Книга "Другие берега". Страница 8
действительно прелестные, дождем набухшая "Бретань" ирыже-зеленый "Версаль" соседствовали с "вкусными", как тогдаговорилось, "Турками" Бакста и сомовской акварельной "Радугой"среди мокрых берез
2
Две баронессы Корф оставили след в судебных летописяхПарижа одна, кузина моего прапращура, женатого на дочке Грауна,была та русская дама, которая, находясь в Париже в 1791 году,одолжила и паспорт свои и дорожную карету (только что сделанныйна заказ, великолепный, на высоких красных колесах, обитыйснутри белым утрехтским бархатом, с зелеными шторами и всякимиудобствами, шестиместный берлин) королевскому семейству длязнаменитого бегства в Варенн (Мария-Антуанетта ехала как мадамде Корф, или как ее камеристка, король -- не то как гувернер еедвух детей, не то как камердинер) Другая моя прабабка, полвекаспустя, была причастна менее трагическому маскараду, а вычиталя эту историю из довольно пошлого французского журнала"Illustration" за 1859 г, стр. 251 Граф де Морни давалбал-маскарад, на него он пригласил -- цитирую источник -- "unenoble dame que la Russie a pretee cet hiver a la France" ("благородную даму которую Россия одолжила на эту зиму Франции "(франц. ) ), баронессу Корф с двумя дочками Мужа,Фердинанда Корфа (1805--1869, праправнука Грауна по женскойлинии), по-видимому не было близко, но зато тут находился другдома и жених одной из дочек (Марии Фердинандовны, 1842--1926),а мой будущий дед, Дмитрий Набоков (1827--1904) Для девиц былизаказаны к балу костюмы цветочниц, по 225 франков за каждый,что тогда представляло, по явно подрывательски-марксистскомузамечанию репортера, шестьсот сорок три дня "de nourriture, deloyer et d'entretien du pere Crepin" (стоимости пропитания,жилья и обуви), видимо рабочему человеку жилось тогда дешевоОднако баронессе костюмы показались слишком открытыми, и онаотказалась принять их Портниха прислала "buissier" -- судебногопристава, после чего моя прабабка, женщина страстного нрава (ине столь добродетельная, как можно было бы заключить из еевозмущения низким вырезом) подала на портниху в суд, жалуясь,что наглые мамзели, принесшие наряды, в ответ на ее слова, чтотакие декольте не подходят благородным девицам, "se sont permisd'exposer des thйories йgalitaires du plus mouvais goыt"(позволили себе высказать превульгарные демократическиетеории). К этому она добавляла, что поздно было заказыватьдругие костюмы,--и рыдающие дочки не пошли на бал; что пристави его сподручные развалились в креслах, предоставив дамамстулья; а главное, что этот пристав смел грозить арестомгосподину Набокову, "Conseiller d'Etat, homme sage et plein demesure" (статскому советнику, человеку рассудительному иуравновешенному) только потому, что тот попробовал пристававыбросить из окна. Не знаю, как это случилось, но портниха делопроиграла, причем ей не только пришлось вернуть деньги закостюмы, но еще отвалить истице тысячу франков за моральныйущерб. Счет же за дивную колымагу, поданный каретником весной1791 г. (5944 ливров), так и остался неоплаченным.
В 1878 году Дмитрий Николаевич был назначен министромюстиции. Одной из заслуг его считается закон 12 июня 1884 года,который на время прекратил натиск на суд присяжных со стороныреакционеров. Когда в 1885 го-ду он вышел в отставку, АлександрТретий ему предложил на выбор либо графский титул, либоденежное вознаграждение; благоразумный Набоков выбрал второе. Втом же году "Вестник Европы" выразился о его деятельности так:"Он действовал как капитан корабля во время сильной бури -выбросил за борт часть груза, чтобы спасти остальное",--что вотношении контрапункта изящно перекликается с началом егокарьеры, когда будущий законник чуть не выбросил сгорячапредставителя закона за окно.
