Школьная библиотека

послать поэту учтивое письмо, в котором поздравил его с выздоровлением ишутливо "предостерег", что, начиная с февраля, он получит в соседи пылкогопочитателя. Ответа я так и не получил, и после о моей предупредительностиникто ни разу не вспомнил, а потому я думаю, что мое послание затерялосьсреди получаемых литературной знаменитостью писем от "поклонников", хоть иможно было ожидать, что Сильвия или кто-то еще известит Шейдов о моемпоявлении. Выздоровление поэта и впрямь шло очень споро, я мог бы назватьего чудесным, когда бы сердце Шейда страдало от какой-либо органическойнеисправности. Но чего не было, того не было: поэтические нервы способнывыкидывать самые странные фокусы, но и умеют быстро усваивать ритмыздоровья, и вскоре Джон Шейд уже восседал в привычном кресле за овальнымстолом и снова рассказывал про своего любимого Попа восьми набожно внимающимюношам, одной увечной заочнице и трем студенткам, одна из которых как быявилась к нему из мечтательных снов репетитора. Ему разрешили не урезыватьпривычных занятий -- прогулок, к примеру, но признаюсь, у меня самогоначинались сердцебиения и поты, когда я видел, как этот бесценный старикорудует грубой садовой утварью или, вихляясь, всползает по лестницамколледжа, будто японская рыбка по водопаду. Кстати: не следует читателю нислишком всерьез, ни слишком буквально воспринимать то место, где говорится осметливом докторе (сметливый доктор, я это знаю доподлинно, спутал однаждыневралгию с церебральным неврозом). Мне от самого Шейда известно, что никтоникаких спасательных рассечений не производил, сердца рукой не массировал, иесли оно вообще останавливалось, заминка была очень краткой и, так сказать,поверхностной. Но, натурально, это не лишает описания в целом (строки691-696) значительной эпической красоты

Строка 696: к конечной цели

Градус приземлился в аэропорту Лазурного берега сразу после полудня 15июля 1959 года. При всей его озабоченности, он невольно подивился потокувеличавых грузовиков, юрких мотоциклеток и всесветных частных автомобилей наПроменаде. Память его без особого удовольствия хранила жгучий зной и морскуюслепящую синь. Отель "Лазурь", в котором перед Второй мировой войной онпровел неделю с чахоточным боснийским бомбистом, был в те порыубогим, набитым молодыми немцами заведением с умывальниками прямо в номерах;ныне он стал убогим заведением с умывальниками прямо в номерах, набитымпожилыми французами. Отель стоял на улице, поперечной двум магистралям,идущим вдоль набережной, и непрестанный рев перекрестного движения,мешавшийся с лязгом и уханьем стройки, развернутой под присмотром подъемногокрана насупротив отеля (который двадцать лет назад окружала застойная тишь),-- оказался для Градуса нечаянной радостью: он любил, чтобы вблизи немногошумело, тогда не лезли в голову всякие мысли. ("Ca distrait"8, -- сказал онизвиняющейся хозяйке и ее сестре.)

Тщательно вымыв руки, он снова вышел наружу, озноб возбуждения бежал,как в лихорадке, по его искривленной спине. Человек в бутылочном пиджаке,сидевший в обществе очевидной шлюхи за столиком в открытом загончике кафе науглу улицы Градуса и Променада, прижал обе ладони к лицу, приглушенночихнул, но ладоней н5 отнял, как бы ожидая второго позыва. Градус побрелсеверной стороной набережной. Постояв с минуту у витрины сувенирной лавки,он зашел вовнутрь, приценился к фиолетовому стеклянному гиппопотамчику иприобрел карту Ниццы с окрестностями. Уже подходя к стоянке такси на улицеГамбетта, приметил он двух молодых туристов в крикливых рубашках с пятнамипота, лица и шеи их багровели от жары и опрометчивых солнечных ванн; онинесли, перекинув через руки, аккуратно сложенные двубортные пиджаки нашелковой подкладке -- парные к широким штанинам, -- и прошли, не взглянув нанашего сыщика, в котором при исключительной его ненаблюдательности все-такишелохнулось, когда они миновали его, робкое узнавание. Они ничего не знали оего пребывании за границей, ни о его интересном задании, собственно говоря,и начальник-то -- их и его -- лишь несколько минут тому узнал, что Градус нев Женеве, а в Ницце. Не был и Градус осведомлен, что ему помогают в розыскахдвое советских спортсменов, Андронников и Ниагарин, которых он раза двамельком видал в Онгавском Дворце, когда стеклил выбитое окно и ревизовал попоручению новой власти драгоценные риппльсоновские витражи в одной из бывшихкоролевских теплиц. Через минуту он упустил нить узнавания, усаживаясь сегозливой, как у всех коротконожек, обстоятельностью на заднее сиденье таксии прося, чтобы его свезли в ресторан, расположенный между Пеллосом иТурецким мысом. Трудно сказать, на что надеялся наш герой, и какие имелвиды. Собирался ли он только подглядывать из-за олеандров и миртов завоображаемым плавательным бассейном? Ожидал ли услышать продолжениебравурной пьесы Гордона, -- но в ином изложении, сыгранном руками покрепче ипокрупней? Или он намеревался ползти с пистолетом в руке туда, где лежитоблитый солнцем гигант, расправясь, как парящий орел, с косматым парящиморлом на груди? Мы того не знаем, а может статься, Градус не знал и сам: вовсяком случае, его избавили от ненужной езды. Нынешние таксисты говорливы неменее прежних цирюльников, и еще не выкатился из города старенький"Кадилляк", а неудачливый душегуб знал уже, что брат водителя работал навилле "Диза" садовником, и что теперь там никто не живет, -- королева уехалав Италию до конца июля.

