Школьная библиотека

Пока мы беседовали, в дальнем конце комнаты обыскивал книжные полкимолодой Эмеральд. Ныне он воротился с томом "T-Z" иллюстрированнойэнциклопедии.

-- Ну-с, -- сказал он, -- вот вам ваш король. Правда, он тут молодой икрасивый. ("Нет, это не годится", -- заныл немецкий гость.) Молодой,красивый и в сногсшибательном мундирчике, -- продолжал Эмеральд. -- Голубаямечта, да и только!

-- А вы, -- спокойно сказал я, -- испорченный щенок в дешевой зеленойкуртке.

-- Да что я такого сказал? -- воззвал к обществу молодой преподаватель,разводя руками совсем как ученик в "Тайной вечери" Леонардо.

-- Ну будет, будет, -- сказал Шейд. -- Я уверен, Чарльз, что наш юныйдруг вовсе не желал оскорбить вашего государя и тезку.

-- Да он и не смог бы, когда бы и пожелал, -- безмятежно сказал я, всеобращая в шутку.

Геральд Эмеральд протянул мне руку, -- и сейчас, когда я пишу этистроки, она все еще остается протянутой

Строки 895-900: Чем я тучней ... подбрюдок

Вместо этих гладких и несколько неприятных стихов в черновике значится:

895 Что ж, я люблю пародию -- ведь тут

Последний остроумия приют:

"Когда Натуру Дух одолевает,

Натура вянет, -- Дух околевает".

Да, мой читатель, Поп

Строка 920: Так дыбом волоски

Альфред Хаусман (1859-1936), чей сборник "Тhe Shropshire Lad" спорит с"In Memoriam" Альфреда Теннисона (1809-1892) за право зваться высшим,возможно (о нет, долой малодушное "возможно"), достижением английской поэзииза сотню лет, где-то (в Предисловии?) говорит совершенно противное: ввосторге вставшие волоски ему бриться только мешают. Впрочем, поскольку обаАльфреда наверняка пользовались опасным лезвием, а Джон Шейд -- ветхим"жиллетом", противоречие вызвано, скорее всего, различием в инструментах

Строка 922: Наш Крем

Небольшая неточность. В известном рекламном мультфильме, о котором идетздесь речь, усы подпирает пузырящаяся пена, ничем на крем не похожая.

За этой строкой мы находим в черновике вместо строк 923-930следующий, слегка затертый вариант:

Любой художник мнит ничтожным век,

В котором он рожден, мой -- хуже всех:

Век, мнящий, будто бомбу иль ракету

Лишь немец может сотворить, при этом

Любой осел тачает эту жуть,

Век, в коем селенографа надуть

Способен всякий хват, потешный век,

Где доктор Швейцер -- умный человек

Перечеркнув написанное, поэт опробовал иную тему, но отставил также инижеследующие строки:

Британия, где ввысь поэт взлетал,

Желает ныне, чтоб Пегас пахал,

Поэт -- ишачил. Нынешний пролаза,

Идейный сыч, прозаик пучеглазый,

"Романов социальных" подпевала

Пятнит страницы копотью и салом

Строка 929: Фрейд

Мысленным взором я снова вижу поэта, буквально упавшего на газон,бьющего по траве кулаком, дергаясь и подвывая от хохота, -- и себя, доктораКинбота, -- по бороде моей катятся слезы, но я все же пытаюсь внятнозачитывать разные лакомые кусочки из книги, которую я стянул в аудитории:это ученый труд по психоанализу, используемый в американских университетах,повторяю, используемый в американских университетах. Увы, в моей записнойкнижке сохранились лишь две цитаты:

"Заметив, что учащийся ковыряет в носу вопреки любым приказампротивуположного толка или просовывает палец в пуговичную петлю, ..

осведомленный в анализе педагог понимает, что аппетиты, которые проявляет всвоих фантазиях этот сластолюбивый молодой человек, не знают границ."

(Цитируется проф. Ц. по книге д-ра Оскара Пфистера "Психоаналитическийметод", Нью-Йорк, 1917, с.79)

"Шапка из красного бархата в немецком варианте "сказки о КраснойШапочке" символизирует менструацию."

