Школьная библиотека

- Ну нет, брат, совсем не тоже. Я о глупостях не мечтаю

Они пошли молча, и, только подходя к квартире Раскольникова,Разумихин, сильно озабоченный, прервал молчание

- Слушай, - сказал он Зосимову, - ты малый славный, но ты, кроме всехтвоих скверных качеств, еще и потаскун, это я знаю, да еще из грязных. Тынервная, слабая дрянь, ты блажной, ты зажирел и ни в чем себе отказать неможешь, - а это уж я называю грязью, потому что прямо доводит до грязи. Тыдо того себя разнежил, что, признаюсь, я всего менее понимаю, как ты можешьбыть при всем этом хорошим и даже самоотверженным лекарем. На перине спит(доктор-то!), а по ночам встает для больного! Года через три ты уж небудешь вставать для больного... Ну да, черт, не в том дело, а вот в чем: тысегодня в хозяйкиной квартире ночуешь (насилу уговорил ее!), а я в кухне:вот вам случай познакомиться покороче! Не то, что ты думаешь! Тут, брат, итени этого нет..

- Да я вовсе и не думаю

- Тут, брат, стыдливость, молчаливость, застенчивость, целомудриеожесточенное, и при всем этом - вздохи, и тает как воск, так и тает! Изба2ьты меня от нее, ради всех чертей в мире! Преавенантненькая!.. Заслужу,головой заслужу!

Зосимов захохотал пуще прежнего

- Ишь тебя разобрало! Да зачем мне ее?

- Уверяю, заботы немного, только говори бурду какую хочешь, толькоподле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь

Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчумаленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: "Зальюсьслезьми горючими..." Она настоящие любит, - ну, с песенки и началось; аведь ты на фортепианах-то виртуоз, метр, Рубинштейн... Уверяю, нераскаешься!

- Да что ты ей обещаний каких надавал, что ли? Подписку по форме?Жениться обещал, может быть..

- Ничего, ничего, ровно ничего этого нет! Да она и не такая совсем; кней было Чебаров..

- Ну, так брось ее!

- Да нельзя так бросить!

- Да почему же нельзя?

- Ну да, как-то так нельзя, да и только! Тут, брат, втягивающее началоесть

- Так зачем же ты ее завлекал?

- Да я вовсе не завлекал, я, может, даже сам завлечен, по глупостимоей, а ей решительно все равно будет, ты или я, только бы подле кто-нибудьсидел и вздыхал. Тут, брат... Не могу я это тебе выразить, тут, - ну вот тыматематику знаешь хорошо, и теперь еще занимаешься, я знаю... ну, начнипроходить ей интегральное исчисление, ей-богу не шучу, серьезно говорю, ейрешительно все равно будет: она будет на тебя смотреть и вздыхать, и такцелый год сряду. Я ей, между прочим, очень долго, дня два сряду, пропрусскую палату господ говорил (потому что о чем же с ней говорить?), только вздыхала да прела! О любви только не заговаривай, - застенчива досудорог, - но и вид показывай, что отойти не можешь, - ну, и довольно

Комфортно ужасно; совершенно как дома, - читай, сиди, лежи, пиши..

Поцеловать даже можно, с осторожностью..

- Да на что мне она?

- Эх, не могу я тебе разъяснить никак! Видишь: вы оба совершенно другк другу подходите! Я и прежде о тебе думал... Ведь ты кончишь же этим! Такне все ли тебе равно - раньше иль позже? Тут, брат, этакое перинное началолежит, - эх! да и не одно перинное! Тут втягивает; тут конец свету, якорь,тихое пристанище, пуп земли, трехрыбное основание мира, эссенция блинов,жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек,натопленных лежанок, - ну, вот точно ты умер, а в то же время и жив, обевыгоды разом! Ну, брат, черт, заврался, пора спать! Слушай: я ночью иногдапросыпаюсь, ну, и схожу к нему посмотреть. Только ничего, вздор, всехорошо. Не тревожься и ты особенно, а если хочешь, сходи тоже разик. Ночуть что приметишь, бред например, али жар, али что, тотчас же разбудименя. Впрочем, быть не может..

