Школьная библиотека

какой-то просвещенности, недостающей ей самой. Были заглавиякниг и имена героев, которые почему-то были Лужину по-домашнемузнакомы, хотя самих книг он никогда не читал. Речь его быланеуклюжа, полна безобразных, нелепых слов,-- но иногдавздрагивала в ней интонация неведомая, намекающая на какие-тодругие слова, живые, насыщенные тонким смыслом, которые онвыговорить не мог. Несмотря на невежественность, несмотря наскудость слов, Лужин таил в себе едва уловимую вибрацию, теньзвуков, когда-то слышанных им.

Ни об его некультурности, ни о прочих его недостатках матьбольше не говорила, после того дня, когда, оставшись одна вколенопреклоненном положении, она всласть нарыдалась, щекойприложившись к ручке кресла. "Я бы все поняла,-- сказала онапотом мужу,-- все поняла и простила бы, если бы онадействительно любила его. Но в том-то и ужас..." "Нет, это несовсем так,-- прервал муж.-- Мне тоже сперва казалось, что всеэто чисто головное. Но ее отношение к его болезни меня убеждаетв обратном. Конечно, такой союз опасен, да и она могла бы лучшевыбрать... Хотя он из старой дворянской семьи, но его узкаяпрофессия наложила на него некоторый оттенок. Вспомни Ирину,которая стала актрисой,-- вспомни, какой она потом приехала кнам. Все же, не взирая на эти все дефекты, я считаю, что ончеловек хороший. Вот ты увидишь, он займется теперькаким-нибудь полезным делом. Я не знаю, как ты, но я просто нерешаюсь больше ее отговаривать. По-моему, если уж хочешь знатьмое мнение,-- следует, скрепя сердце, принять неизбежное".

Он говорил долго и бодро, держась очень прямо и стучакрышечкой портсигара.

"Я только одно чувствую,-- повторяла жена,-- она его нелюбит"

11

В зачаточном пиджаке без одного рукава, стоял обновляемыйЛужин боком к трюмо, и лысый портной то проводил мелом по егоплечам и спине, то втыкал в него булавки, с поразительнойловкостью вынимая их изо рта, где, по-видимому, они естественноросли. Из всех образцов сукна, аккуратно, по тонам,расположенных в альбоме, Лужин выбрал квадрат темно-серый, иневеста долго щипала соответствующее сукно, которое портнойбросил с глухим стуком на прилавок, молниеносно развернул и,выпятившись, прижал к груди, словно прикрывая наготу. Онанашла, что сукно склонно мяться, и тогда лавина плотныхсвертков стала заносить прилавок, и портной, моча палец онижнюю губу, разворачивал, разворачивал. Выбрано было наконецсукно, тоже темно-серое, но гибкое и нежное, даже как будточуть мохнатое, и теперь Лужин, распределенный в трюмо почастям, по разрезам, словно для наглядного обучения (...вотчисто выбритое, полное лицо, вот то же лицо в профиль, а вотредко самим субъектом видаемый затылок, довольно короткоподстриженный, со складочками на шее и слегка оттопыренными,розовым светом пронизанными ушами...), посматривал на себя и наматерию, не узнавая в ней прежней гладкой и щедрой целины. "Ядумаю, что нужно спереди чуточку уже",-- сказала невеста, ипортной, отойдя на шаг, прищурился на лужинскую фигуру,промурлыкал с вежливым смешком, что господин несколько в теле,а потом взялся за новорожденные отвороты, что-то подтянул,что-то подколол, меж тем, как Лужин, с жестом, свойственнымвсем людям в его положении, с5гка отводил руку или сгибал ее влокте, глядя себе на кисть и стараясь свыкнуться с рукавом

Мимоходом портной полоснул его мелом по сердцу, намечаякарманчик, после чего безжалостно сорвал уже как будто готовыйрукав и стал проворно вынимать булавки из лужинского живота.

Кроме хорошего костюма, Лужину был сделан и фрак;старомодный же смокинг, найденный на дне его сундучка, был темже портным изменен к лучшему. Его невеста не смела спросить,боясь возбудить шахматные воспоминания, зачем нужны были Лужинув прежние дни смокинг и шапокляк, и поэтому никогда не узнала онекоем большом обеде в Бирмингаме, на котором, между прочим,Валентинов... Ну да Бог с ним.

