Школьная библиотека

- Где я? - продолжал Фома, - кто кругом меня? Это буйволы и быки,устремившие на меня рога свои. Жизнь, что же ты такое? Живи, живи, будьобесчещен, опозорен, умален, избит, и когда засыплют песком твою могилу,тогда только опомнятся люди, и бедные кости твои раздавят монументом!

- Батюшки, о монументах заговорил! - прошептал Ежевикин, сплеснув руками

- О, не ставьте мне монумента! - кричал Фома, - не ставьте мне его!Не надо мне монументов! В сердцах своих воздвигните мне монумент, а более ничего не надо, не надо, не надо!

- Фома! - прервал дядя, - полно! успокойся! нечего говорить о монументах. Ты только выслушай... Видишь, Фома, я понимаю, что ты, можетбыть, так сказать, горел благородным огнем, упрекая меня давеча; но тыувлекся, Фома, за черту добродетели - уверяю тебя, ты ошибся, Фома..

- Да перестанете ли вы-с? - запищала опять Перепелицына, - убить, чтоли, вы несчастного человека хотите-с, потому что они в ваших руках-с?.

Вслед за Перепелицыной встрепенулась и генеральша, а за ней и вся еесвита; все замахали на дядю руками, чтоб он остановился

- Анна Ниловна, молчите вы сами, а я знаю, что говорю! - с твердостьюотвечал дядя. - Это дело святое! дело чести и справедливости. Фома! тырассудителен, ты должен сей же час испросить прощение у благороднейшейдевицы, которую ты оскорбил

- У какой девицы? какую девицу я оскорбил? - проговорил Фома, в недоумении обводя всех глазами, как будто совершенно забыв все происшедшее ине понимая, о чем идет дело

- Да, Фома, и если ты теперь сам, своей волей, благородно сознаешьсяв вине своей, то, клянусь тебе, Фома, я паду к ногам твоим, и тогда..

- Кого же я оскорбил? - вопил Фома, - какую девицу? Где она? где этадевица? Напомните мне хоть что-нибудь об этой девице!.

В эту минуту Настенька, смущенная и испуганная, подошла к ЕгоруИльичу и дернула его за рукав

- Нет, Егор Ильич, оставьте его, не надо извинений! к чему это все? говорила она умоляющим голосом. - Бросьте это!.

- А! Теперь я припоминаю! - вскричал Фома. - Боже! я припоминаю! О,помогите, помогите мне припоминать! - просил он, по-видимому, в ужасномволнении. - Скажите: правда ли, что меня изгнали отсюда, как шелудивейшую из собак? Правда ли, что молния поразила меня? Правда ли, что менявышвырнули отсюда с крыльца? Правда ли, правда ли это?

Плач и вопли дамского пола были красноречивейшим ответом Фоме Фомичу

- Так, так! - твердил он, - я припоминаю... я припоминаю теперь, чтопосле молнии и падения моего я бежал сюда, преследуемый громом, чтоб исполнить свой долг и исчезнуть навеки! Приподымите меня! Как ни слаб ятеперь, но должен исполнить свою обязанность

Его тотчас приподняли с кресла. Фома стал в положение оратора и протянул свою руку

- Полковник! - вскричал он, - теперь я очнулся совсем; гром еще неубил во мне умственных способностей; осталась, правда, глухота в правомухе, происшедшая, может быть, не столько от грома, сколько от падения скрыльца... Но что до этого! И какое кому дело до правого уха Фомы!

Последним словам своим Фома придал столько печальной иронии и сопровождал их такою жалобною улыбкою, что стоны тронутых дам раздались снова. Все они с укором, а иные с яростью смотрели на дядю, уже начинавшегопонемногу уничтожаться перед таким согласным выражением всеобщего мнения. Мизинчиков плюнул и отошел к окну. Бахчеев все сильнее и сильнееподталкивал меня локтем; он едва стоял на месте

- Теперь слушайте же все мою исповедь! - возопил Фома, обводя всехгордым и решительным взглядом, - а вместе с тем и решите судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего сердца и видел все, все, тогда как вы еще и не подозревали, что я наблюдаю за вами. Полковник! я, может быть, ошибался, но язнал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие, и кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал о чести наиневиннейшей из особ?

