Книга "Бледное пламя". Страница 18
какие-то люди, так бывало всегда, в любые часы у этих ворот, мимо которыхбежала на встречу с Восточным трактом дорога. Крестьянка с выпечеными еюхлебами -- несомненная мать часового, еще не пришедшего, чтобы сменить вбезотрадной привратной клетушке небритое, юное и мрачное nattdett (дитяночи), сидела на камне контрфорса и, по-женски забыв обо всем на свете,следила за тонкими восковыми свечами, порхавшими, как светляки, от окна кокну; двое работников, придержав велосипеды, стояли и тоже глазели настранные огоньки; и пьянчуга в моржовых усищах шатался вокруг, хлопаясь олиповые стволы. В эти минуты, когда замедляется время, случается нахвататьсяразных пустяков. Король заметил, что красноватая глина забрызгала рамывелосипедов, и что передние их колеса повернуты в одну сторону, параллельно
Вдруг на уступчивой тропке, юлящей в кустах сирени, -- кратчайший путь откоролевских покоев, -- завиделась бегущая графиня, ноги ее путались вподрубе стеганой мантии, и в этот же миг с другого бока Дворца вышли всесемеро членов Совета, одетых с парадной пышностью и несущих, словно кексы сизюмом, дубликаты различных регалий, и церемонно заспешили по каменнымлестницам, -- но графиня опередила их на целый алин и успела выпалитьновость. Пьяница затянул было скабрезную песенку "Карлун-потаскун", носверзился в ров под равелином. Трудно с ясностью описать в короткихпримечаниях к поэме разнообразные подступы к укрепленному замку, поэтому я,сознавая сложность задачи, подготовил для Джона Шейда -- в июне, когдарассказывал ему о событиях, бегло описанных в некоторых из моих примечаний(смотри, например, комментарий к строке 130), -- довольно изрядныйплан залов, террас и увеселительных плацев Дворца в Онгаве. Если его тольконе уничтожили и не украли, изящное это изображение, выполненное цветноютушью на большом (тридцать на двадцать дюймов) картоне, верно, еще пребываеттам, где я в последний раз видел его в середине июля, -- на верху большогочерного сундука, что стоит наискось от старого обжимного катка в нишекоридорчика, ведущего к так называемой фруктовой кладовке. Если его там нет,следует поискать в кабинете Джона на втором этаже. Я писал о нем к миссисШейд, но она больше не отвечает на мои письма. В случае, если картон ещесуществует, я хочу попросить ее, -- не повышая голоса, очень почтительно,так почтительно, как ничтожнейший из подданных короля мог бы молить онеотложнейшей реституции (план-то все-таки мой и ясно подписан чернойкороной шахматного короля после слова "Кинбот"), -- выслать его, хорошоупакованным, с пометкой "не сгибать" и с объявленной ценностью моемуиздателю для воспроизведения в последующих изданиях настоящего труда. Какойбы ни обладал я энергией, она совершенно иссякла в последнее время, амучительные мигрени делают ныне невозможными усилия памяти и утруждениеглаз, потребные для начертания второго такого же плана. Черный сундук стоитна другом, побольше, буром или же буроватом, и по-моему, в темном углу рядомс ними было еще чучело то ли лисы, то ли шакала
Строка 80: "претерист"
Против этого на полях черновика записаны две строки, из которыхрасшифровке поддается только первая. Она читается так:
День должно вечером хвалить
Я совершенно уверен, что мой друг пытался использовать здесь несколькострок, которые я, бывало, цитировал ему и миссис Шейд в беспечную минуту, -а именно, очаровательное четверостишие из староземблянского варианта"Старшей Эдды" в анонимном английском переводе (Кирби?):
Ведь мудрый хвалит день ко сну,
Лед -- перейдя, зарыв -- жену,
Невесту -- вздрючив до венца,
И лишь заездив -- жеребца
Строка 82: Уложен спать
Наш принц любил Флер любовью брата, но без каких-либо тонкостейкровосмесительства или вторичных гомосексуальных замысловатостей. У нее былобледное личико с выступающими скулами, ясные глаза и кудрявые темные волосы
Ходили слухи, что потратив месяцы на пустые блуждания с фарфоровой чашкой итуфелькой Сандрильоны, великосветский поэт и ваятель Арнорнашел в ней, что искал, и использовал груди ее и ступни для своей "Лилит,зовущей Адама вернуться", впрочем, я вовсе не знаток в этих деликатныхделах. Отар, бывший ее любовником, говорил, что когда вы шли за нею, и оназнала, что вы за нею идете, в покачивании и игре ее стройных бедер быланапряженная артистичность, нечто такое, чему арабских девушек обучали вособой школе особые парижские сводни, которых затем удушали. Хрупкие этищиколки, говорил он, которые так близко сводила ее грациозная иволнообразная поступь,-- это те самые "осторожные сокровища" изстихотворения Арнора, воспевающего мирагаль (деву миража), за которую"король мечтаний дал бы в песчаных пустынях времен триста верблюдов и триродника"
On sбgaren wйrem tremkнn tri stбna
Verbбlala wod gйv ut trн phantбna
(Я пометил ударения.)