Обновление лужинской оболочки этим не ограничилось

Появились рубашки, галстуки, носки,-- и Лужин все это принималс беззаботным интересом. Из санатории он переехал в небольшую,с веселыми обоями, комнату, снятую во втором этаже невестиногодома, и, когда он переезжал, у него было точь-в-точь такое жечувство, как когда в детстве возвращался из деревни в город

Всегда странно это городское новоселье. Спать ляжешь, и все такново: в тишине плетущимся цоканием оживают на несколькомгновений ночные торцы, окна завешены плотнее и пышнее, чем вусадьбе; во мраке, едва облегченном светлой чертой неплотнозакрытой двери, выжидательно застыли предметы, еще не совсемпотеплевшие, не до конца возобновившие знакомство после долгоголетнего перерыва. А проснешься-- трезвый серый свет за окнами,в молочной мути неба скользит солнце, похожее на луну, и вдругв отдалении -- наплыв военной музыки: она приближаетсяоранжевыми волнами, прерывается торопливой дробью барабана, ивскоре все смолкает, и, вместо щекастых трубных звуков, опятьневозмутимый стук копыт, легкое дребезжание петербургского утра

"Вы забываете тушить свет в коридоре,-- с улыбкой сказалапожилая немка, сдававшая ему комнату.-- Вы забываете закрыватьвашу дверь на ночь". И невесте его она тоже пожаловалась -рассеян, мол, как старый профессор.

"Вам уютно, Лужин?-- спрашивала невеста.-- Вы спитехорошо, Лужин? Нет, я знаю, что неуютно, но ведь это скоро всеизменится". "Не надо больше откладывать,-- бормотал Лужин,обняв ее и скрестив пальцы у нее на бедре.-- Садитесь,садитесь, не надо откладывать. Давайте, завтра вступим. Завтра

В самый законный брак". "Да, скоро, скоро,-- отвечала она.-- Нонельзя же в один день. Есть еще одно учреждение. Там мы с вамибудем висеть на стене в продолжение двух недель, и ваша женатем временем приедет из Палермо, посмотрит на имена и скажет:нельзя, Лужин -- мой".

"Затеряла,-- ответила мать, когда она к ней обратилась засвоей метрикой.-- Засунула и затеряла. Не знаю, ничего незнаю". Бумага, однако, быстрехонько нашлась. Да и поздно былотеперь предупреждать, запрещать, придумывать трудности. Сроковой гладкостью подкатывала свадьба, которую было невозможнозадержать, словно стоишь на льду, скользко, нет упора. Ейпришлось смириться и подумать о том, чем украсить и как податьдочернего жениха, чтобы не стыдно было перед людьми, и каксобраться с силами, чтобы на свадьбе улыбаться, игратьдовольную мать, хвалить честность и доброту Лужина. Думала онаи о том, сколько уже ушло денег на Лужина и сколько еще уйдет,и старалась изгнать из воображения страшную картину: Лужин вдезабилье, пышущий макаковой страстью, и ее из упрямствапокорная, холодная, холодная дочь. Меж тем и рама для этойкартины была готова. Была снята поблизости не очень дорогая, нонедурно обставленная квартира, правда -- в пятом этаже, но чтоже делать, для лужинской одышки есть лифт, да и лестница некрута, со стульчиком на каждой площадке, под расписным окном

Из просторной прихожей, условно оживленной силуэтными рисункамив черных рамочках, дверь налево открывалась в спальню, а дверьнаправо -- в кабинет. Далее, по правой же стороне прихожей,находилась дверь в гостиную; смежная с нею столовая быланесколько длиннее, за счет прихожей, которая в этом местеблагополучно превращалась в коридор,-- превращение,целомудренно скрытое плюшевой портьерой на кольцах. Налево откоридора была ванная, за нею людская, а в конце -- дверь вкухню.

Будущей обитательнице этой квартиры понравилосьрасположение комнат; их обстановка пришлась ей менее по вкусу

В кабинете стояли коричневые бархатные кресла, книжный шкап,увенчанный плечистым, востролицым Данте в купальном шлеме, ибольшой, пустоватый письменный стол с неизвестным прошлым инеизвестным будущим, Валкая лампа на черном витом столбе подоранжевым абажуром высилась подле оттоманки, на которой былизабыты светлошерстый медвежонок и толстомордая собака сширокими розовыми подошвами и пятном на глазу. Над оттоманкойвисел фальшивый гобелен, изображавший пляшущих поселян.

Из кабинета -- ежели легонько толкнуть раздвижные двери -открывался сквозной вид: паркет гостиной и дальше столовая сбуфетом, уменьшенным перспективой. В гостиной зеленым лоскомотливала пальма, по паркету были рассеяны коврики. Наконец,-столовая, с выросшим теперь до естественной величины буфетом ис тарелками по стенам. Над столом одинокий пушистый чертикповисал с низкой лампы. Окно было фонарем, и оттуда можно быловидеть сквер с фонтаном в конце улицы. Вернувшись к столу, онапоглядела через гостиную в даль кабинета, на гобелен, в своюочередь уменьшившийся, затем вышла из столовой в коридор инаправилась через прихожую в спальню. Там стояли, тесно