- Фома, Фома!.. ты, впрочем, не очень распространяйся, Фома! - вскричал дядя, с беспокойством смотря на страдальческое выражение в лице Настеньки

- Не столько невинность и доверчивость этой особы, сколько ее неопытность смущала меня, - продолжал Фома, как будто и не слыхав предостережения дяди. - Я видел, что нежное чувство расцветает в ее сердце, каквешняя роза, и невольно припоминал Петрарку, сказавшего, что "невинностьтак часто бывает на волосок от погибели". Я вздыхал, стонал, и хотя заэту девицу, чистую, как жемчужина, я готов был отдать всю кровь мою напоруки, но кто мог мне поручиться за вас, Егор Ильич? Зная необузданноестремление страстей ваших, зная, что вы всем готовы пожертвовать для минутного их удовлетворения, я вдруг погрузился в бездну ужаса и опасенийнасчет судьбы наиблагороднейшей из девиц..

- Фома! неужели ты мог это подумать? - вскричал дядя

- С замиранием моего сердца я следил за вами. Если хотите узнать отом, как я страдал, спросите у Шекспира: он расскажет вам в своем "Гамлете" о состоянии души моей. Я сделался мнителен и ужасен. В беспокойстве моем, в негодовании моем я видел все в черном цвете, и это былне тот "черный цвет", о котором поется в известном романсе, - будьтеуверены! Оттого-то и видели вы мое тогдашнее желание удалить ее из этогодома: я хотел спасти ее; оттого-то и видели вы меня во все последнеевремя раздражительным и злобствующим на весь род человеческий, О! ктопримирит меня теперь с человечеством? Чувствую, что я, может быть, былвзыскателен и несправедлив к гостям вашим, к племяннику вашему, к господину Бахчееву, требуя от него астрономии; но кто обвинит меня за тогдашнее состояние души моей? Ссылаясь опять на Шекспира, скажу, что будущность представлялась мне как мрачный омут неведомой глубины, на дне которого лежал крокодил. Я чувствовал, что моя обязанность предупредитьнесчастие, что я поставлен, что я произведен для этого, - и что же? выне поняли наиблагороднейших побуждений души моей и платили мне во всеэто время злобой, неблагодарностью, насмешками, унижениями..

- Фома! если так... конечно, я чувствую... - вскричал дядя в чрезвычайном волнении

- Если вы действительно чувствуете, полковник, то благоволите дослушать, а не прерывать меня. Продолжаю: вся вина моя, следственно, состояла в том, что я слишком убивался о судьбе и счастье этого дитяти; ибоона еще дитя пе5д вами. Высочайшая любовь к человечеству сделала меня вэто время каким-то бесом гнева и мнительности. Я готов был кидаться налюдей и терзать их. И знаете ли, Егор Ильич, что все поступки ваши, какнарочно, поминутно подтверждали мою мнительность и удостоверяли меня вовсех подозрениях моих? Знаете ли, что вчера, когда вы осыпали меня своимзолотом, чтоб удалить меня от себя, я подумал: "Он удаляет от себя в лице моем свою совесть, чтоб удобнее совершить преступление..."

- Фома, Фома! неужели ты это думал вчера? - с ужасом вскричал дядя. Господи боже, а я-то ничего и не подозревал!

- Само небо внушило мне эти подозрения, - продолжал Фома. - И решитесами, что мог я подумать, когда слепой случай привел меня в тот же вечерк той роковой скамейке в саду? Что почувствовал я в эту минуту - о боже!- увидев наконец собственными своими глазами, что все подозрения мои оправдались вдруг самым блистательным образом? Но мне еще оставалась однанадежда, слабая, конечно, но все же надежда - и что же? Сегодня утром выразрушаете ее сами в прах и в обломки! Вы присылаете мне письмо ваше; вывыставляете намерение жениться; умоляете не разглашать... " Но почемуже, - подумал я, - почему же он написал именно теперь, когда уже я застал его, а не прежде? Почему же прежде он не прибежал ко мне, счастливыйи прекрасный - ибо любовь украшает лицо, - почему не бросился он тогда вмои объятия, не заплакал на груди моей слезами беспредельного счастья ине поведал мне всего, всего?" Или я крокодил, который бы только сожралвас, а не дал бы вам полезного совета? Или я какой-нибудь отвратительныйжук, который бы только укусил вас, а не способствовал вашему счастью?"Друг ли я его или самое гнуснейшее из насекомых?" - вот вопрос, которыйя задал себе нынче утром! "Для чего, наконец, - думал я, - для чего же