Школьная библиотека

диване

- Ничего, ничего! - кричал он матери и сестре, - это обморок, этодрянь! Сейчас только доктор сказал, что ему гораздо лучше, что онсовершенно здоров! Воды! Ну, вот уж он и приходит в себя, ну, вот иочнулся!.

И схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, онпригнул ее посмотреть на то, что "вот уж он и очнулся". И мать и сестрасмотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью; ониуже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время болезни, этот"расторопный молодой человек", как назвала его, в тот же вечер, в интимномразговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Раскольников приподнялся и сел на диване

Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить целый поток егобессвязных и горячих утешений, обращенных к матери и сестре, взял их обеихза руки и минуты две молча всматривался то в ту, то в другую. Матьиспугалась его взгляда. В этом взгляде просвечивалось сильное до страданиячувство, но в то же время было что-то неподвижное, даже как бу2о безумное

Пульхерия Александровна заплакала

Авдотья Романовна была бледна; рука ее дрожала в руке брата

- Ступайте домой... с ним, - проговорил он прерывистым голосом,указывая на Разумихина, - до завтра; завтра все... Давно вы приехали?

- Вечером, Родя, - отвечала Пульхерия Александровна, - поезд ужасноопоздал. Но, Родя, я ни за что не уйду теперь от тебя! Я ночую здесьподле..

- Не мучьте меня! - проговорил он, раздражительно махнув рукой

- Я останусь при нем! - вскричал Разумихин, - ни на минуту его непокину, и к черту там всех моих, пусть на стены лезут! Там у меня дядяпрезидентом

- Чем, чем я возблагодарю вас! - начала было Пульхерия Александровна,снова сжимая руки Разумихина, но Раскольников опять прервал ее:

- Я не могу, не могу, - раздражительно повторял он, - не мучьте!Довольно, уйдите... Не могу!.

- Пойдемте, маменька, хоть из комнаты выйдем на минуту, - шепнулаиспуганная Дуня, - мы его убиваем, это видно

- Да неужели ж я и не погляжу на него, после трех-то лет! - заплакалаПульхерия Александровна

- Постойте! - остановил он их снова, - вы все перебиваете, а у менямысли мешаются... Видели Лужина?

- Нет, Родя, но он уже знает о нашем приезде. Мы слышали, Родя, чтоПетр Петрович был так добр, навестил тебя сегодня, - с некоторою робостиюприбавила Пульхерия Александровна

- Да... был так добр... Дуня, я давеча Лужину сказал, что его слестницы спущу, и прогнал его к черту..

- Родя, что ты! Ты, верно... ты не хочешь сказать, - начала было виспуге Пульхерия Александровна, но остановилась, смотря на Дуню

Авдотья Романовна пристально вглядывалась в брата и ждала дальше. Обеуже были предуведомлены о ссоре Настасьей, насколько та могла понять ипередать, и исстрадались в недоумении и ожидании

- Дуня, - с усилием продолжал Раскольников, - я этого брака не желаю,а потому ты и должна, завтра же, при первом слове, Лужину отказать, чтоб идуху его не пахло

- Боже мой! - вскричала Пульхерия Александровна

- Брат, подумай, что ты говоришь! - вспыльчиво начала было АвдотьяРомановна, но тотчас же удержалась. - Ты, может быть, теперь не всостоянии, ты устал, - кротко сказала она

- В бреду? Нет... Ты выходишь за Лужина для меня. А я жертвы непринимаю. И потому, к завтраму, напиши письмо... с отказом... Утром дай мнепрочесть, и конец!

- Я этого не могу сделать! - вскричала обиженная девушка. - По какомуправу..

- Дунечка, ты тоже вспыльчива, перестань, завтра... Разве ты невидишь... - перепугалась мать, бросаясь к Дуне. - Ах, уйдемте уж лучше!

- Бредит! - закричал хмельной Разумихин, - а то как бы он смел! Завтрався эта дурь выскочит... А сегодня он действительно его выгнал. Это так ибыло. Ну, а тот рассердился... Ораторствовал здесь, знания свои выставлял,да и ушел, хвост поджав..

- Так это правда? - вскричала Пульхерия Александровна

- До завтра, брат, - с состраданием сказала Дуня, - пойдемте,маменька... Прощай, Родя!

- Слышишь, сестра, - повторил он вслед, собрав последние усилия, - яне в бреду; этот брак - подлость. Пусть я подлец, а ты не должна... одинкто-нибудь... а я хоть и подлец, но такую сестру сестрой считать не буду

Или я, или Лужин! Ступайте..

- Да ты с ума сошел! Деспот! - заревел Разумихин, но Раскольников ужене отвечал, а может быть, и не в силах был отвечать. Он лег на диван иотвернулся к стене в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытнопоглядела на Разумихина; черные глаза ее сверкнули: Разумихин дажевздрогнул под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная

- Я ни за что не могу уйти! - шептала она Разумихину, чуть не вотчаянии, - я останусь здесь, где-нибудь... проводите Дуню

- И вс° дело испортите! - тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, - продолжал онполушепотом, уж на лестнице, - что давеча нас, меня и доктора, чуть неприбил! Понимаете вы это? Самого доктора! И тот уступил, чтобы нераздражать, и ушел, а я внизу остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. Итеперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделаетнад собой..

- Ах, что вы говорите!

- Да и Авдотье Романовне невозможно в нумерах без вас одной!Подумайте, где вы стоите! Ведь этот подлец, Петр Петрович, не мог развелучше вам квартиру... А впрочем, знаете, я немного пьян и потому..

обругал; не обращайте..

- Но я пойду к здешней хозяйке, - настаивала Пульхерия Александровна,- я умолю ее, чтоб она дала мне и Дуне угол на эту ночь. Я не могу оставитьего так, не могу!

Говоря это, они стояли на лестнице, на площадке, перед самоюхозяйкиною дверью. Настасья светила им с нижней ступеньки. Разумихин был внеобыкновенном возбуждении. Еще полчаса тому, провожая домой Раскольникова,он был хоть и излишне болтлив, что и сознавал, но совершенно бодр и почтисвеж, несмотря на ужасное количество выпитого в этот вечер вина. Теперь жесостояние его походило на какой-то даже восторг, и в то же время как будтовсе выпитое вино вновь, разом и с удвоенною силой, бросилось ему в голову

Он стоял с обеими дамами, схватив их обеих за руки, уговаривая их ипредставляя им резоны с изумительною откровенностью, и, вероятно длябольшего убеждения, почти при каждом слове своем, крепко-накрепко, как втисках, сжимал им обеим руки до боли и, казалось, пожирал глазами АвдотьюРомановну, нисколько этим не стесняясь. От боли они иногда вырывали своируки из его огромной и костлявой ручищи, но он не только не замечал, в чемдело, но еще крепче притягивал их к себе. Если б они велели ему сейчас, длясвоей услуги, броситься с лестницы вниз головой, то он тотчас же бы этоисполнил, не рассуждая и не сомневаясь. Пульхерия Александровна, вся