Школьная библиотека

По необычайному совпадению, врожденному, быть может,контрапунктическому художеству Шейда, поэт наш, кажется, называет здесьчеловека, с которым ему привелось на одно роковое мгновение свидеться тринедели спустя, но о существовании которого он в это время (2 июля) знать немог. Сам Иакоб Градус называл себя розно -- Джеком Дегре или Жаком де Грие,а то еще Джеймсом де Грей, -- он появляется также в полицейских досье какРавус, Равенстоун и д'Аргус. Питая нездоровую страсть к ражей и рыжей Россиисоветской поры, он уверял, что истинные корни его фамилии должно искать врусском слове "виноград", из коего добавленьем латинского суффиксаферментировался "Виноградус". Отец его, Мартын Градус, был протестанскимпастырем в Риге, но, не считая его, да еще дяди по матери (РоманаЦеловальникова -- полицейского пристава и по совместительству члена партиисоциал-революционеров), весь клан, похоже, занимался виноторговлей. МартынГрадус помер в 1920-ом году, а его вдова переехала в Страсбург, где такжевскоре померла. Еще один Градус, купец из Эльзаса, который, как это нистранно, вовсе не приходился кровником нашему убивцу, но многие годы состоялв близком партнерстве с его родней, усыновил мальчишку и вырастил его сосвоими детьми. Одно время юный Градус словно бы изучал фармакологию вЦюрихе, другое -- странствовал по мглистым виноградникам разъезднымдегустатором вин. Затем мы находим его погруженным в различные подрывныеделишки, -- он печатает сварливые брошюрки, служит связным в невнятныхсиндикалистских группках, организует стачки на стекольных заводах и прочее вэтом же роде. Где-то в сороковых он приезжает в Земблу торговать коньяком

Женится здесь на дочке хозяина забегаловки. Связи его с партией экстремистоввосходят еще ко времени первых ее корявых корчей, и когда рявкнулареволюция, скромный организаторский дар Градуса снискал ему кое-какоепризнание в учреждениях разного рода. Его отъезд в Западную Европу спакостной целью в душе и с заряженным пистолетом в кармане произошел в тотсамый день, когда безобидный поэт в безобидной стране начал Песнь вторую"Бледного пламени". Мысленно мы будем неотлучно сопровождать Градуса в егопути из далекой туманной Земблы в зеленое Аппалачие на всем протяженьипоэмы, -- идущим тропой ее тропов, проскакивающим на рифме верхом, удирающимза угол в переносе, дышащим в цезуре, машисто, будто с ветки на веткуспадающим со строки на строку, затаившимся между словами (смотри примечаниек строке 596) и снова выскакивающим на горизонте новой Песни, -упорно близясь ямбической поступью, пересекая улицы, взъезжая с чемоданом вруке по эскалатору пятистопника, соступая с него, заворачивая в новый ходмысли, входя в вестибюль отеля, гася лампу, покамест Шейд вычеркивает слово,и засыпая, едва поэт отложит на ночь перо

Строка 27: Из Хольмса, что ли...

Горбоносый, долговязый, довольно симпатичный частный сыщик, главныйгерой многочисленных рассказов Конэна Дойла. Я сейчас не имею возможностивыяснить, на который из них ссылается Шейд, но подозреваю, что поэт попростувыдумал "Дело о попятных следах"

Строка 35: Капели стылые стилеты

Как настойчиво возвращается поэт к образам зимы в зачине поэмы, начатойим благоуханной летней ночью! Понять механику ассоциации несложно (стекловедет к кристаллу, кристалл -- ко льду), но скрытый за нею суфлер остаетсянеразличимым. Скромность не позволяет мне предположить, что зимний день, вкоторый впервые встретились поэт и его будущий комментатор, как быпредъявляет здесь права на действительное время года. В прелестной строке,открывающей настоящее примечание, читателю следует приглядеться к первомуслову. Мой словарь определяет его так: "Капель (капельница, капелла) -череда капель, спадающих со стрехи, -- стрехопадение". Помнится, впервые явстретил его в стихотворении Томаса Гарди. Прозрачный морозувековечил прозрачное пенье капеллы. Стоит отметить также промельк темы"плаща и кинжала" в "стылых стилетах" и тень Леты в рифме

Строки 39-40: Прикрыть глаза и т.д.

