Книга "Лолита". Страница 63
сагуаровым пустыням и фата-морганам. Хозе Лизачовендоа, визвестном романе Меримэ, собирался увезти свою Кармен в EtatsUnis. Я представил себе мексиканское теннисное состязание, вкотором Долорес Гейз и разные хорошенькие девочки-чемпионки изКалифорнии участвовали бы, сверкая передо мной. Добрососедскиетурнэ на этом улыбчивом уровне стирают различие между паспортоми спортом.- Почему думалось мне, что мы будем счастливы заграницей? Перемена обстановки - традиционное заблуждение, накоторое возлагают надежды обреченная любовь и неизлечимычахотка?
Фамилия хозяйки мотеля произносилась так же, как Гейз (нописалась иначе). Эта бодрая, нарумяненная вдова с кирпичнымлицом и голубыми глазами спросила, не швейцарец ли я часом?Сестрица у нее вышла за лыжного инструктора родом из Швейцарии
Я ответил утвердительно, добавив, что моя дочь наполовинуирландка. Я расписался. Миссис Гейз дала мне ключ с искрящейсяулыбкой и, продолжая искриться, показала, где поставить машину
Лолита выползла из нее и зябко повела плечами: лучезарныйвечерний воздух был действительно прохладноват. Войдя в коттедж,она села на стул у раскладного стола, опустила голову на руку исказала, что чувствует себя ужасно. Притворяется, подумал я,притворяется, верно, чтобы избежать моих ласк; меня сжигаластрасть, но бедняжка принялась очень как-то нудно хныкать, когдая полез к ней. Лолита больна! Лолита умирает! Она вся горела. Япоставил ей градусник, в ротик, затем посмотрел формулузаписанную, к счастью, у меня в книжечке, и когда я наконецперевел бессмысленную для меня цифру с Фаренгейтовской шкалы наблизкую мне с детства стоградусную, оказалось, что у нее сорок идве десятых, чем по крайней мере объяснилось ее состояние. Язнал, что у истеричных нимфочек температура поднимается дофантастических градусов, - даже выше той точки, при которойобыкновенные люди умирают; и я бы ограничился тем, что дал бы ейглоток горяченького глинтвейна, да две аспиринки, да губамивпитал бы жарок без остатка, ежели бы по тщательном осмотрепрелестный отросток в глубине мягкого неба, один из главныхкораллов ее тела, не оказался совершенно огненной окраски. Яраздел девочку. Дыхание у нее было горько-сладким. Ее коричневаяроза на вкус отзывалась кровью. Ее трясло с головы до ног. Когдаона пожаловалась, что не может повернуть голову от боли в шее, якак всякий американский родитель, подумал о полиомиелите. Бросиввсякую надежду на половые сношения, я закутал ребенка вшотландский плед и понес в автомобиль. Добрая Миссис Гейз междутем позвонила местному врачу. "Вам повеэло, что это случилосьименно тут", сказала она, ибо не только доктор Блю считалсясветилом во всем районе, но Эльфинстоновский госпиталь былоборудован в самом новейшем духе, несмотря на ограниченнуювместительность. Словно меня преследовал лесной царь, как в Гтевском "Короле Эльфов" (но на сей раз любитель не мальчиков, адевочек), я с ней поскакал прямо в слепящий закат, пробивавшийсясо стороны низменности. Моим проводником была маленькая старушювроде портативной ведьмы (может быть, одна из кузин Erlkonig'a),которую мне одолжила миссис Гейз и которой я больше никогда вжизни не видал. Я не люблю вас, доктор Блю, а почему вас нелюблю, я сам не знаю, доктор Блю. Не сомневаюсь, что егоученость значительно уступала его репутации. Он уверил меня, чтоу нее "вирусная инфекция", и, когда я упомянул о ее недавнейинфлуэнце, сухо сказал, что это другой микроб и что у него ужесорок таких пациентов на руках (все это звучит, конечно, как"горячка" старых беллетристов). Я подумал, не сказать ли этак сосмешком, на всякий случай (мало ли что они там могутвысмотреть), что не так давно моя пятнадцатилетняя дочьпотерпела маленькую аварию, неудачно перелезая ч5рез острыйчастокол вместе с молодым приятелем; но сознавая, что ясовершенно пьян, я решил отложить это сообщение до болееблагоприятного времени. Долорес продолжала расти: неулыбающейсяблондинке-секретарше, паршивой суке, я сказал, что моей дочери"в общем, шестнадцать". Пока я не смотрел, девочку мою утащили уменя! Тщетно я настаивал, чтобы мне позволили провести ночь намате (с надписью "Добро пожаловать") в одном из чуланов ихпроклятой больницы. Я бегал вверх и вниз по конструктивистскимлестницам, пытаясь добраться до моей душеньки, которую надо былопредупредить, чтобы она не болтала, особенно если у нее голова втумане, как у всех нас. В какой-то момент я здорово нагрубилочень молоденькой и очень наглой сестре с гипертрофией зада иагатовыми глазами - баскского (кс-кс, киска!) происхождения, какя узнал впоследствии: отец ее был одним из тех пастухов, которыхввозят сюда для тренировки овчарок. Наконец я возвратился кзапаркованному автомобилю и не знаю, сколько часов просидел внем, скорчившись в темноте, оглушенный непривычным одиночеством,глядя с разинутым ртом то на тускло освещенный, весьмакоробчатый и плоско-кровельный госпиталь, стоявший как бы накарачках посреди своего муравчатого квадрата, то на дымнуюроссыпь звезд и серебристо-зубристые горные высоты, где об этупору отец Марии, одинокий Жозеф Лор, мечтал о ночлегах вОлороне, Лагоре, Роласе - или совращал овцу. Благоуханные бреднитакого рода всегда служили мне утешением в минуты особогодушевного напряжения, и только когда я почувствовал, что,невзирая на частое прикладывание к фляжке, дрожу от холодабессонной ночи, решил я поехать обратно в мотель
Проводница-ведьма исчезла, а дорогу я плохо знал. Широкиегравийные улицы пересекали так и сяк призрачные прямоугольники
Я смутно различил нечто вроде силуэта виселицы, но это наверноебыл просто гимнастический прибор на школьном дворе; а в другомквартале, похожем на пустошь, вырос передо мной в куполообразнойтиши бледный храм какой-то местной секты. Наконец я выехал нашоссе и вскоре завидел неоновый знак Серебряной Шпоры саметистовой надписью "Все Занято", вокруг которой маячилимиллионы мотельных мотылей, называемых "мельниками" - не то от"мелькать", не то из-за мучнистого оттенка на свету; и когда,около трех утра, после одного из тех несвоевременных горячихдушей, которые, как некий фиксаж, только способствуютзакреплению отчаяния и изнеможения в человеке, я лег в постель в ее постель, пахнувшую каштанами и розами, и мятными леденцами,и теми очень тонкими, очень своеобразными французскими духами,которыми последнее время я позволял ей пользоваться, я никак немог осмыслить простой факт, что впервые за два года яразлучился. с Лолитой. Внезапно мне подумалось, что ее болезньне что иное, как странное развитие основной темы, что у этойболезни тот же привкус и тон, как у длинного ряда сцепленныхвпечатлений, смущавших и мучивших меня в пути; я вообразил, кактайный агент, или тайный любовник, или мерзкий шалун, илисоздание моих галлюцинаций - все равно кто - рыщет вокруглечебницы; Аврора едва "согрела руки", как говорят сборщикилаванды у меня на родине, а я уже снова норовил пробиться в этукрепость - стучался в ее зеленые двери, не позавтракав, не имевстула, не видя конца терзаниям.
Это было во вторник, а в среду или четверг, чудно реагируя- душенька моя! - на какую-то "сыворотку" (из спермы спрута илислюны слона), она почти совсем поправилась, и врач сказал, что"денька через два она будет опять скакать".
Я к ней заходил раза два в день - всего, может быть, восемьраз, - но только последнее посещение отчетливо запечатлелось уменя в памяти. В тот день для меня было большим подвигом выйтииз дому вообще, ибо я себя уже так чувствовал, точно меня всеговылущил грипп, принявшийся теперь за меня. Никто не узнает,каких усилий мне стоило отнести все это к ней - букет, бремялюбви, книги, за которыми я ездил за шестьдесят миль:"Драматические Произведения" Браунинга; "История Танца"; "Клоуныи Коломбины"; "Русский Балет"; "Цветы Скалистых Гор"; "АнтологияТеатральной Гильдии" и "Теннис" Елены Вилльс, которая выиграласвой первый национальный чемпионат в пятнадцать лет. В ту минутукак я, шатаясь под ношей, подходил к двери Лолитиной частнойпалаты, стоившей мне тринадцать долларов в день, Мария Лор(молодая гадина, служившая сиделкой и с первого дня менявозненавидевшая) как раз выходила оттуда с остатками Лолитиногоутреннего завтрака на подносе: она с проворным грохоткомпоставила поднос на стул в коридоре и, вихляя задом, стрельнулаобратно в комнату, - верно, чтобы предупредить бедную маленькуюДолорес, что старый тиран подкрадывается на резиновых подошвах,с букинистическим хламом и букетом: последний я составил издиких цветов и красивых листьев, которые я набрал собственнымигантированными руками на горном перевале, при первых лучахсолнца (я почти не спал во всю ту роковую неделю).
А как кормят мою Карменситу? Мельком я взглянул на поднос
На запачканной яичным желтком тарелке валялся скомканныйконверт. Он прежде содержал нечто, судя по рваному краю, ноадреса не было - ничего не было, кроме зеленой, пошло-фальшивойгеральдической виньетки с названием мотеля "Пондерозовая Сосна"
Туг я произвел маленькое шассэ-круазэ с Марией, котораяхлопотливо выбегала опять из Лолитиной комнаты, - удивительно,
