Школьная библиотека

выпусков. Внезапно в подымавшейся толпе показалась она. Онрадостно двинулся к ней навстречу:

-- Ольга Александровна...

Нарядно и модно одетая, она свободно, не так, как встоловой, подняла на него черно-подведенные глаза, дамскимдвижением подала руку, на которой висел зонтик, подхвативдругой подол длинного вечернего платья, -- он обрадовался ещебольше: "Вечернее платье, -- значит, тоже думала, что послесинема поедем куда-нибудь", -- и отвернул край ее перчатки,поцеловал кисть белой руки.

-- Бедный, вы долго ждали?

-- Нет, я только что приехал. Идем скорей в такси...

И с давно не испытанным волнением он вошел за ней вполутемную пахнущую сырым сукном карету. На повороте каретусильно качнуло, внутренность ее на мгновение осветил фонарь, -он невольно поддержал ее за талию, почувствовал запах пудры отее щеки, увидал ее крупные колени под вечерним черным платьем,блеск черного глаза и полные в красной помаде губы: совсемдругая женщина сидела теперь возле него.

В темном зале, глядя на сияющую белизну экрана, по которойкосо летали и падали в облаках гулко жужжащие распластанныеаэропланы, они тихо переговаривались:

-- Вы одна или с какой-нибудь подругой живете?

-- Одна. В сущности, ужасно. Отельчик чистый, теплый, но,знаете, из тех, куда можно зайти на ночь или на часы сдевицей... Шестой этаж, лифта, конечно, нет, на четвертом этажекрасный коврик на лестнице кончается... Ночью, в дождь страшнаятоска. Раскроешь окно -- ни души нигде, совсем мертвый город,Бог знает где-то внизу один фонарь под дождем... А вы, конечно,холостой и тоже в отеле живете?

-- У меня небольшая квартирка в Пасси. Живу тоже один

Давний парижанин. Одно время жил в Провансе, снял ферму, хотелудалиться от всех и ото всего, жить трудами рук своих -- и невынес этих трудов. Взял в помощники одного казачка, оказалсяпьяница, мрачный, страшный во хмелю человек, завел кур,кроликов -- дохнут, мул однажды чуть не загрыз меня, -- оченьзлое и умное животное... И, главное, полное одиночество. Женаменя еще в Константинополе бросила.

-- Вы шутите?

-- Ничуть. История очень обыкновенная. Qui se marie paramour a bonne nuits et mauvais jours10. А у меня даже и того идругого было очень мало. Бросила на второй год замужества.

-- Где же она теперь?

-- Не знаю...

Она долго молчала. По экрану дурацки бегал на раскинутыхступнях в нелепо огромных разбитых башмаках и в котелке набоккакой-то подражатель Чаплина.

-- Да, вам, верно, очень одиноко, -- сказала она.

-- Да. Но что ж, надо терпеть. Patience -- medecine despauvres11.

-- Очень грустная medecine.

-- Да, невеселая. До того, -- сказал он, усмехаясь, -- чтоя иногда даже в "Иллюстрированную Россию" заглядывал, -- там,знаете, есть такой отдел, где печатается нечто вроде брачных илюбовных объявлений: "Русская девушка из Латвии скучает ижелала бы переписываться с чутким русским парижанином, просяпри этом прислать фотографическую карточку... Серьезная дамашатенка, не модерн, но симпатичная, вдова с девятилетним сыном,ищет переписки с серьезной целью с трезвым господином не моложесорока лет, материально обеспеченным шоферской или какой-либодругой работой, любящим семейный уют. Интеллигентность необязательна..." Вполне ее понимаю -- не обязательна.

-- Но разве у вас нет друзей, знакомых?

-- Друзей нет. А знакомства плохая утеха.

-- Кто же ваше хозяйство ведет?

-- Хозяйство у меня скромное. Кофе варю себе сам, завтракготовлю тоже сам. К вечеру приходит femme de menage12.

-- Бедный! -- сказала она, сжав его руку.

И они долго сидели так, рука с рукой, соединенныесумраком, близостью мест, делая вид, что смотрят на экран, ккоторому дымной синевато-меловой полосой шел над их головамисвет из кабинки на задней стене. Подражатель Чаплина, укоторого от ужаса отделился от головы проломленный котелок,бешено летел на телеграфный столб в обломках допотопногоавтомобиля с дымящейся самоварной трубой. Громкоговорительмузыкально ревел на все голоса, снизу, из провала дымного отпапирос зала, -- они сидели на балконе, -- гремел вместе срукоплесканиями отчаянно-радостный хохот. Он наклонился к ней:

-- Знаете что? Поедемте куда-нибудь на Монпарнас,например, тут ужасно скучно и дышать нечем...

