Школьная библиотека

котором три телефонных аппарата. Крохотный белый огонек с маленькогостолика с плоской заграничной машинкой, с четвертым телефоннымаппаратом и стопкой золотообрезной бумаги с гербами "НТ". Огоньотраженный, с потолка.

Пол кабинета был затянут сукном, но не солдатским, абильярдным, а поверх его лежал вишневый, в вершок толщины, ковер

Колоссальный диван с подушками и турецкий кальян возле него. На дворебыл день в центре Москвы, но ни один луч, ни один звук не проникал вкабинет снаружи через окно, наглухо завешенное в три слоя портьерами

Здесь была вечная мудрая ночь, здесь пахло кожей, сигарой, духами

Нагретый воздух ласкал лицо и руки.

На стене, затянутой тисненным золотом сафьяном, висел большойфотографический портрет человека с артистической шевелюрой,прищуренными глазами, подкрученными усами и с лорнетом в руках. Ядогадался, что это Иван Васильевич или Аристарх Платонович, но ктоименно из двух, не знал.

Резко повернувшись на винте табурета, ко мне обратилсянебольшого роста человек с французской черной бородкой, сусами-стрелами, торчащими к глазам.

- Максудов, - сказал я.

- Извините, - отозвался новый знакомый высоким тенорком ипоказал, что сейчас, мол, только дочитаю бумагуи...

...он дочитал бумагу, сбросил пенсне на черном шнурке, протерутомленные глаза и, окончательно повернувшись спиной к бюро,уставился на меня, ничего не говоря. Он прямо и откровенно смотрелмне в глаза, внимательно изучая меня, как изучают новый, только чтоприобретенный механизм. Он не скрывал, что изучает меня, он дажеприщурился. Я отвел глаза - не помогло, я стал ерзать на диване..

Наконец я подумал: "Эге-ге..." - и сам, правда сделав над собою оченьбольшое усилие, уставился в ответ в глаза человеку. При этом смутноенеудовольствие почувствовал почему-то по адресуКняжевича

Что застранность, - думал я, - или он слепой, этот Княжевич... мухи..

мухи... не знаю... не знаю... Стальные, глубоко посаженные маленькиеглаза... в них железная воля, дьявольская смелость, непреклоннаярешимость... французская бородка... почему он мухи не обидит?.. Онжутко похож на предводителя мушкетеров у Дюма... Как его звали..

Забыл, черт возьми!"

Дальнейшее молчание стало нестерпимым, и прервал его ГавриилСтепанович. Он игриво почему-то улыбнулся и вдруг пожал мнеколенку.

- Ну, что ж, договорчик, стало быть, надоподписать? - заговорил он.

Вольт на табурете, обратный вольт, и в руках у ГавриилаСтепановича оказался договор.

- Только уж не знаю, как его подписывать, не согласовав сИваном Васильевичем? - И тут Гавриил Степанович бросил невольныйкраткий взгляд на портрет.

"Ага! Ну, слава богу... теперь знаю, - подумал я, - это ИванВасильевич".

- Не было б беды? - продолжал Гавриил Степанович. - Ну, уж длявас разве! - Он улыбнулся дружелюбно.

Тут без стука открылась дверь, откинулась портьера, и вошладама с властным лицом южного типа, глянула на меня. Я поклонился ей,сказал: "Максудов"...

Дама пожала мне крепко, по-мужски, руку,ответила:

- Августа Менажраки, - села на табурет, вынула из кармашказеленого джемпера золотой мундштук, закурила и тихо застучала намашинке.

Я прочитал договор, откровенно говорю, что ничего не понял ипонять не старался.

Мне хотелось сказать: "Играйте мою пьесу, мне же ничего ненужно, кроме того, чтобы мне было предоставлено право приходить сюдаежедневно, в течение двух часов лежать на этом диване, вдыхатьмедовый запах табака, слушать звон часов имечтать!"

По счастью, я этого не произнес.

Запомнилось, что часто в договоре попадались слова "буде" и"поелику" и что каждый пункт начинался словами: "Автор не имеетправа".