В отеле улыбчивая владелица принесла ему телеграмму. Телеграммавыбранила его по-датски за отъезд из Женевы и велела впредь до новыхраспоряжений ничего не затевать. Еще содержала она совет забыть о работе ипоразвлечься. Но что же (кроме кровавых мечтаний) могло бы его развлечь? Нипейзажи, ни пляжи его не влекли. Пить он давным-давно бросил. В концерты неходил. Не играл. Половые позывы когда-то немало его донимали, но и этопрошло. После того, как жена, пронизчица на Радуговитре, сбежала отнего (с цыганом-любовником), он сожительствовал с тещей, пока ту не свезли,ослепшую и отекшую, в приют для разложившихся вдов. С тех пор он несколькораз пытался себя оскопить, валялся с жестоким заражением в Стекольнойгошпитали, и ныне, в сорок четыре года, вполне излечился от похоти, каковуюПрирода, великая плутовка, влагает в нас, дабы втравить в продолжение рода

Не удивительно, что совет поразвлечься сильно его прогневил. Думаю, на этоммне следует оборвать настоящее примечание

Строки 703-705: Систему тел и т.д.

Очень искусно прилажено здесь троекратное "спряженных", а перекличка"системы", "темы" и "темноты" сообщает читателю логическое удовлетворение

Строки 726-728: Ерунда ... тень, мистер Шейд, и даже -- полутень!

Еще один пример особого рода комбинационного волшебства, присущегонашему поэту. Тонкая игра слов происходит вокруг двух дополнительных (помимоочевидного синонима "нюанс") значений слова shade{9}. Доктор как бы намекает,что обморочный Шейд не только сохранил половину своей подлинной личности, ночто он еще и обратился наполовину в призрака, в тень. Хорошо зная врача,который в то время лечил моего друга, беру на себя смелость прибавить, чтоон был слишком большой тугодум, чтобы блеснуть подобной остротой

Строки 735-736: оборвало ... робот, обормот

Третий взрыв контрапуктической пиротехники. Замысел поэта состоит втом, чтобы в самой текстуре текста явить нам тонкости той "игры", в которойон ищет ключ и к жизни, и к смерти (смотри строки 808-829)

Строка 741: Наружный блеск

Утром 16 июля (покамест Шейд трудился над строками 698-746)безрадостный Градус, устрашась еще одного дня вынужденного безделья вглумливо сверкающей, живительно шумной Ницце, уселся в кожаное кресло,украшавшее род вестибюля его пропитанной бурыми запахами замызганнойгостинички, и решил не вылезать из него, покуда не выгонит голод

Неторопливо копался он в кипе старых журналов на ближнем столе. Так онсидел, маленький монумент немоты, -- вздыхал, надувал щеки, слюнил большойпалец перед тем, как перевернуть страницу, разглядывал картинки и двигалгубами, сползая по печатным столбцам. Сложив журналы опрятной стопкой, онотвалился в кресле, сплетая и расплетая пал6ы в разнообразных узорах скуки,-- тогда из соседнего кресла поднялся и скрылся в наружном блеске господин,оставив за собою газету. Градус перетянул ее себе на колени, расправил -- изамер над странной заметкой в местных новостях: в виллу "Диза" залезливзломщики и обобрали бюро, похитив из ларца с драгоценностями массу ценныхстаринных медалей.

Тут было над чем задуматься. Есть ли какая-то связь между этой невнятнонеприятной историей и его розысками? И не обязан ли он что-либо предпринять?Дать в Управление каблограмму? Но сжатое изложение простого события почтинеизбежно смахивает на шифровку. Отправить воздушной почтой вырезку изгазеты? Вооружась безопасным лезвием, он корпел у себя в номере над газетнымлистом, когда кто-то бодро забарабанил в дверь. Градус впустил нежданногогостя -- начальственную Тень, которую он почитал пребывающей onhava-onhava(далеко-далеко), в дикой, мглистой, почти баснословной Зембле! Поразительныевсе-таки штуки учиняет наш магический механический век со старичкамипространством и временем!

То был веселый, и может быть слишком, молодчик в зеленой бархатнойкуртке. Его никто не любил, но и в остром уме никто ему не отказывал

Фамилия его, Изумрудов, отзывалась чем-то русским, но означала на деле"из умрудов", т.е. из племени самоедов, чьи умиаки [шкуряныечелны] бороздят порой смарагдовые воды у наших северных берегов. Ухмыляясь,он сообщил, что дружище Градус должен собрать разъездные бумаги, включаямедицинскую справку, и вылететь первым же реактивным самолетом в Нью-Йорк

Отвесив поклон, он поздравил его с феноменальной прозорливостью, указавшейверный способ и верное место. Да, при основательном досмотре добычи, взятойАндроном и Ниагарушкой в розовом письменном столе королевы (все большесчета, памятные снимки да эти дурацкие медали), обнаружилось и письмишко откороля, а в нем адресочек, и где бы вы думали --? Тут нашему умнику, которыйпрервал глашатая побед заявленьем, что у него и в мыслях... -- велено было