Книга "МЕРТВЫЕ ДУШИ". Страница 56
непременно находилось на границе. Итак, он давно бы хотел в таможню, ноудерживали текущие разные выгоды по строительной комиссии, и он рассуждалсправедливо, что таможня, как бы то ни было, все еще не более как журавль внебе, а комиссия уже была синица в руках. Теперь же решился он во что бы тони стало добраться до таможни, и добрался. За службу свою принялся он сревностью необыкновенною. Казалось, сама судьба определила ему бытьтаможенным чиновником. Подобной расторопности, проницательности ипрозорливости было не только не видано, но даже не слыхано. В три-четыренедели он уже так набил руку в таможенном деле, что знал решительно все:даже не весил, не мерил, а по фактуре узнавал, сколько в какой штуке аршинсукна или иной материи; взявшив руку сверток, он мог сказать вдруг, скольков нем фунтов. Что же касается до обысков, то здесь, как выражались дажесами товарищи, у него просто было собачье чутье: нельзя было не изумиться,видя, как у него доставало столько терпения, чтобы ощупать всякую пуговку,и все это производилось с убийственным хладнокровием, вежливым доневероятности. И в то время, когда обыскиваемые бесились, выходили из себяи чувствовали злобное побуждение избить щелчками приятную его наружность,он, не изменяясь ни в лице, ни в вежливых поступках, приговаривал только:"Не угодно ли вам будет немножко побеспокоиться и привстать?" Или: "Неугодно ли вам будет, сударыня, пожаловать в другую комнату? там супругаодного из наших чиновников объяснится с вами". Или: "Позвольте, вот яножичком немного распорю подкладку вашей шинели" - и, говоря это, онвытаскивал оттуда шали, платки, хладнокровно, как из собственного сундука
Даже начальство изъяснилось, что это был черт, а не человек: он отыскивал вколесах, дышлах, лошадиных ушах и невесть в какие местах, куда бы никакомуавтору не пришло в мысль забраться и куда позволяется забираться толькоодним таможенным чиновникам. Так что бедный путешественник, переехавшийчерез границу, все еще в продолжение нескольких минут не мог опомниться и,отирая пот, выступивший мелкою сыпью по всему телу, только крестился даприговаривал: "Ну, ну!" Положение его весьма походило на положениешкольника, выбежавшего из секретной комнаты, куда начальник призвал его, сс тем чтобы дать кое-какое наставление, но вместо того высек совершеннонеожиданным образом. В непродолжительное время не было от него никакогожитья контрабандистам. Это была гроза и отчаяние всего польского жидовства
Честность и неподкупность его были неодолимы, почти неестественны. Он дажене составил себе небольшого капитальца из разных конфискованных товаров иотбираемых кое-какие вещиц, не поступающих в казну во избежание лишнейпереписки. Такая ревностно-бескорыстная служба не могла не сделатьсяпредметом общего удивления и не дойти наконец до сведения начальства. Онполучил чин и повышение и вслед за тем представил проект изловить всехконтрабандистов, прося только средств исполнить его самому. Ему тот же часвручена была команда и неограниченное право производить всякие поиски
Этого только ему и хотелось. В то время образовалось сильное обществоконтрабандистов обдуманно-правильным образом; на миллионы сулило выгоддерзкое предприятие. Он давно уже имел сведение о нем и даже отказалподосланным подкупить, сказавши сухо: "Еще не время"
Получив же в свое распоряжение все, в ту же минуту дал знать обществу,сказавши: "Теперь пора". Расчет был слишком верен. Тут в один год он могполучить то, чего не выиграл бы в двадцать лет самой ревностной службы
Прежде он не хотел вступать ни в какие сношения с ними, потому что был неболее как простой пешкой, стало быть, немного получил бы; но теперь..
теперь совсем другое дело: он мог предложить какие угодно условия. Чтобыдело шло беспрепятственней, он склонил и другого чиновника, своеготоварища, который не устоял против соблазна, несмотря на то что волосом былсед. Условия были заключены, и общество приступило к действиям. Действияначались блистательно: читатель, без сомнения, слышал так часто повторяемуюисторию об остроумном путешествии испанских баранов, которые, совершивпереход через границу в двойных тулупчиках, пронесли под тулупчиками намиллион брабантских кружев. Это происшествие случилось именно тогда, когдаЧичиков служил при таможне. Не участвуй он сам в этом предприятии, никакимжидам в мире не удалось бы привести в исполнение подобного дела. После трехили четырех бараньих походов через границу у обоих чиновников очутилось почетыреста тысяч капиталу. У Чичикова, говорят, даже перевалило и запятьсот, потому что был побойчее. Бог знает до какой бы громадной цифры невозросли благодатные суммы, если бы какой-то нелегкий зверь не перебежалпоперек всему. Черт сбил с толку обоих чиновников; чиновники, говоряпопросту, перебесились и поссорились ни за что. Как-то в жарком разговоре,а может быть, несколько и выпивши, Чичиков назвал другого чиновникапоповичем, а тот, хотя действительно был попович, неизвестно почемуобиделся жестоко и ответил ему тут же сильно и необыкновенно резко, именновот как: "Нет, врешь, я статский советник, а не попович, а вот ты такпопович!" И потом еще прибавил ему в пику для большей досады: "Да вот, мол,что!" Хотя он отбрил таким образом его кругом, обратив на него им жеприданное название, и хотя выражение "вот, мол, что!" могло быть сильно,но, недовольный сим, он послал еще на него тайный донос. Впрочем, говорят,что и без того была у них ссора за какую-то бабенку, свежую и крепкую, какядреная репа, по выражению таможенных чиновников; что были даже подкупленылюди, чтобы под вечерок в темном переулке поизбить нашего героя; но что обачиновника были в дураках и бабенкой воспользовался какой-то штабс-капканШамшарев. Как было дело в самом деле, бог их ведает; пусть лучшечитатель-охотник досочинит сам. Главное в том, что тайные сношения сконтрабандистами сделались явными. Статский советник хоть и сам пропал,но-таки упек своего товарища. Чиновников взяли под суд, конфисковали,описали все, что у них ни было, и все это разрешилось вдруг как гром надголовами их. Как после чаду опомнились они и увидели с ужасом, чтонаделали. Статский советник, по русскому обычаю, с горя запил, ноколлежский устоял. Он умел затаить часть деньжонок, как ни чутко былообоняние наехавшего на следствие начальства. Употребив все тонкие изворотыума, уже слишком опытного, слишком знающего хорошо людей: где подействовалприятностью оборотов, где трогательной речью, где покурил лестью, ни в коемслучае не портящею дела, где всунул деньжонку, - словом, обработал дело покрайней мере так, что отставлен был не с таким бесчестьем, как товарищ, иувернулся из-под уголовного суда. Но уже ни капитала, ни разных заграничныхвещиц, ничего не осталось ему; на все это нашлись другие охотники
Удержалось у него тысячонок десяток, запрятанных про черный день, да дюжиныдве голландских рубашек, да небольшая бричка, в какой ездят холостяки, дадва крепостных человека, кучер Селифан и лакей Петрушка, да таможенныечиновники, движимые сердечною добротою, оставили ему пять или шесть кусковмыла для сбережения свежести щек - вот и все. Итак, вот в каком положениивновь очутился герой наш! Вот какая громада бедствий обрушилась ему наголову! Это называл он: потерпеть по службе за правду. Теперь можно бызаключить, что после таких бурь, испытаний, превратностей судьбы ижизненного горя он удалится с оставшимися кровными десятью тысчонками вкакое-нибудь мирное захолустье уездного городишка и там заклекнет вовеки вситцевом халате у окна низенького домика, разбирая по воскресным дням дракумужиков, возникшую пред окнами, или для освежения пройдясь в курятникпощупать лично курицу, назначенную в суп, и проведет таким образомнешумный, но в своем роде тоже небесполезный век. Но так не случилось
Надобно отдать справедливость непреодолимой силе его характера. После всеготого, что бы достаточно было если не убить, то охладить и усмирить навсегдачеловека, в нем не потухла непостижимая страсть. Он был в горе, в досаде,роптал на весь свет, сердился на несправедливость судьбы, негодовал нанесправедливость людей и, однако же, не мог отказаться от новых попыток
Словом, он показал терпенье, пред которым ничто деревянное терпенье немца,заключенное уже в медленном, ленивом обращении крови его. Кровь Чичикова,напротив, играла сильно, и нужно было много разумной воли, чтоб наброситьузду на все то, что хотело бы выпрыгнуть и погулять на свободе. Онрассуждал, и в рассуждении его видна была некоторая сторона справедливости:"Почему ж я? зачем на меня обрушилась беда? Кто ж зевает теперь надолжности? - все приобретают. Несчастным я не сделал никого: я не ограбилвдову, я не пустил никого по миру, пользовался я от избытков, брал там, гдевсякий брал бы; не воспользуйся я, другие воспользовались бы. За что жедругие благоденствуют, и почему должен я пропасть червем? И что я теперь?Куда я гожусь? какими глазами я стану смотреть теперь в глаза всякомупочтенному отцу семейства? Как не чувствовать мне угрызения совести, зная,что даром бременю землю, и что скажут потом мои дети? Вот, скажут, отец,скотина, не оставил нам никакого состояния!"
Уже известно, что Чичиков сильно заботился о своих потомках. Такойчувствительный предмет! Иной, может быть, и не так бы глубоко запустилруку, если бы не вопрос, который, неизвестно почему, приходит сам собою: ачто скажут дети? И вот будущий родоначальник, как осторожный кот, покосятолько одним глазом вбок, не глядит ли откуда хозяин, хватает поспешно все,что к нему поближе: мыло ли стоит, свечи ли, сало, канарейка ли попаласьпод лапу - словом, не пропускает ничего. Так жаловался и плакал герой наш,а между тем деятельность никак не умирала в голове его; там все хотелочто-то строиться и ждало только плана. Вновь съежился он, вновь принялсявести трудную жизнь, вновь ограничил себя во всем, вновь из чистоты иприличного положения опустился в грязь и низменную жизнь. И в ожиданиилучшего принужден был даже заняться званием поверенного, званием, еще неприобретшим у нас гражданства, толкаемым со всех сторон, плоха уважаемыммелкою приказною тварью и даже самими доверителями, осужденным напресмыканье в передних, грубости и прочее, но нужда заставила решиться навсе. Из поручений досталось ему, между прочим, одно: похлопотать озаложении в опекунский совет нескольких сот крестьян. Имение былорасстроено в последней степени. Расстроено оно было скотскими падежами,плутами приказчиками, неурожаями, повальными болезнями, истребившими лучшихработников, и, наконец, бестолковьем самого помещика, убиравшего себе вМоскве дом в последнем вкусе и убившего на эту уборку все состояние свое до
