Книга "Бледное пламя". Страница 29
Строка 275: Уж сорок лет
Джон Шейд и Сибила Ласточкина (смотри примечание к строке 247)поженились в 1919-ом году, ровно за тридцать лет до того, как король Карлобвенчался с Дизой, герцогиней Больна. С самого начала его правления(1936-1958) представители нации -- ловцы лосося, внесоюзные стекольщики,группы военных, встревоженные родственники и в особенности епископПолюбский, сангвинический и праведный старец, -- выбивались из сил встараниях склонить его к отказу от обильных, но бесплодных наслаждений и квступлению в брак. Дело шло не о морали, но о престолонаследии. Как и принекоторых его предшественниках, неотесанных, пылавших страстью к мальчикамконунгах из ольховых чащоб, духовенство вежливо игнорировало языческиенаклонности молодого холостяка, но желало от него совершения того, чтосовершил более ранний и еще более несговорчивый Карл: взял себеотпускную ночь и законным образом породил наследника.
Впервые он увидал девятнадцатилетнюю Дизу праздничной ночью 5 июля 1947года на балу-маскараде в дядюшкином дворце. Она явилась в мужскC наряде -мальчик-тиролец с чуть повернутыми вовнутрь коленками, но храбрый ипрелестный; после он повез ее и двух двоюродных братьев (чету переодетыхцветочницами гвардейцев) кататься по улицам в своем божественном новом автос откидным верхом -- смотреть роскошную иллюминацию по случаю его днярождения и факельтанцы в парке, и потешные огни, и запрокинутые,побледневшие лица. Почти два года он медлил, но, осаждаемый нечеловеческиречистыми советниками, в конце концов уступил. В канун венчания он большуючасть ночи провел в молитве, замкнувшись один в холодной громаде Онгавскогособора. Чопорные ольховые корольки взирали на него черезрубиново-аметистовые окна. Никогда еще не просил он Господа с такою страстьюо наставлении и ниспослании силы (смотри далее примечания к строкам433-435).
После строки 274 находим в черновике неудавшийся приступ:
Люблю я имя "Шейд", в испанском -- "Ombre", -
Почти что "человек"..
Остается лишь пожалеть, что Шейд не последовал этой теме -- и неизбавил читателя от дальнейших смутительных интимностей
Строка 286: самолетный след в огне заката
И я имел обыкновение привлекать внимание поэта к идиллической красеаэропланов в вечереющем небе. Кто же мог угадать, что в тот самый день (7июля), когда Шейд записал эту светящуюся строку (последнюю на двадцатьтретьей карточке), Градус, он же Дегре, перетек из Копенгагена в Париж,завершив тем самым вторую стадию своего зловещего путешествия! "Есть и вАркадии мне удел", -- речет Смерть на кладбищенском памятнике.
Деятельность Градуса в Париже была складно спланирована Тенями. Онивполне справедливо полагали, что не только Одон, но и прежний наш консул вПариже, покойный Освин Бретвит, должен знать, где искать короля. Былорешено, что сначала Градусу следует прощупать Бретвита. Последний одинокожил в своей квартире в Медоне, редко выходя куда-либо за исключениемНациональной библиотеки (где читал труды теософов и решал в старых газетахшахматные задачи) и не принимая гостей. Тонкий план Теней породила удача
Сомневаясь, что Градусу достанет умственных способностей и актерскихталантов, потребных для исполнения роли рьяного роялиста, Тени сочли, чтолучше будет ему выдавать себя за совершенно аполитичного посредника,человека стороннего и маленького, заинтересованного лишь в том, чтобыполучить куш за разного рода документы, которые упросили его вывести изЗемблы и доставить законным владельцам некие частные лица. Помог случай вочередном его приступе антикарлистских настроений. У одной из пустяшныхТеней, которую назовем "бароном А.", имелся тесть, называемый впредь"бароном Б.", -- то был безобидный старый чудак, давно оставившийгосударственную службу и совершенно неспособный осознать кое-какиеренессансные нюансы нового режима. Когда-то он был или думал, что был (дальпамяти увеличивает размеры), близким другом покойного министра иностранныхдел, отца Освина Бретвита, и потому нетерпеливо предвкушал тот день, когдаему доведется вручить "молодому Освину" (при новом режиме ставшему, как онпонимал, не вполне persona grata{1}) связку драгоценных семейных бумаг, накоторую барон случаем напал в архивах правительственного ведомства. И вотего известили, что день настал: есть возможность незамедлительно доставитьдокументы в Париж. Ему разрешили также предварить бумаги короткой запиской,гласившей:
"Вот некоторые драгоценные бумаги, принадлежавшие вашей семье. Я немогу найти им лучшего применения, как вручить их сыну великого человека,бывшего моим однокашником в Гельдейберге и наставником на дипломатическомпоприще. Verba volant, scripta manent{2}"
Упомянутые scripta представляли собой двести тринадцать пространныхписем, которыми лет семьдесят назад обменялись Зуле Бретвит, прадядюшкаОсвина, градоначальник Одиваллы, и его двоюродный брат Ферц Бретвит,градоначальник Эроза. Сама переписка -- унылый обмен бюрократическимиплоскостями и выспренними остротами -- была лишена даже того узкоместногоинтереса, какой могли бы пробудить письма этого рода в провинциальномисторике, -- хотя, конечно, невозможно сказать, что именно в состояниипривлечь или оттолкнуть чувствительного почитателя собственной родословной,-- а таким-то и знали Освина Бретвита былые его подчиненные. Здесь я желалбы оставить на время сухой комментарий и вкратце отдать должное ОсвинуБретвиту.
