Школьная библиотека

ли ты, что вот я, как только давеча очнулся, мне тотчас и гадко стало бытьздесь с тобой! Только в пьяном виде ведь и можно сюда попасть. А будь ты вдругом месте, живи, как добрые люди живут, так я, может быть, не то чтоволочился б за тобой, а просто влюбился б в тебя, рад бы взгляду былтвоему, не то что слову; у ворот бы тебя подстерегал, на коленках бы передтобой выстаивал; как на невесту б свою на тебя смотрел, да еще за честьпочитал. Подумать про тебя что-нибудь нечистое не осмелился бы. А здесь яведь знаю, что я только свистни, и ты, хочешь не хочешь, иди за мной, и ужне я с твоей волей спрашиваюсь, а ты с моей. Последний мужик наймется вработники - все-таки не всего себя закабалит, да и знает, что ему срокесть. А где твой срок? Подумай только: что ты здесь отдаешь? что кабалишь?Душу, душу, в которой ты невластна, кабалишь вместе с телом! Любовь свою напоругание всякому пьянице отдаешь! Любовь! - да ведь это вс°, да ведь этоалмаз, девичье сокровище, любовь-то! Ведь чтоб заслужить эту любовь, инойготов душу положить, на смерть пойти. А во что твоя любовь теперь ценится?Ты вся куплена, вся целиком, и зачем уж тут любви добиваться, когда и безлюбви все возможно. Да ведь обиды сильнее для девушки нет, понимаешь ли ты?Вот, слышал я, тешат вас, дур, - позволяют вам любовников здесь иметь. Даведь это одно баловство, один обман, один смех над вами, а вы верите. Чтоон, в самом деле, что ли, любит тебя, любовник-то? Не верю. Как он будетлюбить, коли знает, что тебя от него сейчас кликнут. Пакостник он послеэтого! Уважает ли он тебя хоть на каплю? Что у тебя с ним общего? Смеетсяон над тобой да тебя же обкрадывает - вот и вся его любовь! Хорошо еще, чтоне бьет. А может, и бьет. Спроси-ка его, коли есть такой у тебя: женится лион на тебе? Да он тебе в глаза расхохочется, если только не наплюет иль неприбьет, - а ему самому, может, всей-то цены - два сломанных гроша. И зачто, подумаешь, ты здесь жизнь свою погубила? Что тебя кофеем поят дакормят сытно? Да ведь для чего кормят-то? У другой бы, честной, в горлотакой кусок не пошел, потому что знает, для чего кормят. Ты здесь должна,ну и все будешь должна и до конца концов должна будешь, до тех самых пор,что тобой гости брезгать начнут. А это скоро придет, не надейся намолодость. Тут ведь это все на почтовых летит. Тебя и вытолкают. Да и непросто вытолкают, а задолго сначала придираться начнут, попрекать начнут,ругать начнут, - как будто не ты ей здоровье свое отдала, молодость и душударом для нее загубила, а как будто ты-то ее и разорила, по миру пустила,обокрала. И не жди поддержки: другие подруги-то твои тоже на тебя нападут,чтоб ей подслужиться, потому что здесь все в рабстве, совесть и жалостьдавно потеряли. Исподлились, и уж гаже, подлее, обиднее этих ругательств ина земле не бывает. И все-то ты здесь положишь, все, без завета, - издоровье, и молодость, и красоту, и надежды, и в двадцать два года будешьсмотреть как тридцатипятилетняя, и хорошо еще, коль не больная, моли богаза это. Ведь ты теперь небось думаешь, что тебе и работы нет, гульба! Датяжеле и каторжнее работы на свете нет и никогда не бывало. Одно сердце,кажется, все бы слезами изошло. И ни слова не посмеешь сказать, ниполслова, когда тебя погонят отсюда, пойдешь как виноватая. Перейдешь ты вдругое место, потом в третье, потом еще куда-нибудь и добе5шься наконец доСенной. А там уж походя бить начнут; это любезность тамошняя; там гость иприласкать, не прибив, не умеет. Ты не веришь, что там так противно?Ступай, посмотри когда-нибудь, может, своими глазами увидишь. Я вон развидел там на Новый год одну, у дверей. Ее вытолкали в насмешку свои жепроморозить маленько за то, что уж очень ревела, а дверь за ней притворили

В девять-то часов утра она уж была совсем пьяная, растрепанная, полунагая,вся избитая. Сама набелена, а глаза в черняках; из носа и из зубов кровьтечет: извозчик какой-то только что починил. Села она на каменной лесенке,в руках у ней какая-то соленая рыба была; она ревела, что-то причитала просвою "учась", а рыбой колотила по лестничным ступеням. А у крыльцастолпились извозчики да пьяные солдаты и дразнили ее. Ты не веришь, что иты такая же будешь? И я бы не хотел верить, а почем ты знаешь, может быть,лет десять, восемь назад, эта же самая, с соленой-то рыбой, - приехала сюдаоткуда-нибудь свеженькая, как херувимчик, невинная, чистенькая; зла незнала, на каждом слове краснела. Может быть, такая же, как ты, была,гордая, обидчивая, на других не похожая, королевной смотрела и сама знала,что целое счастье того ожидает, кто бы ее полюбил и кого бы она полюбила

