Книга "Лолита". Страница 76
ноге, с лицом, искаженным той ужасной вступительной гримасой,которую ребенок задерживает на растянутых губах перед ревом,Лолита исчезла из комнаты и за ней побежала и стала утешать еена кухне добренькая Авис, у которой был такой отличный, жирный,розовый отец и маленький щекастый брат, и только что родившаясясестричка, и домашний уют и две шотландских овчарки, умеющиеулыбаться, а у Лолиты ничего не было.
Я заготовил изящное дополнение к этой сценке: мы все еще вБердслее, Лолита, сидящая с книгой у камина, потягивается,крякает и спрашивает: "Где ее, собственно говоря, похоронили?" "Кого?" - "Ах, ты знаешь, мою зарезанную мать". - "Ты прекраснознаешь, где находится ее могила", ответил я, с большойвыдержкой, и назвал кладбище - недалеко от Рамздэля, междужелезной дорогой и холмом, с которого видно озеро. "А крометого", добавил я, "трагедию ее случайной смерти не следовало быопошлять такого рода эпитетом, к которому ты находишь нужнымприбегать. Ежели ты действительно хочешь победить в себе самойидею смерти -" "Завел шарманку", сказала Лолита и томно покинулакомнату. Я долго глядел в огонь сквозь жгучие слезы. Потомподнял с пола ее книгу. Какаято бездарная чепуха "дляюношества". Угрюмая маленькая Мара не ожидала, что ее мачехаокажется веселой, понятливой, рыжеволосой молодой женщиной,которая объяснила Маре, что покойная мать Мары совершилагероический подвиг тем, что умышленно не выказывала никакойлюбви к обожаемой на самом деле дочери. Героическая мать умиралаот неизлечимой болезни и не желала, чтобы девочка потом грустилапо ней. Другой бы на моем месте с воплями помчался наверх кЛолите; я же всегда выбирал нравственную гигиенуневмешательства. Но ныне, Извиваясь как червь, и заклиная былое,я вспоминаю, что в этот раз и в другие разы я взял в привычку необращать внимания на состояние Лолиты, дабы не расстраиватьподлого Гумберта. Когда моя мать в промокшем платье, освещаемомгрозой среди стремительно наплывающего тумана (так я воображалее смерть), побежала, с трудом дыша, вверх по гребню горы надМолинетто, где ее сразила молния, я был младенцем, ивпоследствии мне не удавалось задним числом привить себе никакойобщепринятой сиротской тоски, как бы свирепо ни трепали меняпсихотераписты в позднейшие периоды депрессии. Но признаюсь, чточеловек со столь мощным воображением, как мое, не можетссылаться на незнание общечеловеческих эмоций. Возможно также,что я слишком положился на ненормальную холодность отношениймежду Шарлоттой и ее дочерью. Но ужасная сущность всего этоговопроса вот какая. Моя шаблонная Лолита за время нашего с нейнеслыханного, безнравственного сожительства постепенно пришла ктому, что даже самая несчастная семейная жизнь предпочтительнапародии кровосмесительства - а лучше этого в конечном счете яничего и не мог дать моей бездомной девочке
33
Возвращение в Рамздэль. Я приближался к нему со стороныозера. Солнечный полдень смотрел во все глаза: проезжая мимо взапачканном автомобиле, я различал алмазные искры междуотдаленными соснами. Свернул на кладбище, вышел и погулял междуразнокалиберными памятниками. Bonjour, Charlotte. На некоторыхмогилах были воткнуты полупрозрачные национальные ф0жки,неподвижно опавшие в безветренной тени кипарисов. Эх, Эдя, неповезло же тебе, подумал я, обращаясь мысленно к некоему ЭдуардуГраммару, тридцатипятилетнему заведующему конторой в Нью-Йорке,которого недавно арестовали по обвинению в убийстветридцатилетней жены Доротеи. Мечты об идеальном преступлении, Эдпроломил жене череп и труп посадил за руль автомобиля. Двачиновника дорожной полиции данного района видели издали, какбольшой новый синий Крайслер, подаренный Граммаром жене нарождение, с шальной скоростью съезжал под гору как раз награнице их юрисдикции. (Да хранит Господь наших бравыхполицейских - и районных и штатных!) Он задел столб, взнесся понасыпи, поросшей остистой травой, земляникой и ползучейлапчаткой, и опрокинулся. Колеса все еще тихо вертелись насолнцепеке, когда патрульщики вытащили тело госпожи Г. Сначалаим показалось, что она погибла вследствие обыкновенногокрушения. Увы, ранения, вызвавшие ее смерть, не соответствовалиочень легким повреждениям, которые потерпел автомобиль. Яудачнее устроился.
