Школьная библиотека

улыбка блестела на губах ее и краска все более и более вступала ей в лицо. - Полно об этом; я ведь все шучу

Сердце мое сжималось все больнее и больнее

- Только послушай, ты их будешь любить, когда я умру, - да? - прибавила она серьезно и опять как будто с таинственным видом, - так, как быродных детей своих любила. - да? Припомни: я тебя всегда за родную считала и от своих не рознила

- Да, да, - отвечала я, не зная, что говорю, и задыхаясь от слез исмущения

Горячий поцелуй зажегся на руке моей, прежде чем я успела отнять ее

Изумление сковало мне язык

"Что с ней? что она думает? что вчера у них было такое?" - пронеслосьв моей голове

Через минуту она стала жаловаться на усталость

- Я уже давно больна, только не хотела пугать вас обоих, - сказалаона. - Ведь вы меня оба любите, - да?.. До свидания, Неточка; оставь меня, а только вечером приди ко мне непременно. Придешь?

Я дала слово; но рада была уйти. Я не могла более вынести

Бедная, бедная! Какое подозрение провожает тебя в могилу? - восклицала я рыдая, - какое новое горе язвит и точит твое сердце, и о котором тыедва смеешь вымолвить слово? Боже мой! Это долгое страдание, которое яуже знала теперь все наизусть, эта жизнь без просвета, эта любовь робкая, ничего не требующая, и даже теперь, теперь, почти на смертном одресвоем, когда сердце рвется пополам от боли, она, как преступная, боитсямалейшего ропота, жалобы, - и вообразив, выдумав новое горе, она уже покорилась ему, помирилась с ним!.

Вечером, в сумерки, я, воспользовавшись отсутствием Оврова (приезжегоиз Москвы), прошла в библиотеку, отперла шкаф и начала рыться в книгах,чтоб выбрать какую-нибудь для чтения вслух Александре Михайловне. Мнехотелось отвлечь ее от черных мыслей и выбрать что-нибудь веселое, легкое... Я разбирала долго и рассеянно. Сумерки сгущались; а вместе с нимиросла и тоска моя. В руках моих очутилась опять эта книга, развернутаяна той же странице, на которой и теперь я увидала следы письма, с техпор не сходившего с груди моей, - тайны, с которой как будто переломилось и вновь началось мое существование и повеяло на меня так много холодного, неизвестного, таинственного, неприветливого, уже и теперь издали так сурово грозившего мне... "Что с нами будет, - думала я, - угол, вкотором мне было так тепло, так привольно, - пустеет! Чистый, светлыйдух, охранявший юность мою, оставляет меня. Что впереди?" Я стояла в каком-то забытьи над своим прошедшим, так теперь милым сердцу, как будтосилясь прозреть вперед, в неизвестное, грозившее мне... Я припоминаю этуминуту, как будто теперь вновь переживаю ее: так сильно врезалась она вмоей памяти

Я держала в руках письмо и развернутую книгу; лицо мое было омоченослезами. Вдруг я вздрогнула от испуга: надо мной раздался знакомый мнеголос. В то же время я почувствовала, что письмо вырвали из рук моих. Явскрикнула и оглянулась: передо мной стоял Петр Александрович. Он схватил меня за руку и крепко удерживал на месте; правой рукой подносил он ксвету письмо и силился разобрать первые строки... Я закричала; я скорейготова была умереть, чем оставить это письмо в руках его. По торжествующей улыбке я видела, что ему удалось разобрать первые строки. Я терялаголову..

Мгновение спустя я бросилась к нему, почти не помня себя, и вырвалаписьмо из рук его. Все это случилось так скоро, что я еще сама не понимала, какие образом письмо очутилось у меня опять. Но, заметив, что онснова хочет вырвать его из рук моих, я поспешно спрятала письмо на грудии отступила на три шага

Мы с полминуты смотрели друг на друга молча. Я еще содрогалась от испуга; он - бледный, с дрожащими, посинелыми от гнева губами, первыйпрервал молчание

- Довольно! - сказал он слабым от волнения голосом. - Вы, верно, нехотите, чтоб я употребил силу; отдайте же мне письмо добровольно

Только теперь я одумалась, и оскорбление, стыд, негодование противгрубого насилия захватили мне дух. Горячие слезы потекли по разгоревшимся щекам моим. Я вся дрожала от волнения и некоторое время была не в силах вымолвить слова

- Вы слышали? - сказал он, подойдя во мне на два шага..

- Оставьте меня, оставьте! - закричала я, отодвигаясь от него. - Выпоступили низко, неблагородно. Вы забылись!.. Пропустите меня!.

- Как? что это значит? И вы еще смеете принимать такой тон... послетого, что вы... Отдайте, говорю вам!

Он еще раз шагнул ко мне, но, взглянув на меня, увидел в глазах моихстолько решимости, что остановился, как будто в раздумье

- Хорошо! - сказал он наконец сухо, как будто остановившись на одномрешении, но все еще через силу подавляя себя. - Это своим чередом, асперва..

Тут он осмотрелся кругом

- Вы... кто вас пустил в библиотеку? почему этот шкаф отворен? гдевзяли ключ?

- Я не буду вам отвечать, - сказала я, - я не могу с вами говорить

Пустите меня, пустите!

Я пошла к дверям

- Позвольте, - сказал он, остановив меня за руку, - вы так не уйдете!

Я молча вырвала у него свою руку и снова сделала движение к дверям

- Хорошо же. Но я не могу вам позволить, в самом деле, получатьписьма от ваших любовников, в моем доме..

Я вскрикнула от испуга и взглянула на него как потерянная..

- И потому..

- Остановитесь! - закричала я. - Как вы можете? как вы могли мне сказать?.. Боже мой! боже мой!.

- Что? что! вы еще угрожаете мне?

Но я смотрела на него бледная, убитая отчаянием. Сцена между намидошла до последней степени ожесточения, которого я не могла понять. Ямолила его взглядом не продолжать далее. Я готова была простить за оскорбление, с тем чтоб он остановился. Он смотрел на меня пристально ивидимо колебался

- Не доводите меня до крайности, - прошептала я в ужасе

- Нет-с, это нужно кончить! - сказал он наконец, как будто одумавшись. - Признаюсь вам, я было колебался от этого взгляда, - прибавил онс странной улыбкой. - Но, к несчастию, дело само за себя говорит. Я успел прочитать начало письма. Это письмо любовное. Вы меня не разуверите!нет, выкиньте это из головы! И если я усомнился на минуту, то это доказывает только, что ко всем вашим прекрасным качествам я должен присоединить способность отлично лгать, а потому повторяю..

По мере того как он говорил, его лицо все более и более искажалось отзлобы. Он бледнел; губы его кривились и дрожали, так что он, наконец, струдом произнес последние слова. Становилось темно. Я стояла без защиты,одна, перед человеком, который в состоянии оскорблять женщину. Наконец,все видимости были против меня; я терзалась от стыда, терялась, не моглапонять злобы этого человека. Не отвечая ему, вне себя от ужаса я бросилась вон из комнаты и очнулась, уж стоя при входе в кабинет АлександрыМихайловны. В это мгновение послышались и его шаги; я уже хотела войти вкомнату, как вдруг остановилась как бы пораженная громом

"Что с нею будет? - мелькнуло в моей голове. - Это письмо!.. Нет,