Школьная библиотека

признательности" изданным произведениям Джона Шейда всего через месяц послекончины поэта. Оно явилось на свет в худосочном литературном журнальчике,название которого выветрилось у меня из памяти, мне показали его в Чикаго,где я на пару дней прервал автомобильную поездку из Нью-Вая в Кедры, в этисуровые осенние горы.

Комментарий, в коем должно царить мирной учености, не лучшее место длянападок на нелепые недочеты этого мелкого синодика. Я поминаю его лишьпотому, что именно в нем наскреб я скудные сведения о родителях поэта. Егоотец, Сэмюель Шейд, умерший пятидесяти лет в 1902-ом году, в молодые годаизучал медицину и был вице-президентом экстонской фирмы хирургическихинструментов. Главной его страстью, впрочем, было то, что наш велеречивыйнекрологист именует "изучением пернатого племени", добавляя, что "в егочесть названа птица: Bombycilla Shadei"{1} (это, разумеется, shadei, т.е

"теневидная"). Мать поэта, рожденная Каролина Лукин, помогала мужу в еготрудах, именно она нарисовала прелестные изображения для его "Птиц Мексики",эту книгу я, помнится, видел в доме моего друга. Чего некрологист не знал,так это того, что фамилия Лукин происходит от "Лука", как равно и Лаксон, иЛокок, и Лукашевич. Вот один из множества случаев, когда бесформенное навид, но живое и характерное родовое прозванье нарастает, приобретая поройнебывалые очертания, вокруг заурядного кристаллика крестного имени

Лукины -- фамилия старая, из Эссекса. Бытуют также фамилии, связанныес занятиями: к примеру, Писарев, Свитский (тот, кто расписывает свитки),Лимонов (тот, кто иллюминует прописи), Боткин (тот, кто делает ботики -модную обутку), да тысячи других. Учитель мой, родом шотландец, всякуюстарую развалюху называл "харлей-хауз". Но довольно об этом.

Кое-какие иные сведения касательно срединных лет на диво беднойсобытьями жизни Джона Шейда и его университетской деятельностилюбопытствующий читатель сможет сам отыскать в профессоровой статье. Вцелом, скучное было бы сочинение, не оживляй его, коли дозволено таквыразиться, некоторые особливые ухищрения. Так, в нем содержится только одноупоминание о шедевре моего друга (лежащем, пока я это пишу, опрятнымистопками у меня на столе, под солнцем, подобно слиткам сказочного металла),и я привожу его с болезненным удовольствием: "Незадолго до безвременнойкончины поэта он, по-видимому, работал над автобиографической поэмой"

Обстоятельства самой кончины полностью извращены профессором, имевшимнесчастье довериться господам из поденной прессы, которые, -- вероятно, изполитических видов -- исказили и побуждения и намерения преступника, недожидаясь суда над ним, который, увы, в этом мире так и не состоялся (смотрив свое время мои заключительные заметки). Но конечно, самая поразительнаяособенность этого поминальничка состоит в том, что в нем нет ни слова ославной дружбе, озарившей последние месяцы жизни Джона.

Друг мой не мог вызвать в памяти образ отца. Сходным образом и король,коему также не минуло и трех, когда почил его отец, король Альфин, не умелприпомнить его лица, хоть, как то ни странно, отлично помнил шоколадныймонопланчик, который он пухлым дитятей держит на самой последней (Рождество1918-го года) фотографии грустного авиатора в жокейских бриджах, на коленахкоторого он раскинулся неохотно и неуютно.

Альфин Отсутствующий (1873-1918, годы царствования: 1900-1918, впрочем,1900-1919 в большинстве биографических словарей -- недоразумение,порожденное случайным стечением дат при переходе от старого стиля к новому)прозвищем своим был обязан Амфитеатрикусу, беззлобному сочинителюстихотворений на злобу дня (по его же милости мою столицу прозвали"Ураноградом"!), печатавшемуся в либеральных газетах. Рассеянностькороля Альфина не имела границ. Лингвист он был никакой, знал лишь несколькофраз, французских и датских, но всякий раз, что случалось ему произноситьречь перед подданными -- перед кучкой, скажем, ошалелых земблянских мужиковв какой-нибудь дальней долине, куда он с треском приземлялся, -- нечтонеуправляемое щелкало у него в мозгу, и он прибегал к этим фразам, сдабриваяих для пущей понятности толикой латыни. В большей части анекдоты насчетпосещавших его приступов простомыслия слишком глупы и неприличны, чтобыпачкать ими эти страницы, однако ж один из них, и по-моему совсем несмешной, вызвал у Шейда такие раскаты хохота (и воротился ко мне черезпреподавательскую с такими непристойными добавлениями), что я склоненпривести его здесь в качестве образчика (и коррективы). Однажды летом, передПервой Мировой, когда в нашу маленькую и сдержанную страну прибыл с весьманеобычным и лестным визитом император одной великой иностранной державы (ясознаю, как небогат их выбор), отец мой отправился с ним и с молодымземблянским толмачом (вопрос пола которого я оставляю открытым) вувеселительную загородную поездку на только что полученном, сделанном назаказ автомобиле. Как и всегда, король Альфин путешествовал без всякойсвиты, -- это, а также шибкость его езды зримо беспокоили гостя. На обратномпути, милях в двадцати от Онгавы король Альфин решил остановиться для мелкойпочинки. Пока он копался в моторе, император с интерпретатором удалились подсень придорожной сосны, и только когда король Альфин уже воротился в Онгаву,он постепенно усвоил из беспрестанных и совершенно отчаянных расспросов,обращенных к нему, что кое-кого потерял дорогою ("Какой император?" -- так иосталось единственным его памятным mot{1}). Вообще говоря, всякий раз, что явносил свою лепту (или то, что представлялось мне лептой), я настаивал,чтобы поэт мой делал записи, а не тратился в пустых разговорах, но чтоподелаешь, поэты -- тоже люди.

