Школьная библиотека

хрустального необозримого озера, возле которого просиживал он по целымчасам, прислушиваясь, как бьется волна о волну, и шелестивших кругом негокрыльями, любовно усыпая светлыми, радужными сновидениями маленькую егоколыбельку, когда его мать, склоняясь над нею, крестила, целовала и баюкалаего тихою колыбельною песенкой в долгие, безмятежные ночи. Но тут вдругстало являться одно существо, которое смущало его каким-то недетскимужасом, которое вливало первый медленный яд горя и слез в его жизнь; онсмутно чувствовал, как неведомый старик держит во власти своей все егогрядущие годы, и, трепеща, не мог он отвести него глаз своих. Злой старикза ним следовал всюду. Он выглядывал и обманчиво кивал ему головою из-подкаждого куста в роще, смеялся и дразнил его, воплощался в каждую куклуребенка, гримасничая и хохоча в руках его, как злой, скверный гном; онподбивал на него каждого из его бесчеловечных школьных товарищей или,садясь с малютками на школьную скамью, гримасничая, выглядывал из-подкаждой буквы его грамматики. Потом, во время сна, злой старик садился у егоизголовья... Он отогнал рои светлых духов, шелестивших своими золотыми исапфирными крыльями кругом его колыбели, отвел от него навсегда его беднуюмать и стал по целым ночам нашептывать ему длинную, дивную сказку,невнятную для сердца дитяти, но терзавшую, волновавшую его ужасом инедетскою страстью. Но злой старик не слушал рыданий и просьб и всепродолжал ему говорить, покамест он не впадал в оцепенение, в беспамятство

Потом малютка просыпался вдруг человеком; невидимо и неслышно пронеслисьнад ним целые годы. Он вдруг сознавал свое настоящее положение, вдруг сталпонимать, что он одинок и чужд всему миру, один в чужом углу, межтаинственных, подозрительных людей, между врагов, которые все собираются ишепчутся по углам его темной комнаты и кивают старухе, сидевшей у огня накорточках, нагревавшей свои дряхлые, старые руки и указывавшей им на него

Он впадал в смятение, в тревогу; ему все хотелось узнать, кто таковы этилюди, зачем они здесь, зачем он сам в этой комнате, и догадывался, чтозабрел в какой-то темный, злодейский притон, будучи увлечен чем-то могучим,но неведомым, не рассмотрев прежде, кто и каковы жильцы и кто именно егохозяева. Его начинало мучить подозрение, - и вдруг среди ночной темнотыопять началась шепотливая, длинная сказка, и начала ее тихо, чуть внятно,про себя, какая-то старуха, печально качая перед потухавшим огнем своейбелой, седой головой. Но - и опять ужас нападал на него: сказка воплощаласьперед ним в лица и формы. Он видел, как все, начиная с детских, неясныхгрез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнью, все, что вычиталв книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, всескладывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах иобразах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед нимволшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целыегорода, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начиналижить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целыеплемена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненногоодра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти вмиг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целымимирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем зломбесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежноюнезависимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечнойиронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, безвоскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всейвселенной, чтоб укрыть его. Наконец, в припадке отчаяния, он напряг своисилы, вскрикнул и проснулся...

Он проснулся, весь облитый холодным, ледяным потом. Кругом него стояламертвая тишина; была глубокая ночь. Но все ему казалось, что где-топродолжается его дивная сказка, что чей-то хриплый голос действительнозаводит долгий рассказ о чем-то как будто ему знакомом. Он слышал, чтоговорят про темные леса, про каких-то лихих разбойников, про какого-тоудалого молодца, чуть-чуть не про самого Стеньку Разина, про веселых пьяницбурлаков, про одну красную девицу и про Волгу-матушку. Не сказка ли это?наяву ли он слышит ее? Целый час пролежал он, открыв глаза, не шевеля ниодним членом, в мучительном оцепенении. Наконец он привстал осторожно и свеселием ощутил в себе силу, не истощившуюся в лютой болезни. Бред прошел,начиналась действительность. Он заметил, что еще был одет так, как был вовремя разговора с Катериной, и что, следовательно, немного времени прошло стого утра, как она ушла от него. Огонь решимости пробежал по его жилам

Машинально отыскал он руками большой гвоздь, вбитый для чего-то в верхуперегородки, возле которой постлали постель его, схватился за него и,повиснув на нем всем телом, кое-как добрался до щели, из которой выходиледва заметный свет в его комнату. Он приложил глаз к отверстию и сталглядеть, едва переводя дух от волнения.

