Школьная библиотека

другой дом или, говоря точнее, громко обсуждали этот переезд друг с дружкойтак, чтобы всякий, имеющий уши, мог услышать, что они подумывают о переезде,-- и злой дух сгинул, как случается с moskovettom, этим мучительным ветром,этой глыбой холодного воздуха, во весь март дующего в наши восточные берега,пока внезапно, в одно из утр, не заслышится пение птиц, и флаги повиснут,обмякнув, и очертания мира снова встанут по местам. Явления прекратилисьполностью, и если не забылись, то по крайности никогда не упоминались; нокак все-таки любопытна наша неспособность увидеть таинственный знакравенства между Гераклом, рвущимся на простор из слабого тельцаневротического ребенка, и неистовым духом тетушки Мод, как удивительно, чтонаше чувство рационального довольствуется первым же объяснением,подвернувшимся под руку, хотя, в сущности, научное и сверхъестественное,чудо мышцы и чудо мышления равно неисповедимы, как и все пути ГосподаНашего

Строка 231: Смешны потуги и т.д.

В этом месте черновика (датированном 6 июля) ответвляется прекрасныйвариант, содержащий один странный пробел:

Тот, странный, Свет, где обитают вечно

Мертворожденные, где все увечья

Целят, где воскресают звери наши,

Где разум, здесь до времени угасший,

Живет и достигает высших сфер:

Бедняга Свифт и ------, и Бодлер

Что заменил этот прочерк? Имя должно быть хореическим. Среди имензнаменитых поэтов, художников, философов и проч., сошедших с ума или впавшихв старческое слабоумие, подходящих найдется немало. Столкнулся ли Шейд счрезмерным разнообразием и, не имея логического подспорья для выбора,оставил пробел, полагаясь на таинственную органическую силу, что выручаетпоэтов, заполняя такие пробелы по собственному усмотрению? Или тут былочто-то иное, -- некая темная интуиция, провидческая щепетильность,помешавшая вывести имя выдающегося человека, бывшего ему близким другом?Может статься, он сыграл втемную оттого, что некий домашний читательвоспротивился бы упоминанию этого именно имени? И коли на то пошло, зачемвообще называть его в столь трагическом контексте? Тревожные, темные думы

Строка 238: Подобье изумрудного ларца

Это, сколько я понимаю, сквозистая оболочка, оставленная на древесномстволе созревшей цикадой, вскарабкавшейся сюда, чтобы выбраться на свет

Шейд рассказывал, что однажды он опросил аудиторию из трехсот студентов, итолько трое знали, как выглядит цикада. Невежественные первопоселенцыокрестили ее "саранчой", которая, разумеется, есть не что иное, каккузнечик, и ту же нелепую ошибку совершали многие поколения переводчиковЛафонтеновой "La Cigale et la Fourmi"{1} (смотри строки 243-244)

Всегдашний спутник cigale, муравей, вот-вот забальзамируется в янтаре.

Во время наших закатных блужданий, которых так много, самое малоедевять (согласно моим записям), было в июне и лишь жалкие два выпали напервые три недели июля (мы возобновим их в Ином Краю!), мой друг с некоторымкокетством указывал кончиком трости на разные занятные природные объекты. Онникогда не уставал иллюстрировать посредством этих примеров необычайнуюсмесь Канадской и Австральной зон, которые "сошлись", как он выражался, 2этой части Аппалачия, где на наших высотах в 1500 футов северные виды птиц,насекомых и растений смешиваются с представителями юга. Как и большинстволитературных знаменитостей, Шейд, видимо, не сознавал, что скромномупочитателю, который наконец-то загнал в угол и для себя одного залучилнедостижимого гения, куда интересней поговорить с ним о литературе и жизни,чем услышать, что "диана" (предположительно, цветок) встречается вНью-Вае наряду с "атлантидой" (предположительно, тоже цветок), ипрочее в том же роде. Особенно памятна мне одна несносная прогулка (6 июля),которой поэт мой с великолепной щедростью одарил меня в возмещение за тяжкуюобиду (смотри и почаще смотри примечание к строке 181), в оплату замой скромный дар (которым, я думаю, он так никогда и не воспользовался) и сразрешения жены, подчеркнуто проводившей нас по дороге в Далвичский лес. Спомощью коварных экскурсов в естественную историю Шейд продолжал ускользатьот меня -- от меня, истерически, жгуче, неуправляемо стремившегося узнать,какую именно часть приключений земблянского короля закончил он в последниечетыре-пять дней. Гордость, мой вечный изъян, не позволяла мне донимать егопрямыми вопросами, но я все время возвращался к прежним моим темам -- кпобегу из Дворца, к приключениям в горах, -- чтобы вытянуть из негокакие-либо признания. Казалось бы, поэт, создающий длинное и сложноепроизведение, должен был прямо-таки вцепиться в возможность поговорить обедах своих и победах. Так ничего же подобного! Все, что я получал в ответна мои бесконечно мягкие и осторожные распросы, это фразочки вроде: "Угу,движется помаленьку" или "Не-а, не скажу", и наконец, он осадил меняоскорбительным анекдотом о короле Альфреде, который, якобы, любил послушатьрассказы бывшего при нем норвежского служителя, но отсылал оного, погружаясьв иные дела. "Снова-здорово, -- говаривал грубый Альфред смиренномунорвежцу, пришедшему, чтобы поведать чуть отличный вариант какого-нибудьдревнего скандинавского мифа, уже сообщенного им прежде. -- Опять ты тутотираешься!" Вот так и вышло, дорогие мои, что легендарный беглец,боговдохновенный северный бард ныне известен любому школьнику под дурацкойкличкой "Отир" [Отер].

