Школьная библиотека

тут следует две строчки, старательно и как бы ироническивымаранные. Я ответил, что благодарю за внимание и желаю емуинтересных загробных впечатлений и приятного препровождениявечности

Но все это не приближает меня к тебе, мой ангел. На всякийслучай держу все окна и все двери жизни настежь открытыми, хотячувствую, что ты не снизойдешь до старинных приемов привидений

Страшнее всего мысль, что, поскольку ты отныне сияешь во мне, ядолжен беречь свою жизнь. Мой бренный состав единственный, бытьможет, залог твоего идеального бытия: когда я скончаюсь, оноокончится тоже. Увы, я обречен с нищей страстью пользоватьсяземной природой, чтобы себе самому договорить тебя и затемположиться на свое же многоточие..

Глава 2. Solus Rex

Как случалось всегда, короля разбудила встречапредутренней стражи с дополуденной (moi-ndammer wagh и erldagwagh): первая, чересчур аккуратная, покидала свой пост в точнуюминуту смены; вторая же запаздывала на постоянное число секунд,зависевшее не от нерадивости, а, вероятно, от того, чтопривычно отставали чьи-то подагрические часы. Поэтому уходившиес прибывавшими встречались всегда на одном и том же месте -- натесной тропинке под самым окном короля, между задней стенойдворца и зарослью густой, но скудно цветущей жимолости, подкоторой валялся всякий сор: куриные перья, битые горшки ибольшие, краснощекие банки из-под национальных консервов"Помона"; при этом неизменно слышался приглушенный звуккороткой добродушной потасовки (он-то и будил короля), ибокто-то из часовых предутренних, будучи озорного нрава,притворялся, что не хочет отдать грифельную дощечку с паролемодному из дополуденных, раздражительному и глупому старику,ветерану свирхульмского похода. Потом все смолкало опять, идоносился только деловитый, иногда ускорявшийся шелест дождя,систематически шедшего по чистому подсчету триста шесть сутокиз трехсот шестидесяти пяти или шести, так что перипетия погодыявно никого не трогали (тут ветер обратился к жимолости)

Король повернул из сна вправо и подпер большим белымкулаком щеку, на которой вышитый герб подушки оставил шашечныйслед. Между внутренними краями коричневых, неплотно заведенныхштор, в единственном, зато широком окне тянулся мыс мыльногосвета, и королю сразу вспомнилась предстоящая обязанность(присутствие при открытии нового моста через Эгель), неприятныйобраз которого был, казалось, с геометрической неизбежностьювписан в этот бледный треугольник дня. Его не интересовали нимосты, ни каналы, ни кораблестроительство, и, хотя, собственноговоря, он должен был бы привыкнуть за пять лет -- да, ровнопять лет (тысяча пятьсот тридцать суток) -- пасмурногоцарствования к тому, чтобы усердно заниматься множеством вещей,возбуждавших в нем отвращение из-за их органическойнедоконченности в его сознании (где бесконечно и неутолимосовершенными оставались совсем другие вещи, никак не связанныес его королевским хозяйством), он испытывал изнурительноераздражение всякий раз, как приходилось соприкасаться не толькос тем, что требовало от его свободного невежества лживойулыбки, но я с тем, что было не более чем глянец условности набессмысленном и, может быть, даже отсутствующем предмете

Открытие моста, проекта которого он даже не помнил, хотя,должно быть, одобрил его, казалось ему лишь пошлым фестивалемеще и потому, что никто, конечно, не спрашивал, интересен емуили нет повисший в воздухе сложный плод техники,-- а придетсятихо проехать в блестящем оскаленном автомобиле, а этомучительно, а вот был другой инженер, о котором упорнодокладывали ему после того, как он однажды заметил (просто так-- чтобы от кого-то или чего-то отделаться), что охотнозанимался бы альпинизмом, будь на острове хоть одна приличнаягора (старый, давно негодный береговой вулкан был не в счет, датам, кроме того, построили маяк, тоже, впрочем, недействующий)