Она кивнула головой и стала надевать перчатки.

Снова сев в полутемную карету и глядя на искристые отдождя стекла, то и дело загоравшиеся разноцветными алмазами отфонарных огней и переливавшихся в черной вышине то кровью, тортутью реклам, он опять отвернул край ее перчатки ипродолжительно поцеловал руку. Она посмотрела на него тожестранно искрящимися глазами с угольно-крупными ресницами илюбовно-грустно потянулась к нему лицом, полными, с сладкимпомадным вкусом губами.

В кафе "Coupole" начали с устриц и анжу, потом заказаликуропаток и красного бордо. За кофе с желтым шартрезом обаслегка охмелели. Много курили, пепельница была полна ееокровавленными окурками. Он среди разговора смотрел на ееразгоревшееся лицо и думал, что она вполне красавица.

-- Но скажите правду, -- говорила она, щепотками снимая скончика языка крошки табаку, -- ведь были же у вас встречи заэти годы?

-- Были. Но вы догадываетесь, какого рода. Ночные отели..

А у вас?

Она помолчала:

-- Была одна очень тяжелая история... Нет, я не хочуговорить об этом. Мальчишка, сутенер в сущности... Но как выразошлись с женой?

-- Постыдно. Тоже был мальчишка, красавец гречонок,чрезвычайно богатый. И в месяц, два не осталось и следа отчистой, трогательной девочки, которая просто молилась на белуюармию, на всех на нас. Стала ужинать с ним в самом дорогомкабаке в Пера, получать от него гигантские корзины цветов..

"Не понимаю, неужели ты можешь ревновать меня к нему? Ты весьдень занят, мне с ним весело, он для меня просто милый мальчики больше ничего..." Милый мальчик! А самой двадцать лет

Нелегко было забыть ее, -- прежнюю, екатеринодарскую...

Когда подали счет, она внимательно просмотрела его и невелела давать больше десяти процентов на прислугу. После этогоим обоим показалось еще страннее расстаться через полчаса.

-- Поедемте ко мне, -- сказал он печально. -- Посидим,поговорим еще...

-- Да, да, -- ответила она, вставая, беря его под руку иприжимая ее к себе.

Ночной шофер, русский, привез их в одинокий переулок, кподъезду высокого дома, возле которого в металлическом светегазового фонаря, сыпался дождь на жестяной чан с отбросами

Вошли в осветившийся вестибюль, потом в тесный лифт и медленнопотянулись вверх, обнявшись и тихо целуясь. Он успел попастьключом в замок своей двери, пока не погасло электричество, иввел ее в прихожую, потом в маленькую столовую, где в люстрескучно зажглась только одна лампочка. Лица у них были ужеусталые. Он предложил еще выпить вина.

-- Нет, дорогой мой, -- сказала она, -- я больше не могу.

Он стал просить:

-- Выпьем только по бокалу белого, у меня стоит за окномотличное пуи.

-- Пейте, милый, а я пойду разденусь и помоюсь. И спать,спать. Мы не дети, вы, я думаю, отлично знали, что раз ясогласилась ехать к вам... И вообще, зачем нам расставаться?

Он от волнения не мог ответить, молча провел ее в спальню,осветил ее и ванную комнату, дверь в которую была из спальниоткрыта. Тут лампочки горели ярко, всюду шло тепло от топок,меж тем как по крыше бегло и мерно стучал дождь. Она тотчасстала снимать через голову длинное платье.

Он вышел, выпил подряд два бокала ледяного, горького винаи не мог удержать себя, опять пошел в спальню. В спальне, вбольшом зеркале на стене напротив, ярко отражалась освещеннаяванная комната. Она стояла спиной к нему, вся голая, белая,крепкая, наклонившись над умывальником, моя шею и груди.

-- Нельзя сюда! -- сказала она и, накинув купальный халат,не закрыв налитые груди, белый сильный живот и белые тугиебедра, подошла и как жена обняла его. И как жену обнял и он ее,все ее прохладное тело, целуя еще влажную грудь, пахнущуютуалетным мылом, глаза и губы, с которых она уже вытерла