Школьная библиотека

нение того, чего не понимаешь?

Как бы то ни было, но глуповцы всегда узнавали о предмете похода лишьпо окончании его.

Но как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты,в существе они были далеко не благотворны. Строптивость была истреблена- это правда, но в то же время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотявозвращались домой; нехотя садились за скудную трапезу и слонялись изугла в угол, словно все опостылело им.

В довершение всего, глуповцы насеяли горчицы и персидской ромашкистолько, что цена на эти продукты упала до невероятности. Последовалэкономический кризис, и не было ни Молинари, ни Безобразова, чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов и мехов не получали обыватели в обмен за свои продукты, но не начто было купить даже хлеба.

Однако до 1790 года дело все еще кой-как шло. С полной порции обыватели перешли на полпорции, но даней не задерживали, а к просвещению оказывали даже некоторое пристрастие. В 1790 году повезли глуповцы на главные рынки свои продукты, и никто у них ничего не купил: всем стало жальклопов. Тогда жители перешли на четверть порции и задержали дани. В этоже время, словно на смех, вспыхнула во Франции революция, и стало всемясно, что "просвещение" полезно только тогда, когда оно имеет характернепросвещенный. Бородавкин получил бумагу, в которой ему рекомендовалось: "По случаю известного вам происшествия извольте прилежно смотреть,дабы неисправимое сие зло искореняемо было без всякого упущения".

Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрымишагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он судивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречалиськой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, онобсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точкизрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.

- Вольный дух завели! разжирели! - кричал он без памяти, - на французов поглядываете!

И вот начался новый ряд походов, - походов уже против просвещения. Впервый поход Бородавкин спалил слободу Навозную, во второй - разорил Негодницу, в третий - расточил Болото. Но подати все задерживались. Наступала минута, когда ему предстояло остаться на развалинах одному с своимсекретарем, и он деятельно приготовлялся к этой минуте. Но провидение недопустило того. В 1798 году уже собраны были скоровоспалительные материалы для сожжения всего города, как вдруг Бородавкина не стало... "Всехрасточил он, - говорит по этому случаю летописец, - так, что даже поповдля напутствия его не оказалось. Вынуждены были позвать соседнего капитан-исправника, который и засвидетельствовал исшествие многомятежногодуха его"

ЭПОХА УВОЛЬНЕНИЯ ОТ ВОЙН

В 1802 году пал Негодяев. Он пал, как говорит летописец, за несогласие с Новосильцевым и Строгановым насчет конституций. Но, как кажется,это был только благовидный предлог, ибо едва ли даже можно предположить,чтоб Негодяев отказался от насаждения конституции, если б начальствонастоятельно того потребовало. Негодяев принадлежал к школе так называемых "птенцов", которым было решительно все равно, что ни насаждать. Поэтому действительная причина его увольнения заключалась едва ли не в том,что он был когда-то в Гатчине истопником и, следовательно, до некоторойстепени представлял собой гатчинское демократическое начало. Сверх того,начальство, по-видимому, убедилось, что войны за просвещение, обратившиеся потом в войны против просвещения, уже настолько изнурили Глупов, чтопочувствовалась потребность на некоторое время его вообще от войн освободить. Что предположение о конституциях представляло не более как слух,лишенный твердого основания, - это доказывается, во-первых, новейшимиисследованиями по сему предмету, а во-вторых, тем, что, на место Негодяева, градоначальником был назначен "черкашенин" Микаладзе, который оконституциях едва ли имел понятие более ясное, нежели Негодяев.

Конечно, невозможно отрицать, что попытки конституционного свойствасуществовали; но, как кажется, эти попытки ограничивались тем, что квартальные настолько усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали за воротник. Это единственная конституция, которая предполагалась возможною при тогдашнем младенческом состоянии общества. Преждевсего необходимо было приучить народ к учтивому обращению и потом уже,смягчив его нравы, давать ему настоящие якобы права. С точки зрения теоретической такой взгляд, конечно, совершенно верен. Но, с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как это и доказано впоследствии появлением на арене истории такойличности, как майор Угрюм-Бурчеев), и следовательно, если мы действительно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, товсе-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами. Аэто, в свою очередь, доказывает, как шатки теории вообще и как мудропоступают те военачальники, которые относятся к ним с недоверчивость.