Покатил дальше. Со странным чувством узнал тонкую башнюбелой церкви и огромные ильмы. Забыв, что на американскойпригородной улице одинокий пешеход больше выделяется, чемодинокий автомобилист, я оставил машину на бульваре, чтобыспуститься, как бы гуляя, по Лоун Стрит мимо номера 342. Передпредстоящим великим кровопролитием я имел право на небольшуюпередышку, на очистительную судорогу душевной отрыжки. Белыеставни виллы отставного тряпичника были закрыты, и ктотоподвязал найденную им черную бархатную ленту для волос к белойвывеске "Продается", склонившейся со своего шеста у тротуара. Небыло больше пристаючей собаки. Садовник никому не телефонировал
Больная старушка Визави не сидела на увитой виноградом веранде,- на которой теперь, к вящей досаде одинокого пешехода, двемолодых женщины с понихвостными прическами, в одинаковыхпередничках в черную горошину, прервали уборку для того, чтобыпоглазеть на него. Она, верно, давно умерла, а это были, должнобыть, ее племянницы из Филадельфии.
Войти ли в свой бывший дом? Как в Тургеневской повести,поток итальянской музыки лился из растворенного окна - окнагостиной. Какая романтическая душа играла на рояле там, гденикакие клавиши не ныряли и не всплескивали в тот заколдованныйвоскресный день, когда ласкало солнце голые ноги моей девочки?Вдруг я заметил, что с газона, который я некогда стриг, смуглая,темнокудрая нимфетка лет десяти, в белых трусиках, глядит наменя с чем-то диким в завороженном взоре больших черно-синихглаз. Я сказал ей два-три милых слова, совершенно невинных, старомодный комплимент, вроде "какие у тебя прелестные глаза",но она поспешно попятилась, и музыка оборвалась, и весьмавспыльчивого вида черноволосый мужчина с блестящим от пота лицомвыскочил в сад и грубо уставился на меня. Я было хотелпредставиться, но тут, с тем острым смущением, которое бывает восне, я увидел, что на мне запачканные глиной синие рабочие брюкии отвратительно грязный дырявый свитер, ощутил щетину наподбородке, почувствовал, как налиты кровью мои глаза, глазапроходимца... Не говоря ни слова, я повернул и поплелся назад кавтомобилю. Чахлый цветочек, вроде маленькой астры, рос изпамятной мне щели в тротуаре. Преспокойно воскресшую мисс Визавиплемянницы выкатили на веранду, точно эта веранда была ложей, ая актером. Внутренне умоляя ее не окликнуть меня, я ускорил шаг
Ну и крутая улочка! Я дошел до глубокой тени бульвара. Красныйбилетик, означающий штраф за незаконное паркование, был засунутполицейским под одну из лапок на ветровом стекле. Билетик этот ятщательно разорвал на две, четыре, восемь частей.
Сердясь на себя, что трачу попусту время, я устремился вгостиницу, - ту самую, в которую заехал с новым чемоданом пятьлет тому назад. Взял комнату с ванной, назначил по телефону двасвидания - деловое и медицинское, - побрился, выкупался, наделчерный костюм и спустился в бар. Там ничего не изменилось. Узкийзал был залит все тем же тусклым, невозможно-гранатовым светом которым когда-то в Европе отличались притоны, но который здесьпросто "создавал настроение" в приличном, "семейном" отеле. Ясел за тот же столик, за которым сидел в самом начале моегопребывания в Рамздэле, в тот день, когда, став жильцом Шарлотты,я нашел нужным отпраздновать новоселье тем, что по-светски с нейраспил полбутылки шампанского, - чем роковым образом покорил еебедное, полное до краев сердце. Как и тогда, лакей с лицом каклуна распределял по астральной схеме пятьдесят рюмочек хереса набольшом подносе для свадебного приема (Мурфи, этот раз,сочетался браком с Фантазией). Без восьми три. Идя через холл, ядолжен был обойти группу дам, которые с mille graces прощались ирасходились после клубного завтрака. Одна из них сприветственным клекотом набросилась на меня. Это была толстая,низенькая женщина, вся в жемчужно-сером, с длинным, серым перомна шляпке. Я узнал в ней миссис Чатфильд. Она напала на меня сприторной улыбкой, вся горя злобным любопытством (не проделал лия, например, с Долли того, что Франк Ласелль, пятидесятилетниймеханик, проделал с одиннадцатилетней Салли Горнер в 1948-омгоду). Очень скоро я это жадное злорадство совершенно взял подконтроль. Она думала, что я живу в Калифорнии. А как поживает ? С изысканнейшим наслаждением, я сообщил ей, что моя падчерицатолько что вышла за блестящего молодого инженера-горняка,выполняющего секретное правительственное задание всеверо-западном штате. Взятая врасплох, она возразила, что неодобряет таких ранних браков, что никогда бы она не позволиласвоей Филлис, которой теперь восемнадцать лет
"Ах, конечно", сказал я спокойно. "Конечно, помню Филлис
