Книга "ДВОЙНИК". Страница 7
чин и фамилию, - кавалеров, глубоко проникнутых чувством изящного, чувствомсобственного достоинства; кавалеров, говорящих большею частию нафранцузском языке с дамами, а если на русском, то выражениями самоговысокого тона, комплиментами и глубокими фразами, - кавалеров, разве тольков трубочной позволяющих себе некоторые любезные отступления от языкавысшего тона, некоторые фразы дружеской и любезной короткости, вроде таких,например: "что, дескать, ты, такой-сякой, Петька, славно польку откалывал",или: "что, дескать, ты, такой-сякой, Вася, пришпандорил-таки свою дамочку,как хотел". На все это, как уже выше имел я честь объяснять вам, очитатели! недостает мне пера моего, и потому я молчу. Обратимся лучше кгосподину Голядкину, единственному истинному герою весьма правдивой повестинашей.
Дело в том, что он находился теперь в весьма странном, чтоб не сказатьболее, положении. Он, господа, тоже здесь, то есть не на бале, но почти чтона бале; он, господа, ничего; он хотя и сам по себе, но в эту минуту стоитна дороге не совсем-то прямой; стоит он теперь - даже странно сказать стоит он теперь в сенях, на черной лестнице квартиры Олсуфия Ивановича. Ноэто ничего, что он тут стоит; он так себе. Он, господа, стоит в уголку,забившись в местечко хоть не потеплее, но зато потемнее, закрывшись отчастиогромным шкафом и старыми ширмами, между всяким дрязгом, хламом и рухлядью,скрываясь до времени и покамест только наблюдая за ходом общего дела вкачестве постороннего зрителя. Он, господа, только наблюдает теперь; он,господа, тоже ведь может войти... почему же не войти? Стоит только шагнуть,и войдет, и весьма ловко войдет. Сейчас только, - выстаивая, впрочем, ужетретий час на холоде, между шкафом и ширмами, между всяким хламом, дрязгоми рухлядью, - цитировал он, в собственное оправдание свое, одну фразублаженной памяти французского министра Виллеля, что "все, дескать, придетсвоим чередом, если выждать есть сметка". Фразу эту вычитал господинГолядкин когда-то из совершенно посторонней, впрочем, книжки, но теперьвесьма кстати привел ее себе на память. Фраза, во-первых, очень хорошо шлак настоящему его положению, а во-вторых, чего же не придет в головучеловеку, выжидающему счастливой развязки обстоятельств своих почти битыетри часа в сенях, в темноте и на холоде? Цитировав, как уже сказано было,весьма кстати фразу бывшего французского министра Виллеля, господинГолядкин тут же, неизвестно почему, припомнил и о бывшем турецком визиреМарцимирисе, равно как и о прекрасной маркграфине Луизе, историю которыхчитал он тоже когда-то в книжке. Потом пришло ему на память, что иезуитыпоставили даже правилом своим считать все средства годящимися, лишь бы цельмогла быть достигнута. Обнадежив себя немного подобным историческимпунктом, господин Голядкин сказал сам себе, что, дескать, что иезуиты?Иезуиты все до одного были величайшие дураки, что он сам их всех заткнет запояс, что вот только бы на минуту опустела буфетная (та комната, которойдверь выходила прямо в сени, на черную лестницу, и где господин Голядкиннаходился теперь), так он, несмотря на всех иезуитов, возьмет - да прямо ипройдет, сначала из буфетной в чайную, потом в ту комнату, где теперь вкарты играют, а там прямо в залу, где теперь польку танцуют. И пройдет,непременно пройдет, ни на что не смотря пройдет, проскользнет, да и только,и никто не заметит; а там уж он сам знает, что ему делать. Вот в таком-тоположении, господа, находим мы теперь героя совершенно правдивой историинашей, хотя, впрочем, трудно объяснить, что' именно делалось с ним внастоящее время. Дело-то в том, что он до сеней и до лестницы добратьсяумел, по той причине, что, дескать, почему ж не добраться, что вседобираются; но далее проникнуть не смел, явно этого сделать не смел... непотому, чтоб чего-нибудь не смел, а так, потому что сам не хотел, потомучто ему лучше хотелось быть втихомолочку. Вот он, господа, и выжидаеттеперь тихомолочки, и выжидает ее ровно два часа с половиною. Отчего же ине выждать? И сам Виллель выжидал. "Да что тут Виллель! - думал господинГолядкин,- Какой тут Виллель? Вот как бы мне теперь, того... взять да ипроникнуть?.. Эх ты, фигурант ты этакой! - сказал господин Голядкин,ущипнув себя окоченевшей рукою за окоченевшую щеку, - дурашка ты этакой,Голядка ты этакой,- фамилия твоя такая!.." Впрочем, это ласкательствособственной особе своей в настоящую минуту было лишь так себе, мимоходом,без всякой видимой цели. Вот было он сунулся и подался вперед; минутанастала; буфетная опустела, и в ней нет никого; господин Голядкин видел всеэто в окошко; в два шага очутился он у двери и уже стал отворять ее. "Идтиили нет? Ну, идти или нет? Пойду... отчего ж не пойти? Смелому дорогавезде!" - Обнадежив себя таким образом, герой наш вдруг и совсем неожиданноретировался за ширмы. "Нет, - думал он, - а ну как войдет кто-нибудь? Так иесть, вошли; чего ж я зевал, когда народу не было? Этак бы взять да ипроникнуть!.. Нет, уж что проникнуть, когда характер у человека такой! Экаведь тенденция подлая! Струсил, как курица. Струсить-то наше дело, вот оночто! Нагадить-то всегда наше дело: об этом вы нас и не спрашивайте. Вот истой здесь, как чурбан, да и только! Дома бы чаю теперь выпить чашечку..