Автор не имел права передавать свою пьесу в другой театрМосквы

Автор не имел права передавать свою пьесу в какой-либо театргорода Ленинграда.

Автор не имел права передавать свою пьесу ни в какой городРСФСР

Автор не имел права передавать свою пьесу ни в какой город УССР.

Автор не имел права печатать своюпьесу.

Автор не имел права чего-то требовать от театра, а чего - язабыл (пункт 21-й).

Автор не имел права протестовать против чего-то, ичего - тоже не помню.

Один, впрочем, пункт нарушал единообразие этогодокумента - это был пункт 57-й. Он начинался словами: "Авторобязуется". Согласно этому пункту, автор обязывался "безоговорочно инезамедлительно производить в своей пьесе поправки, изменения,добавления или сокращения, буде дирекция, или какие-либо комиссии,или учреждения, или организации, или корпорации, или отдельные лица,облеченные надлежащими на то полномочиями, потребуют таковых, - нетребуя за сие никакого вознаграждения, кроме того, каковое указано впункте 15-м".

Обратив свое внимание на этот пункт, я увидел, что в немпосле слов "вознаграждение" следовало пустоеместо.

Это место я вопросительно подчеркнулногтем.

- А какое вознаграждение вы считали бы для себяприемлемым? - спросил Гавриил Степанович, не сводя с меняглаз.

- Антон Антонович Княжевич, - сказал я, - сказал, что мне дадутдве тысячи рублей...

Мой собеседник уважительно наклонилголову.

- Так, - молвил он, помолчал и добавил: - Эх, деньги, деньги!Сколько зла из-за них в мире! Все мы только и думаем о деньгах, а вото душе подумал ли кто?

Я до того во время моей трудной жизни отвык от такихсентенций, что, признаться, растерялся... подумал: "А кто знает,может, Княжевич и прав... Просто я зачерствел и стал подозрителен..."Чтобы соблюсти приличие, я испустил вздох, а собеседник ответил мне,в свою очередь, вздохом, потом вдруг игриво подмигнул мне, чтосовершенно не вязалось со вздохом, и шепнулинтимно:

- Четыреста рубликов? А? Только для вас? А?

Должен признаться, что я огорчился. Дело в том, что у менякак раз не было ни копейки денег и я очень рассчитывал на эти дветысячи.

- А может быть, можно тысячу восемьсот? - спросил я, - Княжевичговорил...

- Популярности ищет, - горько отозвался Гавриил Степанович

Тут в дверь стукнули, и человек в зеленых петлицахвнес поднос, покрытый белой салфеткой. На подносе помещалсясеребряный кофейник, молочник, две фарфоровые чашки, апельсинногоцвета снаружи и золоченые внутри, два бутерброда с зернистой икрой,два с оранжевым прозрачным балыком, два с сыром, два с холоднымростбифом.

- Вы отнесли пакет Ивану Васильевичу? - спросила вошедшегоАвгуста Менажраки.

Тот изменился в лице и покосил поднос.

- Я, Августа Авдеевна, в буфет бегал, а Игнутов с пакетомпобежал, - заговорил он.

- Я не Игнутову приказывала, а вам, - сказала Менажраки, - этоне игнутовское дело пакеты Ивану Васильевичу относить. Игнутов глуп,что-нибудь перепутает, не так скажет... Вы, что же, хотите, чтобы уИвана Васильевича температура поднялась?

- Убить хочет, - холодно сказал Гавриил Степанович.

Человек с подносом тихо простонал и уронил ложечку.

- Где Пакин был в то время, как вы пропадали вбуфете? - спросила Августа Авдеевна.

- Пакин за машиной побежал, - объяснил спрашиваемый, - я вбуфет побежал, говорю Игнутову - "беги к Ивану Васильевичу".

- А Бобков?

- Бобков за билетами бегал.

- Поставьте здесь! - сказала Августа Авдеевна, нажала кнопку,и из стены выскочила столовая доска.

Человек в петлицах обрадовался, покинул поднос, задом откинул