Школьная библиотека

автором в детстве. После долгой болезни я лежал в постели,размаянный, слабый, как вдруг нашло на меня блаженное чувстволегкости и покоя. Мать, я знал, поехала купить мне очереднойподарок: планомерная ежедневность приношений придаваламедленным вы-здоравливаниям и прелесть и смысл. Что предстояломне получить на этот раз, я не мог угадать, но сквозьмагический кристалл моего настроения я со сверхчувственнойясностью видел ее санки, удалявшиеся по Большой Морской понаправлению к Невскому (ныне Проспекту какого-то Октября, кудавливается удивленный Герцен). Я различал все: гнедого рысака,его храп, ритмический щелк его мошны и твердый стук комьевмерзлой земли и снега об передок. Перед моими глазами, как иперед материнскими, ширился огромный, в синем сборчатомватнике, кучерской зад, с путевыми часами в кожаной оправе накушаке: они показывали двадцать минут третьего. Мать в вуали, вкотиковой шубе, поднимала муфту к лицу грациозно-гравюрнымдвижением нарядной петербургской дамы, летящей в открытыхсанях; петли медвежьей полости были сзади прикреплены к обоимуглам низкой спинки, за которую держался, стоя на запятках,выездной с кокардой.

Не выпуская санок из фокуса ясновидения, я остановился сними перед магазином Треймана на Невском, где продавалисьписьменные принадлежности, аппетитные игральные карты ибезвкусные безделушки из металла и камня. Через несколько минутмать вышла оттуда в сопровождении слуги: он нес за ней покупку,которая показалась мне обыкновенным фаберовским карандашом, такчто я даже удивился и ничтожности подарка, и тому, что она неможет нести сама такую мелочь. Пока выездной запахивал опятьполость, я смотрел на пар, выдыхаемый всеми, включая коня

Видел и знакомую ужимку матери: у нее была привычка вдругнадуть губы, чтобы отлепилась слишком тесная вуалетка, и вотсейчас, написав это, нежное сетчатое ощущение ее холодной щекипод моими губами возвращается ко мне, летит, ликуя, стремглавиз снежно-синего, синеоконного (еще не спустили штор) прошлого.

Вот она вошла ко мне в спальню и остановилась с хитройполуулыбкой. В объятиях у нее большой, удлиненный пакет. Егоразмер был так сильно сокращен в моем видении оттого, можетбыть, что я делал подсознательную поправку на отвратительнуювозможность, что от недавнего бреда могла остаться у вещейнекоторая склонность к гигантизму. Но нет: карандашдействительно оказался желто-деревянным гигантом, около двухаршин в длину и соответственно толстый. Это рекламное чудовищевисело в окне у Треймана как дирижабль, и мать знала, что ядавно мечтаю о нем, как мечтал обо всем, что нельзя было, илине совсем можно было, за деньги купить (приказчику пришлосьсначала снестись с неким доктором Либнером, точно дело было ивпрямь врачебное). Помню секунду ужасного сомнения: из графитали острие, или это подделка? Нет, настоящий графит. Мало того,когда несколько лет спустя я просверлил в боку гиганта дырку,то с радостью убедился, что становой графит идет через всюдлину: надобно отдать справедливость Фаберу и Либнеру, с ихстороны это было сущее "искусство для искусства". "О, ещебы,--говаривала мать, когда бывало я делился с нею тем илидругим необычайным чувство