работу, хотя никто, конечно, не знает, какие неожиданные переменымогут случиться. Последнее время тут ходили кой-какие зловещие слухи;единственная газета, которую я читаю, уже две недели как не выходит. Онпопросил меня заняться завтра кремацией, и я гадаю, что подумают люди, когдаего на ней не окажется; но, разумеется, его отношение к смерти не позволяетему присутствовать на церемонии, хоть она и будет настолько формальной икраткой, насколько мне это удастся, -- если только не встрянет семействоОльги. Несчастный человек, -- она была блестящей помощницей в его блестящейкарьере. В нормальные времена я, верно, снабжал бы сейчас ее портретамиамериканских газея7иков."

Эмбер опять отложил перо, посидел, затерявшись в мыслях. Он тожеучаствовал в этой блестящей карьере. Неприметный филолог, переводчикШекспира, в зеленой и влажной стране которого прошла его студенческаяюность, он неловко и простодушно вышел к рампе, когда издатель попросил егоприменить обратный процесс к "Komparatiwn Stuhdar en Sophistat tuenpekrekh", или, как более хлестко называлось американское издание, к"Философии греха" (запрещенной в четырех штатах и ставшей бестселлером впрочих). Странный фокус произвел случай, -- этот шедевр эзотерической мыслимгновенно пришелся по сердцу читателю среднего класса и целый сезон спорилза высшие почести с грубоватой сатирой "Прямой слив", а в следующем году -с романтическим повествованием Елизаветы Дюшарм о Юге "Когда поезд проходит"и еще двадцать девять дней (год выпал високосный) -- с нареченным книжныхклубов, с "По городам и деревням", а потом еще два года -- с замечательнойпомесью святой облатки и петушка на палочке, с "Аннунциатой" Луиса Зонтага,так чинно начавшейся в пещерах святого Варфоломея и закончившейсяхаханьками.

Первое время Круг, хоть он и прикидывался довольным, весьма раздражалсявсей этой историей, а Эмбер конфузился, пытался оправдываться и втайнегадал, не содержит ли личная его разновидность сочного, синтетическогоанглийского языка какой-то диковинной примеси, дрянной добавочной пряности,которая могла отвечать за это нежданное возбуждение; но с проницательностью,много превосходившей ту, что проявили двое ученых мужей, Ольгаприготовлялась к грядущим годам наслаждения успехом книги, самую солькоторой она понимала лучше, чем эфемерные рецензенты. Это она заставилавпавшего в панику Эмбера склонить Круга отправиться в лекционное турне поАмерике, как бы предвидя, что шумные его отголоски обеспечат Кругу на родинетакое почтение, какого труд его, оставаясь облаченным в национальный костюм,никогда бы не смог ни исторгнуть из академической флегмы, ни внушитькоматозной массе аморфных читателей. Да и сама поездка не разочаровала его

Ни в коей мере. И пусть Круг оставался, как и всегда, прижимистым и, неразбазаривая в пустых разговорах впечатлений, могущих впоследствиипретерпеть непредсказуемые метаморфозы (если позволить им тихо окукливатьсяв аллювиальных отложениях мозга), мало говорил о турне, Ольга сумелаполностью воссоздать его и с ликованием преподнести Эмберу, который смутноожидал разлива саркастического отвращения. "Отвращения? -- воскликнулаОльга. -- Еще чего, этого ему и тут хватало. Отвращения, надо же! Восторг,наслаждение, оживление воображения, дезинфекция мозга, togliwn ochnatdivodiv [ежедневный сюрприз пробуждения]!"

"Ландшафты, еще не замызганные заурядной поэзией, и жизнь -- чванливыйчужак, которого хлопнули по спине и сказали: расслабься." Он написал это повозвращении, и Ольга с ведьминым удовольствием вклеивала в шагреневый альбомтуземные околичности насчет оригинальнейшего мыслителя нашего времени. Эмбервспоминал ее щедрое существо, ее ослепительные тридцать семь, яркие волосы,полные губы, тяжелый подбородок, так шедший воркующим полутонам ее голоса,-- что-то от чревовещателя в ней, непрестанный внутренний разговор,следующий в полусумраке ив извилистому течению ее действительной речи. Онвидел Круга, кряжистого, припорошенного перхотью маэстро, сидящего сдовольной и смущенной ухмылкой на крупном лице (схожем с бетховенским общимсоотношением неотшлифованных черт), -- да, развалившегося в старом красногодерева кресле, пока Ольга жизнерадостно ведет разговор, -- и живоприпомнилось, как она отпускала предложение скакать и откатываться, а саматрижды быстро кусала кекс, припомнился быстрый строенный всплеск ее полнойладони над вдруг напрягшейся юбкой, когда она смахивала крошки и продолжаларассказ. Почти экстравагантно здоровая, настоящая radabarbára [красиваяженщина в полном цвету]: эти широко раскрытые, сияющие глаза, этавспыхнувшая щека, к которой она прижимает прохладный тыл ладони, этотсветящийся белый лоб с еще более белым шрамом -- следом автомобильной авариив угрюмых горах легендарного Лагодана. Эмбер не видел, как можнорасправиться с воспоминанием о такой жизни, с восстанием такого вдовства. Сее маленькими ступнями и крупными бедрами, с девичьей речью и грудьюматроны, с ярким остроумием и потоками слез, пролитых той ночью, пока самаона исходила кровью, над искалеченной, заходящейся криком ланью, выскочившейпод слепящие фары машины, со всем этим и со многим иным, чего, знал Эмбер,он знать не может, она будет ныне лежать щепотью синеющей пыли в холодном ееколумбарии.

Он безмерно любил ее и любил Круга с такой же страстью, какую большая,лоснистая, вислогубая гончая питает к провонявшему болотом охотнику ввысоких ботфортах, что склоняется к красному костру. Круг мог, нацелясь встаю самых признанных и возвышенных человеческих мыслей, вмиг ссадить воронув павлиньих перьях. Но убить смерть он не мог.

Эмбер поколебался, затем бегло набрал номер. Занято. Эта чересполосицакоротких гудков походила на длинный столбец оседающих одна на другую "Я" всоставленном по начальным словам указателе поэтической антологии. Я былразбужен. Я был смущенный. Я вас любил. Я вас узнал. Я в дольний мир. Яверю. Я видел сон. Я встретил вас. Я гляжу на тебя. Я долго ждал. Я думал,что любовь. Я ехал к вам. Я жалобной рукой. Я живу. Я здесь. Я знаю. Яизучил науку. Я к губам. Я к розам. Я люблю. Я люблю. Я люблю. Я миновалзакат. Я не должен печалиться. Я не рожден. Я нынче в паутине. Я пережил. Япомню. Я пригвожден. Я скажу это начерно. Я спал. Я странствовал. Я только

Я увидал. Я ускользнул. Я ухо приложил к земле. Я хладный прах. Я хочу. Яхочу. Я хочу. Я хочу.

Он прикинул, не выйти ль отправить письмо по одиннадцатичасовойхолостяцкой привычке. Надо надеяться, заблаговременная таблетка аспиринаприкончит простуду в зародыше. Недоконченный перевод любимых его строк извеличайшей пьесы Шекспира:

follow the perttaunt jauncing 'neath the rack

with her pale skeins-mateнеуверенно дрогнул в нем, но нет, это не декламируется, "rack" в его родномязыке требует анапеста. Все равно, что гранд-рояль протискивать в дверь

Придется разъять на части. Или загнуть угол в другую строку. Но там места