Школьная библиотека

своей сложил он одно решение и в глубине сердца своего поклялся исполнитьего. По правде-то, он еще не совсем хорошо знал, как ему поступить, тоесть, лучше сказать, вовсе не знал; но все равно, ничего! "А самозванствоми бесстыдством, милостивый государь, в наш век не берут. Самозванство ибесстыдство, милостивый мой государь, не к добру приводит, а до петлидоводит. Гришка Отрепьев только один, сударь вы мой, взял самозванством,обманув слепой народ, да и то ненадолго". Несмотря на это последнееобстоятельство, господин Голядкин положил ждать до тех пор, покамест маскаспадет с некоторых лиц и кое-что обнажится. Для сего нужно было, во-первых,чтоб кончились как можно скорее часы присутствия, а до тех пор герой нашположил не предпринимать ничего. Потом же, когда кончатся часы присутствия,он примет меру одну. Тогда же он знает, как ему поступить, приняв эту меру,как расположить весь план своих действий, чтоб сокрушить рог гордыни ираздавить змею, грызущую прах в презрении бессилия. Позволить же затеретьсебя, как ветошку, об которую грязные сапоги обтирают, господин Голядкин немог. Согласиться на это не мог он, и особенно в настоящем случае. Не будьпоследнего посрамления, герой наш, может быть, и решился бы скрепить своесердце, может быть, он и решился бы смолчать, покориться и не протестоватьслишком упорно; поспорил бы, попретендовал бы немножко, доказал бы, что онв своем праве, потом бы уступил немножко, потом, может быть, и еще немножкобы уступил, потом согласился бы совсем, потом, и особенно тогда, когдапротивная сторона признала бы торжественно, что он в своем праве, потом,может быть, и помирился бы даже, даже умилился бы немножко, даже, - кто бымог знать, - может быть, возродилась бы новая дружба, крепкая, жаркаядружба, еще более широкая, чем вчерашняя дружба, так что эта дружбасовершенно могла бы затмить, наконец, неприятность довольнонеблагопристойного сходства двух лиц, так, что оба титулярные советникабыли бы крайне как рады и прожили бы, наконец, до ста лет и т.д. Скажемвсе, наконец: господин Голядкин даже начинал немного раскаиваться, чтовступился за себя и за право свое и тут же получил за то неприятность

"Покорись он, - думал господин Голядкин, - скажи, что пошутил, - простил быему, даже более простил бы ему, только бы в этом громко признался. Но, какветошку, себя затирать я не дам. И не таким людям не давал я себя затирать,тем более не позволю покуситься на это человеку развращенному. Я неветошка; я, сударь мой, не ветошка!" Одним словом, герой наш решился. "Самивы, сударь вы мой, виноваты!" Решился же он протестовать, и протестоватьвсеми силами, до последней возможности. Такой уж был человек! Позволитьобидеть себя он никак не мог согласиться, а тем более дозволить себязатереть, как ветошку, и, наконец, дозволить это совсем развращенномучеловеку. Не спорим, впрочем, не спорим. Может быть, если б кто захотел,если б уж кому, например, вот так непременно захотелось обратить в ветошкугосподина Голядкина, то и обратил бы, обратил бы без сопротивления ибезнаказанно (господин Голядкин сам в иной раз это чувствовал), и вышла быветошка, а не Голядкин, - так, подлая, грязная бы вышла ветошка, новетошка-то эта была бы не простая, ветошка эта была бы с амбицией,ветошка-то эта была бы с одушевлDием и чувствами, хотя бы и с безответнойамбицией и с безответными чувствами и - далеко в грязных складках этойветошки скрытыми, но все-таки с чувствами...

Часы длились невероятно долго; наконец пробило четыре. Спустя немноговсе встали и вслед за начальником двинулись к себе, по домам. ГосподинГолядкин вмешался в толпу; глаз его не дремал и не упускал кого нужно извиду. Наконец наш герой увидал, что приятель его побежал к канцелярскимсторожам, раздававшим шинели, и, по подлому обыкновению своему, юлит околоних в ожидании своей. Минута была решительная. Кое-как протеснился господинГолядкин сквозь толпу и, не желая отставать, тоже захлопотал о шинели. Ношинель подалась сперва приятелю и другу господина Голядкина, затем что издесь успел он по-своему подбиться, приласкаться, нашептать и наподличать.

Накинув шинель, господин Голядкин-младший иронически взглянул нагосподина Голядкина-старшего, действуя, таким образом, открыто и дерзко емув пику, потом, с свойственною ему наглостью, осмотрелся кругом, посеменилокончательно, - вероятно чтоб оставить выгодное по себе впечатление, около чиновников, сказал словцо одному, пошептался о чем-то с другим,почтительно полизался с третьим, адресовал улыбочку четвертому, дал рукупятому и весело юркнул вниз по лестнице. Господин Голядкин-старший за ними, к неописанному своему удовольствию, таки нагнал его на последнейступеньке и схватил за воротник его шинели. Казалось, что господинГолядкин-младший немного оторопел и посмотрел кругом с потерянным видом.

- Как понимать мне вас? - прошептал он наконец слабым голосомгосподину Голядкину.

- Милостивый государь, если вы только благородный человек, то надеюсь,что вспомните про вчерашние дружеские наши сношения, - проговорил нашгерой.

- А, да. Ну, что ж? хорошо ли вы почивали-с?

Бешенство отняло на минуту язык у господина Голядкина-старшего.

- Я-то почивал хорошо-с... Но позвольте же и вам сказать, милостивыймой государь, что игра ваша крайне запутана...

