Школьная библиотека

особенно если именно испод холста зачаровывает созерцателя иединственного виновника появления шедевра на свет -- того, чье личноепрошлое сплелось в нем с судьбой невинного автора.

Как упомянуто в последнем, кажется, из моих примечаний к поэме, смертьШейда, словно глубинная бомба, взбаламутила такие тайны и заставила всплытьтакое количество дохлой рыбы, что мне пришлось покинуть Нью-Вай вскоре послемоей последней встречи с арестованным убийцей. Написание комментарияпришлось отложить до срока, когда я смогу отыскать новое обличье в иной,более спокойной обстановке, однако, практические вопросы, касавшиеся поэмы,следовало уладить сразу. Я вылетел в Нью-Йорк, отдал сфотографироватьрукопись, встретился с одним из издателей Шейда и было уже заключил договор,когда совершенно внезапно из середины огромного заката (мы сидели в клеткеиз стекла и ореха, пятьюдесятью этажами выше шествия скоробеев) мойсобеседник заметил: "Вы будете счастливы узнать, доктор Кинбот, чтопрофессор Такой-сякой (один из членов "общества Шейда") согласилсяконсультировать нас при редактировании этой вещи." Нуте-с, "счастлив" -- этонечто до крайности субъективное. Одна из наших самых глупых земблянскихпословиц гласит: "Потерялась перчатка -- и счастлива". Поспешно замкнул язасов на моем портфеле и бежал к другому издателю.

Вообразите мягкого, неловкого великана; вообразите историческое лицо,финансовые познания которого ограничены отвлеченными миллиардаминационального долга; вообразите принца-изгнанника, не ведающего оГолконде, таящейся у него в запонках! Я этим хочу сказать, -- о,гиперболически, -- что я самый непрактический человек на свете. Между такимчеловеком и старой лисой из издательского бизнеса складываются вначалеотношения трогательно беспечные и дружеские, полные приятельских шуток иразнообразных проявлений привязанности. Я не имею причин думать, что можеткогда-нибудь случиться нечто, способное помешать этим первоначальнымотношениям с добрым старым Фрэнком, моим теперешним издателем, остатьсятакими навеки.

Известив о благополучном возвращении гранок, которые мне высылали прямосюда, Фрэнк попросил помянуть в моем Предисловии, -- и я с охотой делаю это,-- что только я один несу ответственность за какие бы то ни было ошибки вмоих примечаниях. Вставить, пока не попало к профессионалу

Профессионал-считчик тщательно сверил перепечатаный текст поэмы с фотокопиейрукописи и обнаружил несколько пустяшных опечаток, мной не замеченных, -вот и вся помощь, полученная мною со стороны. Нужно ли говорить, как янадеялся, что Сибил Шейд доставит мне обильные биографические сведения, -- кнесчастью, она оставила Нью-Вай еще прежде меня и проживает теперь у родныхв Квебеке. Мы могли бы, конечно, переписываться и весьма плодотворно, однакоей не удалось сбить теневых шейдоведов со следа. Они устремились в Канадустадами и набросились на бедняжку, едва я утратил влияние на нее и на еепеременчивые настроения. Вместо того, чтобы ответить на месячной давностиписьмо, отправленное мною из моей берлоги в Кедрах и содержащее списокнаиболее неотложных вопросов -- о настоящем имени "Джима Коутса", кпримеру, и проч., она вдруг прислала мне телеграмму с просьбой принятьпроф.Х. (!) и проф.Ц. (!!) в качестве соредакторов мужниной поэмы. Какглубоко это поразило и ранило меня! Натурально, на этом сотрудничество собманутой вдовой моего друга и прекратилось.

А он воистину был моим близким другом! Если верить календарю, я зналего лишь несколько месяцев, но бывают ведь дружбы, которые создаютсобственную внутреннюю длительность, свои эоны прозрачного времени, минуякруженье жестокой музыки. Мне никогда не забыть, как ликовал я, узнав, -- обэтом упоминаетсрE2 примечании, которое читатель еще найдет, -- что дом впредместьи (снятый для меня у судьи Гольдсворта, на год отбывшего в Англиюдля ученых занятий), дом, в который я въехал 5 февраля 1959 года, стоит пососедству с домом прославленного американского поэта, стихи которого япытался перевести на земблянский еще за два десятка лет до этого! Какобнаружилось вскоре, помимо славного соседства гольдсвортову шатопохвастаться было нечем. Отопление являло собою фарс, его исполнительностьзависела от системы задушин в полах, сквозь которые долетали до комнаттепловатые вздохи дрожащей и стонущей в подземельи печи, невнятные, словнопоследний всхлип умирающего. Я пытался, закупорив отверстие на втором этаже,оживить хоть ту задушину, что в гостиной, но климат последней оказалсянепоправимо умучен тем обстоятельством, что между ней и арктическимиобластями, лежавшими за продувной входной дверью, не было ничего, дажепохожего на прихожую, -- оттого ли, что дом был выстроен в самом разгарелета простодушным поселенцем, и вообразить не умеющим, какую зиму припас длянего Нью-Вай, или же оттого, что обходительность прежних времен требовала,чтобы случайный гость мог сквозь открытую дверь убедиться прямо с порога,что никаких бесчинств в гостиной не производится.