В плане физическом он был человек болезненно лысый, напоминающий с видублеклую железу. Лицо, на удивление лишенное черт. Глаза цвета кофе смолоком. Помнится, он вечно носил траурную повязку. Но под этой пресноювнешностью таились достоинства истинно мужские. Из-за океанских сияющихзыбей я салютую отважному Освину! Да появятся здесь на мгновение руки, его имоя, в крепком пожатии слившиеся над водами, над золотым кильватеромэмблематического солнца. Да не посмеет никакая страховая компания, нижеавиалиния, поместить эту эмблему на глянцевитой странице журнала в видерекламной бляхи под изображением отставного дельца, околдованного ивосхищенного техниколорною снедью, предлагаемой ему стюардессой вместе совсем остальным, что она в состоянии предложить; нет, пусть наш циническийвек остервенелой гетеросексуальности узнает в этом высоком рукопожатиипоследнее, но вечное олицетворение мужества и самоотверженности. Как пылкомечтал я, что подобный же символ, но в словесном обличьи, пронижет поэмудругого моего мертвого друга, но этого не случилось... Тщетно отыскивать в"Бледном пламени" (вот уж, действительно, "бледное") тепло моей ладони,сжимающей твою, несчастный Шейд!
Но возвратимся под крыши Парижа. Храбрость соединялась в ОсвинеБретвите с цельностью, добротой, достоинством и с тем, что можно эвфемическиобозначить как подкупающую наивность. Когда Градус позвонил из аэропорта и,чтобы раззадорить его аппетит, зачитал послание барона Б. (без избитойлатинской цитаты), единственной мыслью Бретвита была мысль о припасенном емусокровище. Градус отказался сообщить по телефону, что, собственнопредставляют собой "драгоценные бумаги"; так уже вышло, однако, что впоследнее время экс-консул лелеял мечту вновь овладеть ценной коллекциеймарок, которую много лет назад отец его завещал ныне усопшему кузену. Кузенпроживал с бароном Б. в одном доме. Итак, поскольку умом экс-консулаовладели все эти сложные и увлекательные соображения, он, поджидая гостя,тревожился не о том, не является ли человек из Земблы опасным пройдохой, а отом лишь, принесет ли он все альбомы сразу или предпочтет постепенность,дабы узнать, что сможет он выгадать на всех своих хлопотах. Бретвитнадеялся, что дело удастся покончить этой же ночью, потому что заутра емупредстояло лечь в клинику, а то и на операционный стол (так и вышло, и онскончался под ножом).
Когда два секретных агента враждующих сторон сходятся, чтобы померятьсясилами ума, а ума у одного из них нет никакого, результат может получитьсязабавным, -- он скучен, если олухи оба. Я отрицаю, что кто-то сумеет найти ванналах интриги и контринтриги что-либо бестолковее и скучнее сцены,занимающей всю остальную часть этого добросовестного комментария.
Градус неловко, с краешку, присел на диван (на который менее года назадприлег усталый король), порылся в портфеле, вручил хозяину пухлый пакет изоберточной бумаги и пп0енес свои лягвии на стул, поближе к креслу Бретвита,дабы с удобством следить, как тот одолевает бечевку. В ошеломленном молчанииБретвит просмотрел то, что в конце концов развернул, и сказал:
-- Что ж, вот и конец мечте. Эта переписка издана в девятьсот шестомили седьмом, -- нет, все же в шестом, -- вдовой Ферца Бретвита, где-то средикниг у меня должен быть экземпляр. Да к тому же, это не собственноручныедокументы, а копия, сделанная писцом для издателя, -- видите, оба городничихпишут одной рукой.
-- Как интересно, -- сказал Градус, увидев.
-- Я, разумеется, признателен за хлопоты, -- сказал Бретвит.
-- Мы на это и рассчитывали, -- сказал обрадованный Градус.
-- Барон Б., надо быть, немного рехнулся, -- продолжал Бретвит, -- но,повторяю, его добрые побуждения трогают. Вы, наверное, хотели получитьденьги за то, что привезли мне это сокровище?
-- Наградой нам будет радость, которую оно вам доставило, -- ответилГрадус. -- Но дозвольте мне говорить откровенно: мы немало потрудились,чтобы все сделать как полагается, я к тому же проделал долгий путь. Впрочем,я намереваюсь предложить вам небольшую сделку. Вы с нами по-хорошему -- и мыс вами по-хорошему. Я знаю, ваши средства несколько-- (сводит ладони иподмигивает).
-- Что верно, то верно, -- вздохнул Бретвит.
-- Если вы нам поможете, это не станет вам и в сантим
