Школьная библиотека

кажется, -- и не я один так чувствую, -- что в основе произведенияГодунова-Чердынцева лежит нечто, по существу глубоко бестактное, нечторежущее и оскорбительное... Его право, конечно (хотя и с этим можно было быпоспорить), так или иначе отнестись к "шестидесятникам", но "разоблачая" их,он во всяком чутком читателе не может не возбудить удивления и отвращения

Как это всг некстати! как это всг невпопад! Постараюсь уточнить. Из-за того,что именно сейчас, именно сегодня производится эта безвкусная операция, темсамым задевается то значительное, горькое, трепетное, что зреет в катакомбахнашей эпохи. О, разумеется, -- "шестидесятники" и в частности Чернышевскийвысказывали немало ошибочного и может быть смешного в своих литературныхсуждениях. Кто в этом не грешен, да и не такой уж это грех... Но в общем"тоне" их критики сквозила какая-то истина, -- истина, которая, как это никажется парадоксально, стала нам близка и понятна именно сегодня, именносейчас. Я говорю не о нападках на взяточников и не о женской эмансипации..

Дело не в этом, конечно! Мне кажется, что я буду верно понят (посколькувообще другой может быть понят), если скажу, что в каком-то последнем инепогрешимом смысле наши и их требования совпадают. О, я знаю, -- мы тоньше,духовнее, "музыкальнее", и наша конечная цель, -- под тем сияющим чернымнебом, под которым струится жизнь -- не просто "община" или "низвержениедеспота". Но и нам, как и им, Некрасов и Лермонтов, особенно последний,ближе, чем Пушкин. Беру именно этот простейший пример, потому что он сразуопределяет наше с ними свойство, если не родство. То холодноватое,хлыщеватое, "безответственное", что ощущалось ими в некоторой частипушкинской поэзии, слышится и нам. Мне могут возразить, что мы умнее,восприимчивее... Не спорю; но в сущности ведь дело вовсе не в "рационализме"Чернышевского (или Белинского, или Добролюбова, имена и даты тут роли неиграют), а в том, что тогда, как и теперь, люди, духовно передовые,понимали, что одним "искусством", одной "лирой" сыт не будешь. Мы,изощренные, усталые правнуки, тоже хотим прежде всего человеческого; мытребуем ценностей, необходимых душе. Эта "польза" возвышеннее, может быть,но в каком-то отношении даже и насущнее той, которую проповедывали они.

Я отклонился от прямой темы моей статьи. Но ведь иногда можно гораздоточнее и подлиннее высказаться, бродя "около темы", в ее плодотворныхокрестностях... В сущности говоря, разбор всякой книги нелеп и бесцелен, дакроме того, нас занимает не выполнение "авторского задания", и не самое даже"задание", а лишь отношение к нему автора.

И еще: так ли уж нужны эти экскурсии в область прошлого с ихстилизованными дрязгами и искусственно оживленным бытом? Кому важно знать,как Чернышевский вел себя с женщинами? В наше горькое, нежное, аскетическоевремя нет места для такого рода озорных изысканий, для праздной литературы,не лишенной к тому же какого-то надменного задора, который самогоблагосклонного читателя может только оттолкнуть".

После этого посыпалось. Профессор пражского университета, Анучин(известный общественный деятель, человек сияющей нравственной чистоты ибольшой личной смелости: это был тот профессор Анучин, который, в 1922 году,незадолго до высылки, когда наганно-кожаные личности пришли его арестовать,но, заинтересовавшись коллекцией древних монет, замешкались с его уводом, -спокойно сказал, указав на часы: господа, история не ждет), напечатал втолстом журнале, выходившем в Париже, обстоятельный раэбор "ЖизниЧернышевского".

"В прошлом году (писал он) вышла замечательная книга Проф. БоннскогоУниверситета Отто Ледерера (Otto Lederer) "Три Деспота (Александр Туманный,Николай Хладный, Николай Скучный)". Движимый страстной любо2ью к свободечеловеческого духа и горячей ненавистью к попиравшим его, автор бывал в иныхсвоих оценках несправедлив. -- вовсе не учтя, например, того пафосароссийской государственности, который мощной плотью облек символ трона; ноизлишний пыл и даже ослепление в процессе порицания зла всегда понятнее ипростительнее, чем малейшая насмешка, как бы она ни была остроумна, над тем,что ощущается обществом, как объективное благо. Однако именно этот второйпуть, путь эклектической язвительности, избран господиномГодуновым-Чердынцевым в его трактовке жизни и творчества Н. Г

Чернышевского.

Автор несомненно основательно и по-своему добросовестно ознакомился спредметом; несомненно также, что у него талантливое перо: некоторыевысказываемые им мысли и сопоставления мыслей несомненно находчивы; но совсем этим его книга отвратна. Попробуем спокойно разобраться в этомвпечатлении.

Взята известная эпоха, и выбран один из ее представителей. Но усвоеноли автором понятие "эпоха"? Нет. Прежде всего у него совершенно нечувствуется сознание той классификации времени, без коей историяпревращается в произвольное вращение пестрых пятен, в какую-тоимпрессионистическую картину с фигурой пешехода вверх ногами нанесуществующем в природе зеленом небе. Но в этом приеме (уничтожающем,кстати сказать, всякую научную ценность данного труда, несмотря нащегольскую эрудицию) всг-таки не главная ошибка автора. Главная его ошибка втом, как он изображает Чернышевского.