В Зембле февраль и март (последние два из четырех, как их у насназывают "зазнобливых месяцев") также выпадают изрядно суровыми, но там дажекрестьянская изба изображает нам плотное тело сплошного тепла, -- а несплетение убийственных сквозняков. Разумеется, как и любого приезжего, меняуверяли, что я попал в худшую из зим за многие годы, -- и это на широтеПалермо. В одно из первых моих тутошних утр, приготовляясь отъехать вколледж на мощной красной машине, которую я только что приобрел, я заметил,что миссис и мистер Шейд -- ни с той, ни с другим я знаком пока еще не был(они полагали, как после выяснилось, что я предпочитаю, чтобы меня оставилив покое), -- испытывают затруднения со своим стареньким "Паккардом",страдальчески изнывавшим на осклизлой подъездной дорожке, силясь высвободитьизмученное заднее колесо из адских сводчатых льдов. Джон Шейд неловковозился с ведерком, из которого он взмахами сеятеля разбрасывал бурые перстипеску по лазурной глазури. Он был в ботах, воротник вигоневой куртки поднят,густые седые волосы казались под солнцем заиндевелыми. Я знал, что несколькопрошлых месяцев он проболел, и решив предложить соседям подвезти их докампуса в моей мощной машине, вылез из нее и поспешил к ним. Тропинкаогибала небольшой холм, на котором стоял отделенный ею от подъездного путисоседей арендованный мною замок, и почти уже одолев ее, я вдруг оступился ис размаху сел на удивительно твердый снег. На шейдов седан мое падениеподействовало как химический реагент, он тотчас стронулся и, едва непереехав меня, проскочил дорожку, Джон напряженно кривился за рулем, игорячо говорила что-то сидевшая пообок Сибил. Не уверен, что кто-то из нихзаметил меня.

Несколько дней спустя, однако ж, а именно в понедельник 16 февраля, заленчем в преподавательском клубе, меня представили старому поэту

"Наконец-то вручил верительные грамоты", -- так, с некоторой ирониейотмечает мой дневничок. Меня пригласили присоединиться к нему и кчетырем-пяти иным профессорским именитостям за его привычным столом,стоявшим под увеличенной фотографией Вордсмитского колледжа, каким он был -облупленным и полуживым -- в замечательно смурый день лета 1903 года. Еголаконическое предложение "отведать свинины" меня позабавило. Я -неукоснительный вегетарьянец и предпочитаю сам готовить себе еду. Проглотитьчто-либо, побывавшее в лапах человеческой твари, сообщил я румянымсотрапезникам, столь же для меня отвратительно, сколь съесть любую другуютварь, включая сюда и, -- понизив голос, -- мякотную, с хвостиком на головестудентку, которая обслужила нас и обслюнила карандаш. К тому же, я ужеуправился с принесенным в портфеле фруктом, сказал я, и потомуудовольствуюсь бутылкой доброго университетского эля. Свобода и простотамоего обращения всем внушили непринужденное чувство. Меня осыпали обычнымивопросами касательно приемлемости или неприемлемости для человека моихубеждений гоголь-моголя и молочных смесей. Шейд сказал, что у него всенаоборот: ему требуется сделать определенное усилие, чтобы отведать овощей

Подступиться к салату для него то же, что вступить в море прохладным днем, иему всегда приходиться собираться с силами, чтобы двинуться на штурм яблока

В то время я еще не привык к довольно утомительному подшучиванию иперекорам, распространенным среди американских интеллектуаловузкородственной университетской группы, и потому не стал говорить ДжонуШейду перед этими ухмыляющимися пожилыми самцами о том, как восхищают меняего творения, -- дабы серьезный разговор о литературе не выродился в обычныйобмен остротами. Вместо того я спросил его об одном из новоприобретенныхмною студентов, посещавшем также и его курс, -- переменчивом, тонком, я бысказал, изысканном юноше, -- но, решительно встряхнув жесткими кудрями,старый поэт ответил, что давно уж перестал запоминать имена и лицастудентов, и что единственная особа в его поэтическом семинаре, которую он всилах зримо себе представить, -- это передвигающаяся на костылях заочница

"Да будет вам, Джон, -- произнес профессор Харлей, -- не хотите же высказать, что и вправду не имеете ни ментального, ни висцерального портретатой сногсшибательной блондинки в черном леотарде, что повадилась вваш 202-й литературный?" Шейд, залучась всеми морщинами, ласково похлопал позапястью Харлея, дабы его остановить. Другой мучитель осведомился, правду лиговорят, будто я установил у себя в подполье два стола для пинг-понга? Яспросил, это что, преступление? Нет, сказал он, но зачем же два? "Ах, вотзначит в чем преступленье?" -- парировал я, и все рассмеялись.

Несмотря на "хромое" сердце (смотри строку 736), незначительнуюколченогость и странно уклончивую манеру передвигаться, Шейд питалнеобычайную страсть к пешим прогулкам, впрочем, снег ему досаждал, и зимойон предпочитал, чтобы после занятий жена заезжала за ним на машине

Несколькими днями позже, выйдя из Плющевого, иначе Главного холла (ныне,увы, Шейд-холл), я увидал его поджидающим снаружи, когда приедет за ниммиссис Шейд. С минуту я простоял рядом с ним на ступеньках подпираемогоколоннами портика, подтягивая палец за пальцем перчатку, глядя вдаль, как быв ожидании частей, имеющих прибыть для парада: "Проникновенное исполнение",-- заметил поэт. Он справился с ручными часами. Снежинка пала на них

"Кристалл к кристаллу", -- сказал Шейд. Я предложил отвезти его домой в моеммощном "кремлере". "Жены запамятливы, мистер Шейд." Он задрал кудлатуюголову, чтобы взглянуть на библиотечные часы. По холодной глади укрытойснегом травы, смеясь и оскальзываясь, прошли двое парнишек в цветных, всверкающих зимних одеждах. Шейд опять посмотрел на часы и, пожав плечами,