К концу жизни рассудок Дмитрия Николаевича помутился. Онпонимал, что тяжело болен, но он верил, что все образуется,коль скоро он останется жить на Ривьере; врачи же полагали, чтоему нужен горный или северный климат. Где-то в Италии он бежализ-под надзора доктора и довольно долго блуждал, как некий Лир,понося детей своих на радость случайным прохожим. В 1903 годумоя мать, единственный человек, с чьим присмотром он мирился,ходила за ним в Ницце; брат и я--ему шел четвертый, а мне пятыйгод -- жили там же, с англичанкой мисс Норкот. Помню, как вблеске утра оконницы дребезжали на упругом морском ветру, икакая это была чудовищная, ни с чем не сравнимая боль, когдакапля растопленного сургуча упала мне на руку. При помощисвечки, пламя которой было изумительно бледно на солнце,заливавшем каменные плиты, я только что так хорошо занималсяпревращением плавких колоритных брусков в дивно пахнущие,карминовые,изумрудные, бронзовые кляксы. Мисс Норкот была всаду с братом; на мой истошный рев прибежала, шурша, мама, игде-то поодаль, на той же или смежной террасе, мой дед вдвухколесном кресле бил концом трости по звонким плитам. Ейприходилось с ним нелегко. Он бранился похабными словами
Служителя, катавшего его по Promenade des Anglais (Английскаянабережная (франц.)), он все принимал за нелюбимогосослуживца--Лорис-Меликова, умершего пятнадцать лет тому назадв той же Ницце. "Qui est cette femme? Chassez-la!" ("Кто этаженщина? Прогоните ее!" (франи.)) -- кричал он моейматери, указывая трясущимся перстом на бельгийскую илиголландскую королеву, остановившуюся, чтобы справиться о егоздоровье. Смутно вижу себя подбегающим к его креслу, чтобыпоказать ему красивый камушек, который он медленно осматриваети медленно кладет себе в рот. Ужасно жалею, что малорасспрашивал мать впоследствии об этой странной поре наначальной границе моего сознания и на конечном пределе сознаниядедовского.
Все дольше и дольше становились припадки забытья. Во времяодного такого затмения всех чувств он был перевезен в Россию
Моя мать закамуфлировала комнату под его спальню в Ницце
Подыскали похожую мебель, наполнили вазы выписанными с югацветами и тот уголок стены (мне особенно нравится этаподробность), который можно было наискось разглядеть из окна,покрасили в блестяще-белый цвет, так что при каждом временномпрояснении рассудка больной видел себя в безопасности, средиблеска и мимоз иллюзорной Ривьеры, художественно представленноймоей матерью, и умер он мирно, не слыша голых русских берез,шумящих мартовским прутяным шорохом вокруг дома
3
Отец вырос в казенных апартаментах против Зимнего Дворца
У него было три брата, Дмитрий (женатый первым браком наФальц-Фейн), Сергей (женатый на Тучковой) и Константин (кженщинам равнодушный, чем поразительно отличался ото всех своихбратьев). Из пяти их сестер Наталья была за Петерсоном, Вера -за Пыхачевым, Нина -- за бароном Раушем фон Траубенберг (азатем за адмиралом Коломейцевым), Елизавета -- за княземВитгенштейном, Надежда--за Вонлярлярским. К началу второгодесятилетия века у меня было так сказать данных, т. е, вошедшихв сферу моего родового сознания и установившихся там знакомымзвездным узором, тринадцать двоюродных братьев (с большинствомиз которых я был в разное время дружен) и шесть двоюродныхсестер (в большинство из которых я был явно или тайно влюблен)
С некоторыми из этих семейств, по взаимной ли симпатии или пососедству земель, мы виделись значительно чаще, чем с другими
Пикники, спектакли, бурные игры, наш таинственный вырский парк,прелестное бабушкино Батово, великолепные витгенштейновскиеимения--Дружноселье за Сиверской и Каменка в Подольскойгубернии -- все это осталось идиллически гравюрным фоном впамяти, находящей теперь схожий рисунок только в совсем старойрусской литературе
4
Со стороны матери у меня был всего один близкийродственник -- ее единственный оставшийся в живых брат ВасилийИванович Рукавишников; был он дипломат, как и его своякКонстантин Дмитриевич Набоков, которого я упомянул выше итеперь хочу подробнее воскресить в мыслях,--до вызова болееживого, но в грустном и тайном смысле одностихийного, образаВасилья Ивановича.
Константин Дмитриевич был худощавый, чопорный, стревожными глазами, довольно меланхоличный холостяк, живший наклубной квартире в Лондоне, среди фотографий каких-то молодыханглийских офицеров, и не очень счастливо воевавший ссоперником по посольскому первенству Саблиным. Ответив как-то"Нет, спасибо, мне тут рядом", а в другом случае изменив планы