Оно бы и приятно этак было выпить бы чашечку. Позже прийти, так Петрушкабудет, пожалуй ворчать. Не пойти ли домой? Черти бы взяли все это! Иду, даи только!" Разрешив таким образом свое положение, господин Голядкин быстроподался вперед, словно пружину какую кто тронул в нем; с двух шаговочутился в буфетной, сбросив шинель, снял свою шляпу, поспешно сунул этовсе в угол, оправился и огладился; потом... потом двинулся в чайную, изчайной юркнул еще в другую комнату, скользнул почти незаметно междувошедшими в азарт игроками; потом... потом... тут господин Голядкин позабылвсе, что вокруг него делается, и прямо, как снег на голову, явился втанцевальную залу.
Как нарочно в это время не танцевали. Дамы гуляли по зале живописнымигруппами. Мужчины сбивались в кружок или шныряли по комнате, ангажируя дам
Господин Голядкин не замечал этого ничего. Видел он только КларуОлсуфьевну; возле нее Андрея Филипповича, потом Владимира Семеновича, даеще двух или трех офицеров, да еще двух или трех молодых людей, тоже весьмаинтересных, подающих или уже осуществивших, как можно было по первомувзгляду судить, кое-какие надежды... Видел он и еще кой-кого. Или нет; онуже никого не видел, ни на кого не глядел... а двигаемый тою же самойпружиной, посредством которой вскочил на чужой бал непрошенный, подалсявперед, потом и еще вперед, и еще вперед; наткнулся мимоходом на какого-тосоветника, отдавил ему ногу; кстати уже наступил на платье одной почтеннойстарушки и немного порвал его, толкнул человека с подносом, толкнул и ещекой-кого и, не заметив всего этого, или, лучше сказать, заметив, но уж так,заодно, не глядя ни на кого, пробираясь все далее и далее вперед, вдругочутился перед самой Кларой Олсуфьевной. Без всякого сомнения, глазком немигнув, он с величайшим бы удовольствием провалился в эту минуту сквозьземлю; но, что сделано было, того не воротишь... ведь уж никак не воротишь
Что же было делать? "Не удастся - держись, а удастся - крепись. ГосподинГолядкин, уж разумеется, был не интригант и лощить паркет сапогами немастер..." Так уж случилось. К тому же и иезуиты как-то тут подмешались..
Но не до них, впрочем, было господину Голядкину! Все, что ходило, шумело,говорило, смеялось, вдруг, как бы по мановению какому, затихло имало-помалу столпилось около господина Голядкина. Господин Голядкин,впрочем, как бы ничего не слыхал, ничего не видал, он не мог смотреть... онни за что не мог смотреть; он опустил глаза в землю да так и стоял себе,дав себе, впрочем, мимоходом честной слово каким-нибудь образомзастрелиться в эту же ночь. Дав себе такое честное слово, господин Голядкинмысленно сказал себе: "была не была!" и, к собственному своему величайшемуизумлению, совсем неожиданно начал вдруг говорить.
Начал господин Голядкин поздравлениями и приличными пожеланиями
Поздравления прошли хорошо; а на пожеланиях герой наш запнулся. Чувствовалон, что если запнется, то все сразу к черту пойдет. Так и вышло - запнулсяи завяз... завяз и покраснел; покраснел и потерялся; потерялся и поднялглаза; поднял глаза и обвел их кругом; обвел их кругом и - и обмер... Всестояло, все молчало, все выжидало; немного подальше зашептало; немногопоближе захохотало. Господин Голядкин бросил покорный, потерянный взор наАндрея Филипповича. Андрей Филиппович ответил господину Голядкину такимвзглядом, что если б герой наш не был уже убит вполне, совершенно, то былбы непременно убит в другой раз, - если б это было только возможно
Молчание длилось.
- Это более относится к домашним обстоятельствам и к частной жизнимоей, Андрей Филиппович, - едва слышным голосом проговорил полумертвыйгосподин Голядкин, - это неофициальное приключение, Андрей Филиппович...
- Стыдитесь, сударь, стыдитесь! - проговорил Андрей Филипповичполушепотом, с невыразимою миной негодования, - проговорил, взял за рукуКлару Олсуфьевну и отвернулся от господина Голядкина.
- Нечего мне стыдиться, Андрей Филиппович, - ответил господин Голядкинтак же полушепотом, обводя свои несчастные взоры кругом, потерявшись истараясь по сему случаю отыскать в недоумевающей толпе средины исоциального своего положения.
- Ну, и ничего, ну и ничего, господа! ну, что ж такое? ну, и со всякимможет случиться, - шептал господин Голядкин, сдвигаясь понемногу с места истараясь выбраться из окружавшей его толпы. Ему дали дорогу. Герой нашкое-как прошел между двумя рядами любопытных и недоумевающих наблюдателей
Рок увлекал его. Господин Голядкин сам это чувствовал, что рок-то егоувлекал. Конечно, он бы дорого дал за возможность находиться теперь, безнарушения приличий, на прежней стоянке своей в сенях, возле чернойлестницы; но так как это было решительно невозможно, то он и началстараться улизнуть куда-нибудь в уголок да так и стоять себе там - скромно,прилично, особо, никого не затрагивая, не обращая на себя исключительноговнимания, но вместе с тем снискав благорасположение гостей и хозяина
Впрочем, господин Голядкин чувствовал, что его как будто бы подмываетчто-то, как будто он колеблется, падает. Наконец он добрался до одногоуголка и стал в нем как посторонний, довольно равнодушный наблюдатель,опершись руками на спинки двух стульев, захватив их, таким образом, в своеполное обладание и стараясь по возможности взглянуть бодрым взглядом насгруппировавшихся около него гостей Олсуфия Ивановича. Ближе всех стоял к