Видишь, чем кончилось? И что, если в ту самую минуту, когда она колотилаэтой рыбой о грязные ступени, пьяная да растрепанная, что, если в ту минутуей припомнились все ее прежние, чистые годы в отцовском доме, когда еще онав школу ходила, а соседский сын ее на дороге подстерегал, уверял, что всюжизнь ее любить будет, что судьбу свою ей положит, и когда они вместеположили любить друг друга навеки и обвенчаться, только что вырастутбольшие! Нет, Лиза, счастье, счастье тебе, если где-нибудь там, в углу, вподвале, как давешняя, в чахотке поскорее помрешь. В больницу, говоришь ты?Хорошо - свезут, а если ты еще хозяйке нужна? Чахотка такая болезнь; это негорячка. Тут до последней минуты человек надеется и говорит, что здоров

Сам себя тешит. А хозяйке-то и выгодно. Не беспокойся, это так; душу,значит, продала, а к тому же деньги должна, значит и пикнуть не смеешь. Аумирать будешь, все тебя бросят, все отвернутся, - потому, что с тебя тогдавзять? Еще тебя же попрекнут, что даром место занимаешь, не скоропомираешь. Пить не допросишься, с ругательством подадут: "Когда, дескать,ты, подлячка, издохнешь; спать мешаешь - стонешь, гости брезгают". Этоверно; я сам подслушал такие слова. Сунут тебя, издыхающую, в самыйсмрадный угол в подвале, - темень, сырость; что ты, лежа-то одна, тогдапередумаешь? Помрешь, - соберут наскоро, чужой рукой, с ворчаньем, снетерпением, - никто-то не благословит тебя, никто-то не вздохнет по тебе,только бы поскорей тебя с плеч долой. Купят колоду, вынесут, как сегодняту, бедную, выносили, в кабак поминать пойдут. В могиле слякоть, мразь,снег мокрый, - не для тебя же церемониться? "Спущай-ка ее, Ванюха; ишь ведь"учась" и тут верх ногами пошла, таковская. Укороти веревки-то, пострел". Ладно и так. - "Чего ладно? Ишь на боку лежит. Человек тоже был али нет? Нуда ладно, засыпай". И ругаться-то из-за тебя долго не захотят. Засыплютпоскорей мокрой синей глиной и уйдут в кабак... Тут и конец твоей памяти наземле; к другим дети на могилу ходят, отцы, мужья, а у тебя - ни слезы, нивздоха, ни поминания, и никто-то, никто-то, никогда в целом мире не придетк тебе; имя твое исчезнет с лица земли - так, как бы совсем тебя никогда небывало и не рождалось! Грязь да болото, хоть стучи себе там по ночам, когдамертвецы встают, в гробовую крышу: "Пустите, добрые люди, на свет пожить! Яжила - жизни не видала, моя жизнь на обтирку пошла; ее в кабаке на Сеннойпропили; пустите, добрые люди, еще раз на свете пожить!.."

Я вошел в пафос до того, что у меня самого горловая спазмаприготовлялась, и... вдруг я остановился, приподнялся в испуге и, наклонивбоязливо голову, с бьющимся сердцем начал прислушиваться. Было от чего исмутиться

Давно уже предчувствовал я, что перевернул всю ее душу и разбил еесердце, и, чем больше я удостоверялся в том, тем больше желал поскорее икак можно сильнее достигнуть цели. Игра, игра увлекла меня; впрочем, неодна игра..

Я знал, что говорю туго, выделанно, даже книжно, одним словом, я иначеи не умел, как "точно по книжке". Но это не смущало меня; я ведь знал,предчувствовал, что меня поймут и что самая эта книжность может еще большеподспорить делу. Но теперь, достигнув эффекта, я вдруг струсил. Нет,никогда, никогда еще я не был свидетелем такого отчаяния! Она лежаланичком, крепко уткнув лицо в подушку и обхватив ее обеими руками. Ейразрывало грудь. Все молодое тело ее вздрагивало, как в судорогах

Спершиеся в груди рыдания теснили, рвали ее и вдруг воплями, крикамивырывались наружу. Тогда еще сильнее приникала она к подушке: ей нехотелось, чтобы кто-нибудь здесь, хоть одна живая душа узнала про еетерзание и слезы. Она кусала подушку, прокусила руку свою в кровь (я виделэто потом) или, вцепившись пальцами в свои распутавшиеся косы, так изамирала в усилии, сдерживая дыхание и стискивая зубы. Я было начал что-тоговорить ей, просить ее успокоиться, но почувствовал, что не смею, и вдругсам, весь в каком-то ознобе, почти в ужасе, бросился ощупью, кое-какнаскоро сбираться в дорогу. Было темно: как ни старался я, но не могкончить скоро. Вдруг я ощупал коробку спичек и подсвечник с цельнойнепочатой свечой. Только лишь свет озарил комнату, Лиза вдруг вскочила,села и с каким-то искривленным лицом, с полусумасшедшей улыбкой, почтибессмысленно посмотрела на меня. Я сел подле нее и взял ее руки; онаопомнилась, бросилась ко мне, хотела было обхватить меня, но не посмела итихо наклонила передо мной голову

- Лиза, друг мой, я напрасно... ты прости меня, - начал было я, - ноона сжала в своих пальцах мои руки с такою силою, что я догадался, что нето говорю, и перестал

- Вот мой адрес, Лиза, приходи ко мне

- Приду... - прошептала она решительно, все еще не подымая своейголовы

- А теперь я уйду, прощай... до свидания

Я встал, встала и она и вдруг вся закраснелась, вздрогнула, схватилалежавший на стуле платок и набросила себе на плечи до самого подбородка

Сделав это, она опять как-то болезненно улыбнулась, покраснела и страннопоглядела на меня. Мне было больно; я спешил уйти, стушеваться

- Подождите, - сказала она вдруг, уже в сенях у самых дверей,останавливая меня рукою за шинель, поставила впопыхах свечу и убежала, видно, вспомнила про что-то или хотела мне принести показать. Убегая, она