Школьная библиотека

Мне отмщение, и аз воздам

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семьянесчастлива по-своему

Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи сбывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме. Положение это продолжалось уже третий деньи мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи, идомочадцами. Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла вих сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся людиболее связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских

Жена не выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома. Детибегали по всему дому, как потерянные; англичанка поссорилась с экономкойи написала записку приятельнице, прося приискать ей новое место; поварушел еще вчера со двора, во время обеда; черная кухарка и кучер просилирасчета

На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский - Стива,как его звали в свете, - в обычный час, то есть в восемь часов утра,проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване.

Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза

"Да, да, как это было? - думал он, вспоминая сон. - Да, как это было?Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед настеклянных столах, да, - и столы пели: Il mio tesoro, и не Il miotesoro, а что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины", - вспоминал он

Глаза Степана Аркадьича весело заблестели, и он задумался, улыбаясь

"Да, хорошо было, очень хорошо. Много еще там было отличного, да не скажешь словами и мыслями даже наяву не выразишь". И, заметив полосу света,пробившуюся сбоку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году),обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке,не вставая, потянулся рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат. И тут он вспомнил вдруг, как и почему он спит не в спальне жены, ав кабинете; улыбка исчезла с его лица, он сморщил лоб

"Ах, ах, ах! Ааа!.." - замычал он, вспоминая все, что было. И его воображению представились опять все подробности ссоры с женою, вся безвыходность его положения и мучительнее всего собственная вина его

"Да! она не простит и не может простить. И всего ужаснее то, что винойвсему я, виной я, а не виноват. В этом-то вся драма, - думал он. - Ах,ах, ах!" - приговаривал он с отчаянием, вспоминая самые тяжелые для себявпечатления из этой ссоры

Неприятнее всего была та первая минута, когда он, вернувшись из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для жены в руке, не нашел жены в гостиной; к удивлению, не нашел ее и в кабинете и, наконец, увидалее в спальне с несчастною, открывшею все, запиской в руке

Она, эта вечно озабоченная, и хлопотливая, и недалекая, какою он считал ее, Долли, неподвижно сидела с запиской в руке и с выражением ужаса,отчаяния и гнева смотрела на него

- Что это? это? - спрашивала она, указывая на записку

И при этом воспоминании, как это часто бывает, мучала Степана Аркадьича не столько самое событие, сколько то, как он ответил на эти слова жены

С ним случилось в эту минуту то, что случается с людьми, когда они неожиданно уличены в чем-нибудь слишком постыдном. Он не сумел приготовитьсвое лицо к тому положению, в которое он становился перед женой послеоткрытия его вины. Вместо того чтоб оскорбиться, отрекаться, оправдываться, просить прощения, оставаться даже равнодушным - все было бы лучше того, что он сделал! - его лицо совершенно невольно ("рефлексы головного мозга", - подумал Степан Аркадьич, который любил физиологию), совершенно невольно вдруг улыбнулось привычною, доброю и потому глупоюулыбкой

Эту глупую улыбку он не мог простить себе. Увидав эту улыбку, Долливздрогнула, как от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких слов и выбежала из комнаты. С тех пор она нехотела видеть мужа

"Всему виной эта глупая улыбка", - думал Степан Аркадьич

"Но что же делать? что делать?" - с отчаянием говорил он себе и не находил ответа

II Степан Аркадьич был человек правдивый в отношении к себе самому. Он немог обманывать себя и уверять себя, что он раскаивается в своем поступке. Он не мог теперь раскаиваться в том, что он, тридцатичетырехлетний,красивый, влюбчивый человек, не был влюблен в жену, мать пяти живых идвух умерших детей, бывшую только годом моложе его. Он раскаивалсятолько в том, что не умел лучше скрыть от жены. Но он чувствовал всю тяжесть своего положения и жалел жену, детей и себя. Может быть, он сумелбы лучше скрыть свои грехи от жены, если б ожидал, что это известие такна нее подействует. Ясно он никогда не обдумывал этого вопроса, но смутно ему представлялось, что жена давно догадывается, что он не верен ей,и смотрит на это сквозь пальцы. Ему даже казалось, что она, истощенная,состарившаяся, уже некрасивая женщина и ничем не замечательная, простая,только добрая мать семейства, по чувству справедливости должна бытьснисходительна. Оказалось совсем противное

"Ах, ужасно! ай, ай, ай! ужасно! - твердил себе Степан Аркадьич и ничего не мог придумать. - И как хорошо все это было до этого, как мы хорошо жили! Она была довольна, участлива детьми, я не мешал ей ни в чем,предоставлял ей возиться с детьми, с хозяйством, как она хотела. Правда,нехорошо, что она была гувернанткой у нас в доме. Нехорошо! Есть что-тотривиальное, пошлое в ухаживанье за своею гувернанткой. Но какая гувернантка! (Он живо вспомнил черные плутовские глаза m-lle Roland и ееулыбку.) Но ведь пока она была у нас в доме, я не позволял себе ничего.,И хуже всего то, что она уже... Надо же это все как нарочно! Ай, ай, ай!Аяяй! Но что же, что же делать?" Ответа не было, кроме того общего ответа, который дает жизнь на всесамые сложные и неразрешимые вопросы. Ответ этот: надо жить потребностями дня, то есть забыться. Забыться сном уже нельзя, по крайней мере доночи, нельзя ужеE2ернуться к той музыке, которую пели графинчики-женщины; стало быть, надо забыться сном жизни, "Там видно будет, - сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел серыйхалат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко позвонил. На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинерМатвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья

- Из присутствия есть бумаги? - спросил Степан Аркадьич, взяв телеграмму и садясь к зеркалу

- На столе, - отвечал Матвей, взглянул вопросительно, с участием, набарина и, подождав немного, прибавил с хитрою улыбкой: - От хозяина извозчика приходили

Степан Аркадьич ничего не ответил и только в зеркало взглянул на Матвея; во взгляде, которым они встретились в зеркале, видно было, как онипонимают друг друга. Взгляд Степана Аркадьича как будто спрашивал: "Этозачем ты говоришь? разве ты не знаешь?" Матвей положил руки в карманы своей жакетки, отставил ногу и молча,добродушно, чуть-чуть улыбаясь, посмотрел на своего барина

- Я приказал прийти в то воскресенье, а до тех пор чтобы не беспокоиливас и себя понапрасну, - сказал он, видимо, приготовленную фразу

Степан Аркадьич понял, что Матвей хотел пошутить и обратить на себявнимание. Разорвав телеграмму, он прочел ее, догадкой поправляя перевранные, как всегда, слова, и лицо его просияло

- Матвей, сестра Анна Аркадьевна будет завтра, - сказал он, остановивна минуту глянцевитую, пухлую ручку цирюльника, расчищавшего розовую дорогу между длинными кудрявыми бакенбардами

- Слава богу, - сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимаеттак же, как и барин, значение этого приезда, то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой

- Одни или с супругом? - спросил Матвей

Степан Аркадьич не мог говорить, так как цирюльник занят был верхнеюгубой, и поднял один палец. Матвей в зеркало кивнул головой

- Одни. Наверху приготовить? - Дарье Александровне доложи, где прикажут

- Дарье Александровне? - как бы с сомнением повторил Матвей

- Да, доложи. И вот возьми телеграмму, передай, что они скажут

"Попробовать хотите", - понял Матвей, но он сказал только: - Слушаю-с

Степан Аркадьич уже был умыт и расчесан и сбирался одеваться, когда