В углу хозяйской каморки стояла постель, перед постелью стол, покрытыйковром, заваленный книгами большой старинной формы, в переплетах,напоминавших священные книги. В углу стоял образ, такой же старинный, как ив его комнате; перед образом горела лампада. На постели лежал старик Мурин,больной, изможденный страданием и бледный как полотно, закрытый меховымодеялом. На коленях его была раскрытая книга. На скамье возле постелилежала Катерина, охватив рукою грудь старика и склонившись к нему на плечоголовою. Она смотрела на него внимательными, детски-удивленными глазами и,казалось, с неистощимым любопытством, замирая от ожидания, слушала то, чтоей рассказывал Мурин. По временам голос рассказчика возвышался, одушевлениеотражалось на бледном лице его; он хмурил брови, глаза его начиналисверкать, и Катерина, казалось, бледнела от страха и волнения. Тогда что-топохожее на улыбку являлось на лице старика, и Катерина начинала тихосмеяться. Порой слезы загорались в глазах ее; тогда старик нежно гладил еепо голове, как ребенка, и она еще крепче обнимала его своею обнаженною,сверкающею, как снег, рукою и еще любовнее припадала к груди его.

По временам Ордынов думал, что все это еще сон, даже был в этомуверен; но кровь ему бросилась в голову, и жилы 0пряженно, с болью, билисьна висках его. Он выпустил гвоздь, встал с постели и, качаясь, пробираясь,как лунатик, сам не понимая своего побуждения, вспыхнувшего целым пожаром вкрови его, подошел к хозяйским дверям и с силой толкнулся в них; ржаваязадвижка отлетела разом, и он вдруг с шумом и треском очутился средихозяйской спальни. Он видел, как вся вспорхнулась и вздрогнула Катерина,как злобно засверкали глаза старика из-под тяжело сдавленных вместе бровейи как внезапно ярость исказила все лицо его. Он видел, как старик, неспуская с него своих глаз, блуждающей рукой наскоро ищет ружье, висевшее настене; видел потом, как сверкнуло дуло ружья, направленное неверной,дрожащей от бешенства рукой прямо в грудь его... Раздался выстрел, раздалсяпотом дикий, почти нечеловеческий крик, и когда разлетелся дым, страшноезрелище поразило Ордынова. Дрожа всем телом, он нагнулся над стариком

Мурин лежал на полу; его коробило в судорогах, лицо его было искажено вмуках, и пена показывалась на искривленных губах его. Ордынов догадался,что несчастный был в жесточайшем припадке падучей болезни. Вместе сКатериной он бросился помогать ему...

III

Вся ночь прошла в тревоге. На другой день Ордынов вышел рано поутру,несмотря на свою слабость и на лихорадку, которая все еще не оставляла его

На дворе он опять встретил дворника. В этот раз татарин еще издалиприподнял фуражку и с любопытством поглядел на него. Потом, как будтоопомнясь, принялся за свою метлу, искоса взглядывая на медленноприближавшегося Ордынова.

- Что? ты ничего не слыхал ночью? - спросил Ордынов.

- Да, слыхал.

- Что это за человек? кто он такой?

- Сама нанимала, сама и знай; а моя чужая.

- Да будешь ли ты когда говорить! - закричал Ордынов вне себя отприпадка какой-то болезненной раздражительности.

- А моя что сделала? Виновата твоя, - твоя жильцов пугала. Внизугробовщик жил: он глух, а все слышал, и баба его глухая, и та слышала. А надругом дворе, хоть и далеко, а тоже слышала - вот. Я к надзирателю пойду.

- Я сам туда же пойду, - отвечал Ордынов и пошел к воротам.

- А хоть как хошь; сама нанимала... Барин, барин, постой!

Ордынов оглянулся; дворник из учтивости тронул за шапку.

- Ну!

- Коль пойдешь, я к хозяину пойду.

- Что ж?

- Лучше съезжай.

- Ты глуп, - проговорил Ордынов и опять пошел было прочь.

- Барин, барин, постой! - Дворник опять тронул за шапку и оскалилзубы.

- Слушай, барин: ты сердце держи; за что бедного гнать? Бедного гонять- грех. Бог не велит - слышь?

- Слушай же и ты: вот возьми это. Ну, кто ж он таков?

- Кто таков?

- Да.

- Я и без денег скажу.

Тут дворник взял метлу, махнул раз-два, потом остановился, внимательнои важно посмотрев на Ордынова.

- Ты барин хороший. А не хошь жить с человеком хорошим, как хошь; моявот как сказала.

Тут татарин посмотрел еще выразительнее и, как будто осердясь, опятьпринялся за метлу. Показав наконец вид, что кончил какое-то дело, онтаинственно подошел к Ордынову и, сделав какой-то очень выразительный жест,произнес:

- Она вот что !

- Чего? Как?

- Ума нет.

- Что?

- Улетела. Да! улетела! - повторил он еще более таинственным тоном.