Однако! В другом, более позднем случае, мой капризный друг-подкаблучникбыл все же добрее (смотри примечание к строке 783)

Строка 240: Британец в Ницце

Морские чайки 1933-го года, разумеется, умерли все. Но, дав объявлениев "The London Times", можно добыть имя их благотворителя, -- если только егоне выдумал Шейд. Когда я посетил Ниццу четверть века спустя, британцазаменил местный житель, бородатый старый бездельник, которого терпели или жепоощряли ради привлечения туристов, -- он стоял, похожий на статуюВерлена, с невзыскательной чайкой, сидевшей в профиль на егосвалявшейся шевелюре, или отсыпался под общедоступным солнышком, уютносвернувшись, спиной к колыбельным рокотам моря, на променадной скамье, подкоторой аккуратно раскладывал на газете разноцветные куски неопределимойснеди -- на предмет просушки или ферментации. Вообще англичане здесьпопадались очень редко, гораздо более значительное их скопление я обнаружилнемного восточнее Ментоны, на набережной, где был воздвигнут в честькоролевы Виктории пока еще запеленутый грузный монумент, с трудом обнимаемыйбризом, -- взамен унесенному немцами. Довольно трогательно топырился подпокрывалом ретивый рожок ее ручного единорога

Строка 246: ...родная

Поэт обращается к жене. Посвященный ей пассаж (строки 246-292)полезен в структурном отношении как переход к теме дочери. Я однако же смеюутверждать, что когда раздавался вверху над нашими головами топот "родной"Сибил, отчетливый и озлобленный, не все и не всегда бывало так уж "хорошо"!

Строка 247: Сибил

Жена Джона Шейда, рожденная Ирондель (что происходит не от английскогообозначения небольшой долины, богатой железной рудой [iron dell], а отфранцузского слова "ласточка"). Она была несколькими месяцами старшенего. Сколько я понимаю, корни у нее канадские, как и у бабки Шейда поматеринской линии (двоюродной сестры дедушки Сибил, коли я не слишкомошибся).

С первых минут знакомства я старался вести себя в отношении жены моегодруга с предельной предупредительностью, и с первых же минут она невзлюбиламеня и исполнилась подозрений. Позже мне довелось узнать, что, упоминая меняприлюдно, она обзывала меня "слоновым клещом, ботелым бутомкоролевских размеров, лемурьей глистой, чудовищным паразитом гения"

Я ей прощаю -- ей и всем остальным

Строка 270: Ванесса, мгла с багровою каймой

Как это похоже на ученого словесника, -- подыскивая ласкательное имя,взгромоздить род бабочек на орфическое божество и поместить их поверхнеизбежной аллюзии на Ваномри Эстер! В этой связи из моей памяти выплываютдве строки из одной поэмы Свифта (которой я не могу отыскать в этой леснойглуши):

Меж тем Ванесса все цветет

Прекрасная, как Аталанта{1}

Что до ванессы-бабочки, она вновь появится в строках 992-995 (ккоторым смотри примечание). Шейд говорил, бывало, что старо-английское еенаименование -- это "The Red Admirable" [Красная Восхитительная], а уж потомоно выродилось в "The Red Admiral" [Красный Адмирал]. Это одна из немногихслучайно знакомых мне бабочек. Зембляне зовут ее harvalda[геральдическая], возможно оттого, что легко узнаваемые очертания ее несетгерб герцогов Больна. В определенные года, по осени, она довольно частопоявлялась в Дворцовых Садах в обществе однодневных ночниц. Мне случалосьвидеть, как "красная восхитительная" пирует сочащимися сливами, а однажды -и дохлым кроликом. Весьма шаловливое насекомое. Почти домашний ее экземплярбыл последним природным объектом, показанным мне Джоном Шейдом, когда он шелнавстречу своей участи (смотри, смотри теперь же мои примечания к строкам992-995).

В иных из моих заметок я примечаю свифтовский присвист. Я тоже поприроде своей склонен к унынию, -- беспокойный, брюзгливый и подозрительныйчеловек, хоть и у меня выпадают минуты ветрености и fou rire{2}