Совсем не важно, что Чернышевский хуже разбирался в вопросах поэзии,чем современный молодой эстет. Совсем не важно, что в своей философскойконцепции он чуждался тех трансцедентальных тонкостей, которые господинуГодунову-Чердынцеву приятны. А важно то, что, каков бы ни был взглядЧернышевского на искусство и науку, это было мировоззрение передовых людейего эпохи, неразрывно к тому же связанное с развитием общественной мысли, сее жаром и благотворной деятельной силой. Вот в этом аспекте, при этомединственно правильном свете, строй мыслей Чернышевского приобретаетзначительность, далеко превышающую смысл тех беспочвенных, ничем несвязанных с эпохой шестидесятых годов доводов, которыми орудует господинГодунов-Чердынцев, ядовито высмеивая своего героя.

Но издевается он, впрочем, не только над героем, -- издевается он и надчитателем. Как иначе квалифицировать то, что среди известных авторитетовприводится авторитет несуществующий, к которому автор будто аппелирует? Вкаком-то смысле можно было бы, если не простить, то по крайней мере научнопонять глумление над Чернышевским, если бы господин Годунов-Чердынцев былгорячим сторонником именно тех, кто Чернышевского преследовал. Это была быпо крайней мере какая-то точка зрения, и, читая рассматриваемый труд,читатель делал бы постоянную поправку на партийную точку зрения автора, темсамым добывая себе истину. Но горе в том, что у господинаГодунова-Чердынцева не на что сделать поправку, а точка зрения -- "всюду инигде"; мало того, -- как только читателю кажется, что, спускаясь по течениюфразы, он наконец вплыл в тихую заводь, в область идей, противных идеямЧернышевского, но кажущихся автору положительными, а потому могущих явитьсянекоторой опорой для читательских суждений и руководства, автор дает емунеожиданного щелчка, выбивает из-под его ног мнимую подставку, так что опятьнеизвестно, на чьей же стороне господин Годунов-Чердынцев в своем походе наЧернышевского, -- на стороне ли поклонников искусства для искусства, илиправительства, или каких-то других врагов Чернышевского, читателюнеизвестных. Что же касается издевательства над самим героем, тут авторпереходит всякую меру. Нет такой отталкивающей подробности, которой он быпогнушался. Он вероятно ответит, что все эти подробности находятся в"Дневнике" молодого Чернышевского; но там они на своем месте, в своей среде,в должных порядке и перспективе, среди многих других мыслей и чувств,гораздо их ценнейших. Но автор выудил и сложил именно их, как если быкто-нибудь пожелал восстановить образ человека путем лишь кропотливогособирания обрезков его волос, ногтей и телесных выделений.

Иными словами, автор на протяжении всей своей книги всласть измываетсянад личностью одного из чистейших, доблестнейших сынов либеральной России,-- не говоря о попутных пинках, которыми он награждает других русскихпередовых мыслителей, уважение к которым является в нашем сознанииимманентной частью их исторической сущности. В его книге, находящейсяабсолютно вне гуманитарной традиции русской литературы, а потому внелитературы вообще, фактической неправды нет (если не считатьвышеприведенного "Страннолюбского", двух-трех сомнительных мелочей данескольких описок), но та "правда", которая в ней заключается, хуже самойпристрастной лжи, ибо такая правда идет в разрез с той благородной ицеломудренной правдой (отсутствие которой лишает историю того, что великийгрек назвал "тропотос"), которая является одним из неотъемлемых сокровищрусской общественной мысли. В наши дни, слава Богу, книг на кострах несжигают, но приходится признать, что, если бы такой обычай еще существовал,книга господина Годунова-Чердынцева могла бы справедливо считаться первойкандидаткой в площадное топливо".

Затем в альманахе "Башня" выступил Кончеев. Он начал с того, что привелкартину бегства во время нашествия или землетрясения, когда спасающиесяуносят с собой всг, что успевают схватить, причем непременно кто-нибудьтащит с собой большой, в раме, портрет давно забытого родственника. "Воттаким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образЧернышевского, который был стихийно, но случайно унесен в эмиграцию, вместес другими, более нужными вещами", -- и этим Кончеев объяснял stupe'faction,вызванную появлением книги Федора Константиновича ("кто-то вдруг взял иотнял портрет"). Далее, покончив раз навсегда с соображениями идейногопорядка и принявшись за рассмотрение книги, как произведения искусства,Кончеев стал хвалить ее так, что, читая, Федор Константинович почувствовал,как вокруг его лица собирается некое горячее сияние, а по рукам бежит ртуть

Статья заканчивалась следующими словами: "Увы! За рубежом вряд ли наберетсяи десяток, людей, способных оценить огонь и прелесть этогосказочно-остроумного сочинения; и я бы утверждал, что сейчас в России иодного ценителя не найдется, не доведись мне знать о существовании целыхдвух таких, одного живущего на Петербургской Стороне, другого, -- где-то вдалекой ссылке".

Монархический орган "Восшествие" посвятил "Жизни Чернышевского"заметку, в которой указывалось, что всякий смысл и ценность разоблачения"одного из идеологических дядек большевизма" совершенно подрывается "дешевым