Книга "МЕРТВЫЕ ДУШИ". Страница 53
назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышинекаменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки,опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз,не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся всеребряные ясные небеса. Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки,как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто необольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечетк тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая,несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней,в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звукиболезненно лобзают, и стремятся в душу, и вьются около моего сердца? Русь!чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Чтоглядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полныеожидания очи?.. И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главуосенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль предтвоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебели не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли небыть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грознообъемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубинемоей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая,чудная, незнакомая земле даль! Русь!.
- Держи, держи, дурак! - кричал Чичиков Селифану
- Вот я тебя палашом! - кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усамив аршин. - Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж! - И, какпризрак, исчезнула с громом и пылью тройка
Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! икак чудна она сама, эта дорога: ясный день, осенние листья, холодныйвоздух... покрепче в дорожную шинель, шапку на уши, тесней и уютнейприжмемся к углу! В последний раз пробежавшая дрожь прохватила члены, и ужесменила ее приятная теплота. Кони мчатся... как соблазнительно крадетсядремота и смежаются очи, и уже сквозь сон слышатся и "Не белы снеги", и саплошадей, и шум колес, и уже храпишь, прижавши к углу своего соседа
Проснулся: пять станций убежало назад; луна, неведомый город, церкви сстаринными деревянными куполами и чернеющими остроконечьями, темныебревенчатые и белые каменные дома. Сияние месяца там и там: будто белыеполотняные платки развешались по стенам, по мостовой, по улицам; косякамипересекают их черные, как уголь, тени; подобно сверкающему металлу блистаютвкось озаренные деревянные крыши, и нигде ни души - все спит
Один-одинешенек, разве где-нибудь в окошке брезжит огонек: мещанин лигородской тачает свою пару сапогов, пекарь ли возится в печурке - что доних? А ночь! небесные силы! какая ночь совершается в вышине! А воздух, анебо, далекое, высокое, там, в недоступной глубине своей, так необъятно,звучно и ясно раскинувшееся!.. Но дышит свежо в самые очи холодное ночноедыхание и убаюкивает тебя, и вот уже дремлешь и забываешься, и храпишь, иворочается сердито, почувствовав на себе тяжесть, бедный, притиснутый вуглу сосед. Проснулся - и уже опять перед тобою поля и степи, нигде ничего- везде пустырь, все открыто. Верста с цифрой летит тебе в очи; занимаетсяутро; на побелевшем холодном небосклоне золотая бледная полоса; свежее ижестче становится ветер: покрепче в теплую шинель!.. какой славный холод!какой чудный, вновь обнимающий тебя сон! Толчок - и опять проснулся. Навершине неба солнце. "Полегче! легче!" - слышится голос, телега спускаетсяс кручи: внизу плотина широкая и широкий ясный пруд, сияющий, как медноедно, перед солнцем; деревня, избы рассыпались на косогоре; как звезда,блестит в стороне крест сельской церкви; болтовня мужиков и невыносимыйаппетит в желудке... Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога!Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий разменя великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудныхзамыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!.