- Кто это говорит? Это враги мои говорят, - отвечал отрывисто тот, ктоназывал себя господином Голядкиным, и вместе с словом этим неожиданноосвободился из слабых рук настоящего господина Голядкина. Освободившись, онбросился с лестницы, оглянулся кругом, увидев извозчика, подбежал к нему,сел на дрожки и в одно мгновение скрылся из глаз господинаГолядкина-старшего. Отчаянный и покинутый всеми титулярный советникоглянулся кругом, но не было другого извозчика. Попробовал было он бежать,да ноги подламывались. С опрокинутой физиономией, с разинутым ртом,уничтожившись, съежившись, в бессилии прислонился он к фонарному столбу иостался несколько минут таким образом посреди тротуара. Казалось, что всепогибло для господина Голядкина..

-------

1 сюркуп - перекрытие, в карточной игре (франц. surcouper)

ГЛАВА IX

Все, повидимому, и даже природа сама, вооружилось против господинаГолядкина; но он еще был на ногах и не побежден; он это чувствовал, что непобежден. Он готов был бороться. Он с таким чувством и с такою энергиейпотер себе руки, когда очнулся после первого изумления, что уже по одномувиду господина Голядкина заключить можно было, что он не уступит. Впрочем,опасность была на носу, была очевидна; господин Голядкин и это чувствовал;да как за нее взяться, за эту опасность-то? вот вопрос. Даже на мгновениемелькнула мысль в голове господина Голядкина, "что, дескать, не оставить ливсе это так, не отступиться ли запросто? Ну, что ж? ну, и ничего. Я будуособо, как будто не я, - думал господин Голядкин, - пропускаю все мимо; нея, да и только; он тоже особо, авось и отступится; поюлит, шельмец, поюлит,повертится, да и отступится. Вот оно как! Я смирением возьму. Да и где жеопасность? ну, какая опасность? Желал бы я, чтоб кто-нибудь указал мне вэтом деле опасность? Плевое дело! обыкновенное дело!.." Здесь господинГолядкин осекся. Слова у него на языке замерли; он даже ругнул себя за этумысль; даже тут же и уличил себя в низости, в трусости за эту мысль; однакодело его все-таки не двинулось с места. Чувствовал он, что решиться начто-нибудь в настоящую минуту было для него сущею необходимостью; дажечувствовал, что много бы дал тому, кто сказал бы ему, на что именно нужнорешиться. Ну, да ведь как угадать? Впрочем, и некогда было угадывать. Навсякий случай, чтоб времени не терять, нанял он извозчика и полетел домой

"Что? каково-то ты теперь себя чувствуешь? - подумал он сам в себе. Каково-то вы себя теперь изволите чувствовать, Яков Петрович? Что-то тысделаешь? Что-то сделаешь ты теперь, подлец ты такой, шельмец ты такой!Довел себя до последнего, да и плачешь теперь, да и хнычешь теперь!" Такподдразнивал себя господин Голядкин, подпрыгивая на тряском экипаже своегованьки. Поддразнивать себя и растравлять таким образом свои раны внастоящую минуту было каким-то глубоким наслаждением для господинаГолядкина, даже чуть ли не сладострастием. "Ну, если б там, теперь, - думалон, - волшебник какой бы пришел, или официальным образом как-нибудь этакпришлось, да сказали бы: дай, Голядкин, палец с правой руки - и квиты стобой; не будет другого Голядкина, и ты будешь счастлив, только пальца небудет, - так отдал бы палец, непременно бы отдал, не поморщась бы отдал

Черти бы взяли все это! - вскрикнул, наконец, отчаянный титулярныйсоветник, - ну, зачем все это? Ну, надобно было всему этому быть; вотнепременно этому, вот именно этому, как будто нельзя было другому чему! Ивсе было хорошо сначала, все были довольны и счастливы; так вот нет же,надобно было! Впрочем, ведь словами ничего не возьмешь. Нужно действовать".

Итак, почти решившись на что-то, господин Голядкин, войдя в своюквартиру, нимало не медля схватился за трубку и, насасывая ее из всех сил,раскидывая клочья дыма направо и налево, начал в чрезвычайном волнениибегать взад и вперед по комнате. Между тем Петрушка стал сбирать на стол

Наконец господин Голядкин решился совсем, вдруг бросил трубку, накинул насебя шинель, сказал, что дома обедать не будет, и выбежал вон из квартиры

На лестнице нагнал его, запыхавшись, Петрушка, держа в руках забытую имшляпу. Господин Голядкин взял шляпу, хотел было мимоходом маленькооправдаться в глазах Петрушки, чтоб не подумал чего Петрушка особенного, что вот, дескать, такое-то обстоятельство, что вот шляпу позабыл и т.д., но так как Петрушка и глядеть не хотел и тотчас ушел, то и господинГолядкин без дальнейших объяснений надел свою шляпу, сбежал с лестницы и,приговаривая, что все, может быть, к лучшему будет и что дело устроитсякак-нибудь, хотя чувствовал, между прочим, даже у себя в пятках озноб,вышел на улицу, нанял извозчика и полетел к Андрею Филипповичу. "Впрочем,не лучше ли завтра? - думал господин Голядкин, хватаясь за снурокколокольчика у дверей квартиры Андрея Филипповича, - да и что же я скажуособенного? Особенного-то здесь нет ничего. Дело-то такое мизерное да оно,наконец, и действительно мизерное, плевое, то есть почти плевое дело..

ведь вот оно, как это все, обстоятельство-то..." Вдруг господин Голядкин