Весь этот душещипательный лепет (по всем вероятиям, руководимый еемамашей) на принца впечатления не произвел, он, следует повторить, относилсяк ней как к единокровной сестре, благоуханной и светской, с подкрашеннымротиком и с maussade{1}, расплывчатой, галльской манерой выражения тогонемногого, что ей желательно было выразить. Ее безмятежная грубость вотношениях с нервной и словообильной графиней казалась ему забавной. Онлюбил танцевать с ней -- и только с ней. Ничто, ничто совершенно невздрагивало в нем, когда она гладила его руку или беззвучно касалась чутьприоткрытыми губами его щеки, уже покрытой нагаром погубившего бал рассвета
Она, казалось, не огорчалась, когда он оставлял ее ради более мужественныхутех, снова встречая его в потемках машины, в полусвете кабаре покорной идвусмысленной улыбкой привычно целуемой дальней кузины.
Сорок дней -- от смерти королевы Бленды до его коронации -- были,возможно, худшим сроком его жизни. Матери он не любил, и безнадежное,беспомощное раскаяние, которые он теперь испытывал, выродились в болезненныйфизический страх перед ее призраком. Графиня, которая, кажется, былапостоянно при нем, шелестя где-то поблизости, склонила его к посещениюсеансов столоверчения, проводимых опытным американским медиумом, вызывавшимдух королевы, орудуя той же планшеткой, посредством которой она толковалапри жизни с Тормодусом Торфеусом и А.Р. Уоллесом; ныне духрезво писал по-английски: "Charles take take cherish love flower flowerflower" ("Карл прими прими лелей любовь цветок цветок цветок")
Старик-психиатр, так основательно подпорченный графиниными подачками, что иснаружи начал уже походить на подгнившую грушу, твердил принцу, что егопороки подсознательно убивали мать и будут "убивать ее в нем" и дальше,когда он не отречется от содомии. Придворная интрига -- это незримыймизгирь, что опутывает вас все мерзее с каждым вашим отчаянным рывком. Принцнаш был молод, неопытен и полубезумен от бессонницы. Он уж почти и неборолся. Графиня спустила состояние на подкупы его kamergrum'а[постельничего], телохранителя и даже немалой части министра двора. Онаспала теперь в малой передней по соседству с его холостяцкой спальней -прекрасным, просторным, округлым апартаментом в верху высокой и мощнойЮго-Западной Башни. Здесь был приют его отца, все еще соединенный занятнымлотком в стене с круглым бассейном нижней залы, и принц начинал свой день,как бывало начинал и отец, -- сдвигая стенную панель за своей походнойкроватью и перекатываясь в шахту, а оттуда со свистом влетая прямиком вяркую воду. Для нужд иных, чем сон, Карл-Ксаверий установил посредиперсидским ковром укрытого пола так называемую патифолию, то есть огромную,овальную, роскошно расшитую подушку лебяжьего пуха величиною в тройнуюкровать. В этом-то просторном гнезде, в срединной впадинке, и дремала нынеФлер под покрывалом из натурального меха гигантской панды, только что вспешке привезенным с Тибета горсткой доброжелательных азиатов по случаю еговосшествия на престол. Передняя, в которой засела графиня, имела собственнуювнутреннюю лестницу и ванную комнату, но соединялась также раздвижной дверьюс Западной Галереей. Не знаю, какие советы и наставления давала Флер еемать, но совратительницей бедняжка оказалась никудышной. Словно тихийпомешанный, она упорствовала в попытках настроить виолу д'амур или, принявскорбную позу, сравнивала две древних флейты, звучавших обе уныло и слабо
Тем временем он, обрядившись в турка, валялся в просторном отцовском кресле,свесив с подлокотника ноги, листая том "Historia Zemblica"{1}, делаявыписки и иногда выуживая из нижних карманов кресла то старинныеводительские очки, то перстень с черным опалом, то катышек серебристойшоколадной обертки, а то и звезду иностранного ордена.
Грело вечернее солнце. На второй день их уморительного сожительства онаоказалась одетой в одну только верхнюю часть какой-то пижамки -- без пуговици рукавов. Вид четырех ее голых членов и трех "мышек" (земблянская анатомия)его раздражал, и он, расхаживающий по комнате и обдумывающий тронную речь,не глядя, швырял в ее сторону шорты или купальный халат. Иногда, возвратясьв уютное старое кресло, он заставал там ее, горестно созерцающей изображениеbogturа [древнего воина] в труде по истории. Он выметал ее вон из кресла, иона, потянувшись, перебиралась на приоконный диван, под пыльный солнечныйлуч, впрочем, спустя какое-то время она снова льнула к нему и приходилосьодной рукой отпихивать ее торкливую головку, пока другая писала, или поодному отдирать розовые коготки от рукава либо подпояски.
Ее ночное присутствие не убивало бессонницы, но по крайности держало нарасстоянии крутое привидение королевы Бленды. В изнеможении и сонливости онутешался пустыми фантазиями, -- не встать ли, к примеру, и не вылить ли изграфина немного холодной воды на голое плечико Флер, чтобы погасить на немслабый отблеск лунных лучей? У себя в логове зычно храпела графиня. Дальше,