Но и друг наш Чичиков чувствовал в это время не вовсе прозаические грезы. Апосмотрим, что он чувствовал. Сначала он не чувствовал ничего и поглядывалтолько назад, желая увериться, точно ли выехал из города; но когда увидел,что город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего того, чтонаходится вокруг городов, не было видно и даже белые верхушки каменныхцерквей давно ушли в землю, он занялся только одной дорогою, посматривалтолько направо и налево, и город N. как будто не бывал в его памяти, какбудто проезжал он его давно, в детстве. Наконец и дорога перестала заниматьего, и он стал слегка закрывать глаза и склонять голову к подушке. Авторпризнается, этому даже рад, находя, таким образом, случай поговорить освоем герое; ибо доселе, как читатель видел, ему беспрестанно мешали тоНоздрев, то балы, то дамы, то городские сплетни, то, наконец, тысячи техмелочей, которые кажутся только тогда мелочами, когда внесены в книгу, апокамест обращаются в свете, почитаются за весьма важные дела. Но теперьотложим совершенно все в сторону и прямо займемся делом
Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям
Дамам он не понравится, это можно сказать утвердительно, ибо дамы требуют,чтоб герой был решительное совершенство, и если какое-нибудь душевное илителесное пятнышко, тогда беда! Как глубоко ни загляни автор ему в душу,хоть отрази чище зеркала его образ, ему не дадут никакой цены. Самаяполнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в какомслучае не простят герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: "Фи,такой гадкий!" Увы! все это известно автору, и при всем том он не можетвзять в герои добродетельного человека, но... может быть, в сей же самойповести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметноебогатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, иличудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивнойкрасотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения. Имертвыми покажутся пред ними все добродетельные люди других племен, какмертва книга пред живым словом! Подымутся русские движения... и увидят, какглубоко заронилось в славянскую природу то, что скользнуло только поприроде других народов... Но к чему и зачем говорить о том, что впереди?Неприлично автору, будучи давно уже мужем, воспитанному суровой внутреннейжизнью и свежительной трезвостью уединения, забываться подобно юноше. Всемусвой черед, и место, и время! А добродетельный человек все-таки не взят вгерои. И можно даже сказать, почему не взят. Потому что пора наконец датьотдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается наустах слово "добродетельный человек"; потому что обратили в лошадьдобродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем,понукая и кнутом и всем чем ни попало; потому что изморили добродетельногочеловека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а осталисьтолько ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призываютдобродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека
Нет, пора наконец припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца!
Темно и скромно происхождение нашего героя. Родители были дворяне, ностолбовые или личные - бог ведает; лицом он на них не походил: по крайнеймере родственница, бывшая при его рождении, низенькая, коротенькая женщина,которых обыкновенно называют пигалицами, взявши в руки ребенка, вскрикнула:"Совсем вышел не такой, как я думала! Ему бы следовало пойти в бабку сматерней стороны, что было бы и лучше, а он родился просто, как говоритпословица: ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца". Жизнь при началевзглянула на него как-то кисло-неприютно, сквозь какое-то мутное,занесенное снегом окошко: ни друга, ни товарища в детстве! Маленькаягоренка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец,больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах,надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, иплевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером вруках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами:"не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце"; вечный шарк ишлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: "опятьзадурил!", отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразиемтруда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое,всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха егоскручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вотбедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил онбледную память. Но в жизни все меняется быстро и живо: и в один день, спервым весенним солнцем и разлившимися потоками, отец, взявши сына, выехалс ним на тележке, которую потащила мухортая пегая лошадка, известная улошадиных барышников под именем соро'ки; ею правил кучер, маленькийгорбунок, родоначальник единственной крепостной семьи, принадлежавшей отцуЧичикова, занимавший почти все должности в доме. На соро'ке тащились ониполтора дни с лишком; на дороге ночевали, переправлялись через реку,закусывали холодным пирогом и жареною бараниною, и только на третий деньутром добрались до города. Перед мальчиком блеснули нежданным великолепиемгородские улицы, заставившие его на несколько минут разинуть рот. Потомсоро'ка бултыхнула вместе с тележкою в яму, которою начинался узкийпереулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью; долго работала онатам всеми силами и месила ногами, подстрекаемая и горбуном и самим барином,и наконец втащила их в небольшой дворик, стоявший на косогоре с двумярасцветшими яблонями пред стареньким домиком и садиком позади его,низеньким, маленьким, состоявшим только из рябины, бузины и скрывавшейся воглубине ее деревянной будочки, крытой драньем, с узеньким матовымокошечком. Тут жила родственница их, дряблая старушонка, все еще ходившаявсякое утро на рынок и сушившая потом чулки свои у самовара, котораяпотрепала мальчика по щеке и полюбовалась его полнотою. Тут должен был оностаться и ходить ежедневно в классы городского училища. Отец,переночевавши, на другой же день выбрался в дорогу. При расставании слез не