(Цитируется проф. Ц. по книге Эрика Фромма

"Забытый язык", Нью-Йорк, 1951, с.240)

Неужели эти шуты и впрямь верят во все, чему они учат?

Строка 932: грузовики

Я, должен признаться, не помню, чтобы мне часто случалось слышать"грузовики", проезжающие мимо наших домов. Шумные легковые машины -- да, ноне грузовики

Строка 937: старинной Земблы

Сегодня я -- комментатор очень усталый и грустный.

На левом краю этой карточки (семьдесят шестой) поэт перед самой смертьюзаписал строку из Второй эпистолы Попова "Опыта о человеке", которую он,вероятно, намеревался процитировать в сноске:

В Гренландии иль в Зембле -- Бог весть где

Так это все, что смог сказать о Зембле -- о моей Зембле! -- вероломныйстарик Шейд? Сбривая щетину? Странно, странно..

Строки 939-940: Жизнь человека и т.д.

Коли я верно понял смысл этого брошенного вскользь замечания, наш поэтполагает, что жизнь человека есть лишь череда сносок к громоздкому, темному,неоконченному шедевру

Строка 949: И всякий миг

Итак, в некоторый миг утра 21 июля -- последнего дня его жизни -- ДжонШейд начал последнюю свою стопку карточек (семьдесят седьмая -восьмидесятая). Две мертвых зоны времени уже слились, образовав поясноевремя одной человечьей судьбы, и не исключено, что поэт в Нью-Вае и бандит вНью-Йорке пробудились тем утром от одного и того же глухого щелчка, скоторым начал последний отсчет секундомер их общего Хронометриста

Строка 949: и всякий миг

И всякий миг он близился.

Грозная гроза встретила Градуса в Нью-Йорке в ночь его прибытия изПарижа (понедельник 20 июля). Тропический ливень затопил тротуары и рельсыподземки. В реках улиц играли калейдоскопические отражения. Сроду не видывалВиноградус такого обилия молний, тоже и Жак д'Аргус -- да и Джек Грей, ужколи на то пошло (не забывайте про Джека Грея!). Обосновался он втретьеразрядной гостинице на Бродвее, спал крепко, лежал кверху брюхом прямона одеяле в полосатой пижамной паре, -- у земблян такая зовется ruskersirsusker (русский костюм в полоску), -- и не стянув по обыкновениюносков: с 11 июля, со дня помывки в финской бане в Швейцарии, не доводилосьему повидать своих босых ступней.

Настало июля 21-е. В восемь утра Нью-Йорк поднял Градуса стуком иревом. Как обычно, мутная его дневная жизнь началась продуванием носа. Потомон извлек из ночной картонной коробочки и установил в пасть, в маскуКомуса, набор крупных зверского вида зубов: единственный, в сущностиговоря, изъян его во всех остальных отношениях безобидной наружности

Проделав это, он выкопал из п0тфеля пару бисквитиков, припрятанных прозапас, и еще более давний, но по-прежнему довольно съедобный бутерброд изподдельной ветчины -- обмяклый, смутно напоминающий о ночном субботнемпоезде Ницца-Париж, -- тут было не в бережливости дело (Тени снабдили егопорядочной суммой), но в животной приверженности привычкам бедственноймолодости. Позавтракав в постели всеми этими деликатесами, он началготовиться к главному дню своей жизни. Он уже брился вчера, с этим, сталобыть, кончено. Испытанную пижаму он уложил не в чемодан, а в портфель,оделся, отцепил снутри пиджака камейно-розовый гребешок с разной дрянью,навязшей в зубах, продрал им щетинистые волоса, старательно приладил мягкуюшляпу, вымыл обе руки приятным, современным, жидким мылом в приятной,современной, ничем почти не пахнущей уборной на другой стороне коридора,помочился, ополоснул руку и, чувствуя, какой он чистый и опрятный,отправился прогуляться.

Прежде он никогда в Нью-Йорке не бывал, но, как и многие недоумки,полагал себя выше любой новизны. Вчера ночью он уже сосчитал восходящиестроки освещенных окон в нескольких небоскребах и теперь, прикинув высотуеще кой-каких сооружений, почувствовал, что узнал все, достойное узнавания

Он выпил чашку кофе, полную до краев, и полное до половины блюдце утолкливой и мокрой стойки и скоротал остаток дымчатого и синего утра,