Новый градоначальник понял это и потому поставил себе задачею привлекать сердца исключительно посредством изящных манер. Будучи в военномчине, он не обращал внимания на форму, а о дисциплине отзывался даже сгоречью. Ходил всегда в расстегнутом сюртуке, из-под которого заманчивовиднелась снежной белизны пикейная жилетка и отложные воротнички. Охотноподавал подчиненным левую руку, охотно улыбался, и не только не позволялсебе ничего утверждать слишком резко, но даже любил, при докладах, употреблять выражения, вроде: "Итак, вы изволили сказать", или: "Я имел ужечесть доложить вам" и т. д. Только однажды, выведенный из терпения продолжительным противодействием своего помощника, он дозволил себе сказать: "Я уже имел честь подтверждать тебе, курицыну сыну"... но тут жеспохватился и произвел его в следующий чин. Страстный по природе, он сувлечением предавался дамскому обществу, и в этой страсти нашел себепреждевременную гибель. В оставленном им сочинении "О благовидной господградоначальников наружности" (см. далее, в оправдательных документах) ондовольно подробно изложил свои взгляды на этот предмет, но, как кажется,не вполне искренно связал свои успехи у глуповских дам с какими-то политическими и дипломатическими целями. Вероятнее всего, ему было совестно,что он, как Антоний в Египте, ведет исключительно изнеженную жизнь, ипотому он захотел уверить потомство, что иногда и самая изнеженность может иметь смысл административно-полицейский. Догадка эта подтверждаетсяеще тем, что из рассказа летописца вовсе не видно, чтобы во время егоградоначальствования производились частые аресты или чтоб кто-нибудь былнещадно бит, без чего, конечно, невозможно было бы обойтись, если бамурная деятельность его действительно была направлена к ограждению общественной безопасности. Поэтому почти наверное можно утверждать, что онлюбил амуры для амуров и был ценителем женских атуров просто, без всякихполитических целей; выдумал же эти последние лишь для ограждения себяперед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм,все-таки не упускало от времени до времени спрашивать: не пора ли начатьвойну? "Он же, - говорит по этому поводу летописец, - жалеючи сиротскиеслезы, всегда отвечал: не время, ибо не готовы еще собираемые известныммне способом для сего материалы. И, не собрав таковых, умре".

Как бы то ни было, но назначение Микаладзе было для глуповцев явлением в высшей степени отрадным. Предместник его, капитан Негодяев, хотя ине обладал так называемым "сущим" злонравием, но считал себя человекомубеждения (летописец везде, вместо слова "убеждения", ставит слово "норов"), и в этом качестве постоянно испытывал, достаточно ли глуповцытверды в бедствиях. Результатом такой усиленной административной деятельности было то, что к концу его градоначальничества Глупов представлял беспорядочную кучу почерневших и обветшавших изб, среди которых лишьсъезжий дом гордо высил к небесам свою каланчу. Не было ни еды настоящей, ни одежи изрядной. Глуповцы перестали стыдиться, обросли шерстью исосали лапы.

- Но как вы таким манером жить можете? - спросил у обывателей изумленный Микаладзе.

- Так и живем, что настоящей жизни не имеем, - отвечали глуповцы, ипри этом не то засмеялись, не то заплакали.

Понятно, что ввиду такого нравственного расстройства главная заботанового градоначальника была направлена к тому, чтобы прежде всего снятьс глуповцев испуг. И надо сказать правду, что он действовал в этом смысле довольно искусно. Предпринят был целый ряд последовательных мер, которые исключительно клонились к упомянутой выше цели и сущность которыхможет быть формулирована следующим образом: 1) просвещение и сопряженныес оным экзекуции временно прекратить, и 2) законов не издавать. Результаты были получены с первого же раза изумительные. Не прошло месяца,как уже шерсть, которою обросли глуповцы, вылиняла вся без остатка, иглуповцы стали стыдиться наготы. Спустя еще один месяц они перестали сосать лапу, а через полгода в Глупове, после многих лет безмолвия, состоялся первый хоровод, на котором лично присутствовал сам градоначальник ипотчевал женский пол печатными пряниками.

Такими-то мирными подвигами ознаменовал себя черкашенин Микаладзе

Как и всякое выражение истинно плодотворной деятельности, управление егоне было ни громко, ни блестяще, не отличалось ни внешними завоеваниями,ни внутренними потрясениями, но оно отвечало потребности минуты и вполнедостигало тех скромных целей, которые предположило себе. Видимых фактовбыло мало, но следствия бесчисленны. "Мудрые мира сего! - восклицает поэтому поводу летописец, - прилежно о сем помыслите! и да не смущаются