Школьная библиотека

войной. Как-то в начале того же года, в нашем петербургскомособняке, меня повели из детской вниз, в отцовский кабинет,показаться генералу Куропаткину, с которым отец был в короткихотношениях. Желая позабавить меня, коренастый гость высыпалрядом с собой на оттоманку десяток спичек и сложил их вгоризонтальную черту, приговаривая: "Вот это--море--втихую--погоду". Затем он быстро сдвинул углом каждую четуспичек, так чтобы горизонт превратился в ломаную линию, исказал: "А вот это--море в бурю". Тут он смешал спички исобрался было показать другой--может быть лучший-- фокус, нонам помешали. Слуга ввел адъютанта, который что-то ему доложил

Суетливо крякнув, Куропаткин, в полтора как говорится приема,встал с оттоманки, причем разбросанные на ней спички подскочилиему вслед. В этот день он был назначен ВерховнымГлавнокомандующим Дальневосточной Армии.

Через пятнадцать лет маленький магический случай соспичками имел свой особый эпилог. Во время бегства отца иззахваченного большевиками Петербурга на юг, где-то, снежнойночью, при переходе какого-то моста, его остановил седобородыймужик в овчинном тулупе. Старик попросил огонька, которого уотца не оказалось. Вдруг они узнали друг друга. Дело не в том,удалось ли или нет опростившемуся Куропаткину избежатьсоветского конца (энциклопедия молчит, будто набрав крови врот). Что любопытно тут для меня, это логическое развитие темыспичек. Те давнишние, волшебные, которые он мне показывал,давно затерялись: пропала и его армия; провалилось все;провалилось, как проваливались сквозь слюду ледка мои заводныепаровозы, когда, помнится, я пробовал пускать их череззамерзшие лужи в саду висбаденского отеля, зимой 1904--1905года. Обнаружить и проследить на протяжении своей жизниразвитие таких тематических узоров и есть, думается мне,главная задача мемуариста

4

Ездили мы на разные воды, морские и минеральные, каждуюосень, но никогда не оставались так долго--целый год-- заграницей, как тогда, и мне, шестилетнему, довелось впервыепо-настоящему испытать древесным дымом отдающий восторгвозвращения на родину -- опять же, милость судьбы, одна из рядапрекрасных репетиций, заменивших представление, которое, помне, может уже не состояться, хотя этого как будто и требуетмузыкальное разрешение жизни.

Итак переходим к лету 1905 года: мать с тремя детьми впетербургском имении; политические дела задерживают отца встолице. В один из коротких своих наездов к нам, в Выру, онзаметил, что мы с братом читаем и пишем по-английски отлично,но русской азбуки не знаем (помнится, кроме таких слов, как"какао", я ничего по-русски не мог прочесть). Было решено, чтосельский учитель будет приходить нам давать ежедневные уроки иводить нас гулять.

Каким веселым звуком, под стать солнечной и соленой нотесвистка, украшавшего мою белую матроску, зовет меня мое дивноедетство на возобновленную встречу с бодрым ВасилиемМартыновичем! У него было толстовского типа широконосое лицо,пушистая плешь) русые усы и светло-голубые, цвета моей молочнойчашки, глаза с небольшим интересным наростом на одном веке

Рукопожатие его было крепкое и влажное. Он носил черныйгалстук, повязанный лио5ральным бантом, и люстриновый пиджак

Ко мне, ребенку, он обращался на вы, как взрослый к взрослому,то есть совершенно по-новому,-- не с противной чем-тоинтонацией наших слуг, конечно не с особой пронзительнойнежностью, звеневшей в голосе матери (когда мне случалосьхватиться самого крохотного пассажира, или оказывался у меняжар, и она переходила на вы, словно хрупкое "ты" не могло бывыдержать груз ее обожания). Он был, как говорили мои тетки,шипением своего ужаса, как кипятком, ошпаривая человека,"красный"; мой отец его вытащил из какой-то политическойистории (а потом, при Ленине, его по слухам расстреляли заэсэрство). Брал он меня чудесами чистописания, когда, выводя"покой" или "люди", он придавал какую-то органическую густотутому или другому сгибу, точно это были готовые ожить ганглии,чернилоносные сосуды. Во время полевых прогулок, зави-дякосарей, он сочным баритоном кричал им "Бог помощь!" В дебряхнаших лесов, горячо жестикулируя, он говорил о человеколюбии, освободе, об ужасах войны и о тяжкой необходимости взрыватьтиранов динамитом. Когда же он потчевал меня цитатами из "Долойоружье!" благонамеренной, но бездарной Берты Зуттнер, я горячовосставал в защиту кровопролития, спасая свой детский мирпружинных пистолетов и артуровых рыцарей.