Рассеянность короля Альфина странным образом сочеталась с пристрастиемк механическим игрушкам, наипаче же -- к летальным аппаратам. В 1912-ом годуон уловчился взлететь на зонтообразном "гидроплане" Фабра и едва непотонул в море между Нитрой и Индрой. Он разбил два "Фармана",три земблянских машины и любимую им "Demoiselle"2 Сантос-Дюмона. В1916-ом году его неизменный "воздушный адъютант" полковник Петр Гусев(впоследствии -- пионер парашютизма, оставшийся и в свои семьдесят лет однимиз первейших прыгунов всех времен) соорудил для него полностью оригинальныймоноплан "Бленда-1", она-то и стала птицей его рока. Ясным, не оченьхолодным декабрьским утром, которое выбрали ангелы, чтоб уловить в свои сетиего смиренную душу, король Альфин попытался в одиночном полете выполнитьсложную вертикальную петлю, показанную ему в Гатчине князем АндреемКачуриным, прославленным русским акробатом и героем Первой Мировой

Что-то у него незаладилось, и малютка "Бленда" вошла в неуправляемое пике

Летевшие сзади и выше него на биплане Кодрона полковник Гусев (кэтому времени уже герцог Ральский) и королева сделали несколькоснимков того, что поначалу казалось благородным и чистым маневром, но вскореобратилось в нечто иное. В последний миг король Альфин сумел выровнитьмашину и снова возобладать над земной тягой, но сразу за тем влетел прямикомв леса огромной гостиницы, которую строили посреди прибрежной вересковойпустоши как бы нарочно для того, чтобы она преградила путь королю. КоролеваБленда приказала снести незавершенное и сильно попорченное строение, заменивего безвкусным гранитным монументом, увенчанным невероятного образабронзовым аэропланом. Глянцевитые оттиски увеличенных снимков, запечатлевшихвсю катастрофу, были в один прекрасный день найдены восьмилетнимКарлом-Ксаверием в ящике книжного шкапа. На некоторых из этих жуткихкартинок виднелись плечи и кожаный шлем странно безмятежного авиатора, а напредпоследнем фото, как раз перед белым расплывчатым облаком обломков,явственно различалась рука, воздетая в знак уверенности и торжества. Долгопотом мальчику снились дурные сны, но мать его так и не узнала о том, что онвидел эту адскую хронику.

Ее он помнил -- более-менее: наездница, высокая, широкая, плотная,краснолицая. Королевская кузина уверила ее, что отданный на попечениемилейшего мистера Кэмпбелла, обучавшего нескольких смирных принцессраспяливать бабочек и находить удовольствие в чтении "Погребального плачапо лорду Рональду", сын ее будет благополучен и счастлив. М-р Кэмпбелл,полагая жизнь свою на переносные, так сказать, алтари разнообразных хоббий-- от изучения книжных клещей до медвежьей охоты -- и будучи в состоянии заодну прогулку целиком отбарабанить "Макбета" и притом наизусть, совсем недумал о нравственности своих подопечных, предпочитая красоток отрокам и нежелая вникать в тонкости земблянской педократии. После десятилетней службыон оставил страну ради некоего экзотического двора -- в 1932-ом году, когданаш принц, уже семнадцатилетний, начал делить досуг между Университетом исвоим полком. То была лучшая пора его жизни. Он все не мог решить, что жесильнее влечет его душу: изучение поэзии, особливо английской, плац-парадыили бал-маскарады, где он танцевал с юными девами и девоподобными юношами

Мать скончалась внезапно, 21 июля 1932 года, от загадочного заболеваниякрови, поразившего также и матушку и бабушку ее. За день до того ей сталомного лучше, и Карл-Ксаверий отправился на всенощный бал в так называемыеГерцоговы Палаты, что в Гриндельводах: для пустяковой, вполнеповерхностной гетеросексуальной интрижки, несколько даже освежающей послекое-каких предшествующих затей. Часов около четырех утра, когда солнцеопламенило вершины дерев и розовый конус Маунт-Фалька, корольостановил свой мощный автомобиль у одного из проходов Дворца. Так нежен былвоздух и поэтичен свет, что он и бывшие с ним трое друзей решили пройти полиповым рощам остаток пути до Павлиньего павильона, где размещались егогости. Он и Отар, его платонический наперсник, были во фраках, но безцилиндров, унесенны5 ветром большой дороги. Странное чувство овладелочетверкой друзей, стоявших под молодыми вязами посреди сухого ландшафта -эскарпы и контрэскарпы, усиленные тенями и контртенями. С Отаром, приятным иобразованным аделингом с громадным носом и редкими волосами, былачета его любовниц -- восемнадцатилетняя Фифальда (на которой он послеженился) и семнадцатилетняя Флер (с которой мы еще встретимся в двухдругих примечаниях) -- дочери графини де Файлер, любимой камеристкикоролевы. Невольно замираешь перед этой картиной, как бывает, когда,достигнув господствующих высот времени и оглянувшись назад, видишь, чточерез миг жизнь твоя полностью переменится. Итак, там был Отар, озадаченновзиравший на далекие окна королевских покоев, две девы пообок, тонконогие, впереливчатых палантинах, с розовыми кошачьими носиками, сонно-зеленоглазые,в серьгах, горевших заемным солнечным блеском и потухавших. Вокруг толклись