В черновиках эти строки представлены вариантом:

39 ...................... и тащит, словно вор, сюда

40 Луна -- листву и солнце -- брызги льда

Нельзя не вспомнить то место из "Тимона Афинского" (акт IV, сцена 3),где мизантроп беседует с троицей грабителей. Не имея библиотеки в этойзаброшенной бревенчатой хижине, где я живу, словно Тимон в пещере, япринужден цитирования ради перевести это место прозой по земблянскойпоэтической версии, которая, надеюсь, довольно близка к исходному тексту илихотя бы верно передает его дух:

Солнце -- вор: оно приманивает море

И грабит его. Месяц -- вор

Свой серебристый свет она стянула у солнца,

Море -- вор: оно переплавляет месяц

Достойную оценку выполненных Конмалем переводов шекспировых творенийсмотри в примечании к строке 962

Строки 41-42: видеть ... мог я

К концу мая я мог видеть очертания некоторых моих образов в той форме,которую способен был придать им его гений, к середине июня я ощутил,наконец, уверенность, что он воссоздаст в поэме ослепительную Земблу,сжигающую мой мозг. Я околдовал ею поэта, я опоил его моими видениями, сбуйной щедростью пропойцы я обрушил на него все, что сам не в силах былперевести на язык и слог поэзии. Право, нелегко будет сыскать в историилитературы схожий случай, -- когда двое людей, розных происхождением,воспитанием, ассоциативным складом, интонацией духа и тональностью ума, изкоих один -- космополит-ученый, а другой -- поэт-домосед, вступают в тайныйсоюз подобного рода. Наконец я уверился, что он переполнен моей Земблой, чторифмы распирают его и готовы прыснуть по первому мановенью ресницы. Привсякой возможности я понукал его отбросить привычку лености и взяться заперо. Мой карманный дневничок пестрит такими, к примеру, заметками:"Присоветовал героический размер", "вновь рассказывал о побеге", "предложилвоспользоваться покойной комнатой в моем доме", "говорили о том, чтобызаписать для него мой голос" и вот, датированное 3 июля: "поэма начата!".

И хоть я слишком ясно, увы, сознаю, что результат в его конечном,прозрачном и призрачном фазисе нельзя рассматривать как прямое эхо моихрассказов (из которых, между прочим, в комментарии -- и преимущественно кПесни первой -- приводится лишь несколько отрывков), вряд ли можноусомниться и в том, что закатная роскошь этих бесед, словно каталитическийагент повлияла на самый процесс сдержанной творческой фрагментации,позволившей Шейду в три недели создать поэму в 1000 строк. Сверх того, и вкрасках поэмы присутствует симптоматическое семейственное сходство с моимиповестями. Перечитывая, не без приятности, мои комментарии и его строки, яне раз поймал себя на том, что перенимаю у этого пламенного светила -- умоего поэта -- как бы опалесцирующее свечение, подражая слогу егокритических опытов. Впрочем, пускай и вдова его, и коллеги забудут о заботахи насладятся плодами всех тех советов, что давали они моему благодушномудругу. О да, окончательный текст поэмы целиком принадлежит ему.

Если мы отбросим, а я думаю, что нам следует сделать это, тримимолетных ссылки на царствующих особ (605, 821 и 894)вместе с "Земблой" Попа, встречаемой в строке 937, мы будем вправезаключить, что из окончательного текста "Бледного пламени" безжалостно ипреднамеренно вынуты любые следы привнесенного мной материала, но мы заметими то, что несмотря на надзор над поэтом, учиненный домашней цензурой и Богего знает кем еще, он дал королю-изгнаннику прибежище под сводамисохраненных им вариантов, ибо наметки не менее, чем тринадцати стихов,превосходнейших певучих стихов (приведенных мной в примечаниях к строкам70, 80 и 130, -- все в Песни первой, над которой он,по-видимому, работал, пользуясь большей, чем в дальнейшем, свободойтворчества), несут особенный отпечаток моей темы, -- малый, но неложныйореол, звездный блик моих рассказов о Зембле и несчастном еегосударе

Строки 47-48: лужайку и потертый домишко меж Вордсмитом иГольдсвортом

Первое имя относится, конечно, к Вордсмитскому университету. Второе жеобозначает дом на Далвич-роуд, снятый мною у Хью Уоренна Гольдсворта,авторитета в области римского права и знаменитого судьи. Я не имелудовольствия встретиться с моим домохозяином, но почерк его мне пришлосьосвоить не хуже, чем почерк Шейда. Внушая нам мысль о срединном расположениимежду двумя этими местами, поэт наш заботится не о пространственнойточности, но об остроумном обмене слогов, заставляющем вспомнить двухмастеров героического куплета, между которыми он поселил свою музу. Вдействительности "лужайка и потертый домишко" отстояли на пять миль к западуот Вордсмитского университета и лишь на полсотни ярдов или около того -- отмоих восточных окон.

В Предисловии к этому труду я имел уже случай сообщить нечто обудобствах моего жилища. Очаровательная и очаровательно неточная дама (смотрипримечание к строке 692), которая раздобыла его для меня, заглазно,имела вне всяких сомнений лучшие из побуждений, не забудем к тому же, чтовся округа почитала этот дом за его "старосветские изящество ипросторность". На деле то был старый, убогий, черно-белый,деревянно-кирпичный домина, у нас такие зовутся wodnaggen, -- срезными фронтонами, стрельчатыми продувными окошками и так называемым"полупочтенным" балконом, венчающим уродливую веранду. Судья Гольдсвортобладал женой и четырьмя дочерьми. Семейные фотографии встретили меня в