С помощью Василия Мартыновича Мнемозина может следовать идальше по личной обочине общей истории. Спустя года полторапосле Выборгского Воззвания (1906), отец провел три месяца вКрестах, в удобной камере, со своими книгами, мюллеровскойгимнастикой и складной резиновой ванной, изучая итальянскийязык и поддерживая с моей матерью беззаконную корреспонденцию(на узких свиточках туалетной бумаги), которую переносилпреданный друг семьи, А. И. Каминка. Мы были в деревне, когдаего выпустили; Василий Мартынович руководил торжественнойвстречей, украсив проселочную дорогу арками -из зелени -- иоткровенно красными лентами. Мать ехала с отцом со станцииСиверской, а мы, дети, выехали им навстречу; и вспоминая именноэтот день, я с праздничной ясностью восстанавливаю родной, каксобственное кровообращение, путь из нашей Выры в селоРождествено, по ту сторону Оредежи: красноватую дорогу,-сперва шедшую между Старым Парком и Новым, затем колоннадойтолстых берез, мимо некошеных полей,--а дальше: поворот, спускк реке, искрящейся промеж парчовой тины, мост, вдругразговорившийся под копытами, ослепительный блеск жестянки,оставленной удильщиком на перилах, белую усадьбу дяди намуравчатом холму, другой мост, через рукав Оредежи, другойхолм, с липами, розовой церковью, мраморным склепомРукавишниковых; наконец: шоссейную дорогу через село,окаймленную по-русски бобриком светлой травы с песчанымипроплешинами да сиреневыми кустами вдоль замшелых изб; флагиперед новым, каменным, зданием сельской школы рядом со старым,деревянным; и, при стремительном нашем проезде, черную,белозубую собачонку, выскочившую откуда-то с невероятнойскоростью, но в совершенном молчании, сберегавшую лай до тогомгновения, когда она очутится вровень с коляской

5

В это первое необыкновенное десятилетие века фантастическиперемешивалось новое со старым, либеральное с патриархальным,фатальная нищета с фаталистическим богатством. Не разслучалось, что, во время завтрака в многооконной, орехомобшитой столовой вырского дома, буфетчик Алексей наклонялся судрученным видом к отцу, шепотом сообщая (при гостях шепотстановился особенно шепеляв), что пришли мужики и просят еговыйти к ним Быстро переведя салфетку с колен на скатерть иизвинившись перед моей матерью, отец покидал стол. Одно извосточных окон выходило на край сада у парадного подъезда;оттуда доносилось учтивое жужжанье, невидимая гурьбаприветствовала барина. Из-за жары окна бы ли затворены, инельзя было разобрать смысл переговоров: крестьяне, верно,просили разрешенья скосить или срубить что-нибудь, и если, какчасто бывало, отец немедленно соглашался, гул голосовподнимался снова, и его, по старинному русскому обычаю, дюжиеруки раскачивали и подкидывали несколько раз.

В столовой, между тем, братцу и мне велено было продолжатьесть. Мама, готовясь снять двумя пальцами с вилки комочекговядины, заглядывала вниз, под воланы скатерти, там ли еесердитая и капризная такса. "Un jour ils vont ie laissertomber" ( "Когда-нибудь они его уронят"(франц.)),--замечала M-lle Golay, чопорная стараяпессимистка, бывшая гувернантка матери, продолжавшая жить у насв доме, всегда кислая, всегда в ужасных отношениях с детскимиангличанками и француженками. Внезапно, глядя с моего места ввосточное окно, я становился очевидцем замечательного случаялевитации. Там, за стеклом, на секунду являлась, в лежачемположении, торжественно и удобно раскинувшись на воздухе,крупная фигура моего отца; его белый костюм слегка зыблился,прекрасное невозмутимое лицо было обращено к небу. Дважды,трижды он возносился, под уханье и ура незримых качальшиков, итретий взлет был выше второго, и вот в последний раз вижу егопокоящимся навзничь, и как бы навек, на кубовом фоне знойногополдня, как те внушительных размеров небожители, которые, внепринужденных позах, в ризах, поражающих обилием и силойскладок, царят на церковных сводах в звездах, между тем как