II

Озабоченный и серьезный проснулся Разумихин на другой день в восьмомчасу. Много новых и непредвиденных недоумений очутилось вдруг у него в этоутро. Он и не воображал прежде, что когда-нибудь так проснется. Он помнилдо последних подробностей все вчерашнее и понимал, что с ним совершилосьчто-то необыденное, что он принял в себя одно, доселе совсем неизвестноеему впечатление и непохожее на все прежние. В то же время он ясно сознавал,что мечта, загоревшаяся в голове его, в высшей степени неосуществима, - дотого неосуществима, что ему даже стало стыдно ее, и он поскорей перешел кдругим, более насущным заботам и недоумениям, оставшимся ему в наследствопосле "растреклятого вчерашнего дня"

Самым ужаснейшим воспоминанием его было то, как он оказался вчера"низок и гадок", не по тому одному, что был пьян, а потому, что ругал переддевушкой, пользуясь ее положением, из глупопоспешной ревности, ее жениха,не зная не только их взаимных между собой отношений и обязательств, но дажеи человека-то не зная порядочно. Да и какое право имел он судить о нем такпоспешно и опрометчиво? И кто звал его в судьи! И разве может такоесущество, как Авдотья Романовна, отдаваться недостойному человеку заденьги? Стало быть, есть же и в нем достоинства. Нумера? Да почему же он всамом деле мог узнать, что это такие нумера? Ведь готовит же он квартиру..

фу, как это все низко! И что за оправдание, что он был пьян? Глупаяотговорка, еще более его унижающая! В вине - правда, и правда-то вот вся ивысказалась, "то есть вся-то грязь его завистливого, грубого сердцавысказалась"! И разве позволительна хоть сколько-нибудь такая мечта ему,Разумихину? Кто он сравнительно с такою девушкой, - он, пьяный буян ивчерашний хвастун? "Разве возможно такое циническое и смешноесопоставление?" Разумихин отчаянно покраснел при этой мысли, и вдруг, какнарочно, в это же самое мгновение, ясно припомнилось ему, как он говорил имвчера, стоя на лестнице, что хозяйка приревнует его к Авдотье Романовне..

это уж было невыносимо. Со всего размаху ударил он кулаком по кухоннойпечке, повредил себе руку и вышиб один кирпич

"Конечно, - пробормотал он про себя через минуту, с каким-то чувствомсамоунижения, - конечно, всех этих пакостей не закрасить и не загладитьтеперь никогда... а стало быть, и думать об этом нечего, а потому явитьсямолча, и... исполнить свои обязанности... тоже молча, и... и не проситьизвинения, и ничего не говорить, и... и, уж конечно, теперь все погибло!"

И однако ж, одеваясь, он осмотрел свой костюм тщательнееобыкновенного. Другого платья у него не было, а если б и было, он, бытьможет, и не надел бы его, - "так, нарочно бы не надел". Но во всяком случаециником и грязною неряхой нельзя оставаться: он не имеет права оскорблятьчувства других, тем более что те, другие, сами в нем нуждаются и сами зовутк себе. Платье свое он тщательно отчистил щеткой. Белье же было на немвсегда сносное; на этот счет он был особенно чистоплотен

Вымылся он в это утро рачительно, - у Настасьи нашлось мыло, - вымылволосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли своющетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиесяеще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже былрешен отрицательно: "Пусть так и остается! Ну, как подумают, что я выбрилсядля... да непременно же подумают! Да ни за что же на свете!

И... и главное, он такой грубый, грязный, обращение у него трактирное;и... и, положим, он знает, что и он, ну хоть немного, да порядочный жечеловек... ну, так чем же тут гордиться, что порядочный человек? Всякийдолжен быть порядочный человек, да еще почище, и... и все-таки (он помнитэто) были и за ним такие делишки... не то чтоб уж бесчестные, ну да однакож!.. А какие помышления-то бывали! гм... и это все поставить рядом сАвдотьей Романовной! Ну да, черт! А пусть! Ну и нарочно буду такой грязный,сальный, трактирный, и наплевать! Еще больше буду!.."

На таких монологах застал его Зосимов, ночевавший в зале у ПрасковьиПавловны

Он шел домой и, уходя, спешил заглянуть на больного. Разумихин донесему, что тот спит, как сурок. Зосимов распорядился не будить, пока