Этот инженер, сомнительная слава которого обжиласъ в гостиныхпридворных и полупридворных дам, привлеченных его медовойсмуглотой и вкрадчивой речью, предлагал поднять центральнуючасть островной равнины, обратив ее в горный массив, путемподземного накачиванья. Населению выбранной местности было быразрешено не покидать своих жилищ во время опуханья почвы;трусы, которые предпочли бы отойти подальше от опытногоучастка, где жались кирпичные домики и мычали, чуя элевацию,изумленные красные коровы, были бы наказаны тем, чтовозвращение восвояси по новосозданмым крутизнам заняло быгораздо больше времени, чем недавнее отступление по обреченнойравнине. Медленно и округло надувались логовины, валуныповодили плечами, летаргическая речка, упав с постели,неожиданно для себя превращалась в альпийский водопад, деревьяцугом уезжали в облака, причем многим это нравилось, напримерелям; опираясь о борт того, другого крыльца, жители махалиплатками и любовались воздушным развитием окрестностей,-- агора все росла, росла, пока инженер не отдавал приказаостановить работу чудовищных насосов. Но король приказа недождался, снова задремал, едва успев пожалеть, что, постоянносопротивляясь готовности Советников помочь осуществлению любойвздорной мечты (между тем как самые естественные, самыечеловеческие его права стеснялись глухими законами), он неразрешил приступить к опыту, теперь же было поздно,изобретатель покончил с собой, предварительно запатентовавкомнатную виселицу (так, по крайней мере, сонное пересказалосонному)

Король проспал до половины восьмого, и в привычную минуту,тронувшись в путь, его мысль уже шла навстречу Фрею, когда Фрейвошел в спальню. Страдая астмой, дряхлый конвахер издавал находу странный добавочный звук, точно очень спешил, хотяпо-видимому спешка была не в его духе, раз он до сих пор неумер. На табурет с вырезанным сердцем он опустил серебряныйтаз, как делал уже полвека при двух королях, ныне он будилтретьего, предшественникам которого эта пахнущая ванилью и какбы колдовская водица служила, вероятно, для умывания, но теперьбыла совершенно излишней, а все-таки каждое утро появлялся таз,табурет, пять лет тому назад сложенное полотенце. Все издаваясвой особенный звук, Фрей впустил день целиком, и король всегдаудивлялся, отчего это он раньше всего не раздвигал штор, вместотого чтобы в полутьме, почти наугад, подвигать к постелитабурет с ненужной посудой. Но говорить с Фреем было немыслимоиз-за его белой как лунь глухоты,-- от мира он был отделенватой старости, и когда он уходил, поклонившись постели, вспальне отчетливее тикали стенные часы, словно получив новыйзаряд времени

Теперь эта спальня была ясна: с трещиной поперек потолка,похожей на дракона; с громадным столбом-вешалкой, стоявшим какдуб в углу; с прекрасной гладильной доской, прислоненной кстене; с устарелым приспособлением для сдирания сапога закаблук в виде большого чугунного жука-рогача, таящегося уподола кресла, облаченного в белый чехол. Дубовый платянойшкал, толстый, слепой, одурманенный нафталином, соседствовал сяйцеобразной корзиной для грязного белья, поставленной тутнеизвестным колумбом. Там и сям на голубоватых стенах кое-чтобыло понавешено: уже проговорившиеся часы, аптечка, старыйбарометр, указывающий по воспоминаниям недействительную погоду,карандашный эскиз озерас камышами и улетающей уткой,близорукая фотография господина в крагах верхом на лошади сосмазанным хвостом, которую держал под уздцы серьезный конюхперед крыльцом, то же крыльцо с собравшейся на ступеняхнапряженной прислугой, какие-то прессованные пушистые цветы подпыльным стеклом в круглой рамке... Немногочисленность предметови совершенная их чуждость нуждам и нежности того, ктопользовался этой просторной спальней (где когда-то, кажется,жила Экономка, как называли жену предшествовавшего короля),придавали ей таинственно необитаемый вид, и если бы непринесенный таз да железная кровать, на которой сидел, свесивмускулистые ноги, человек в долгой рубахе с вышитым воротом,нельзя было бы себе представить, что тут кто-либо проводитночь. Ноги нашарили пару сафьяновых туфель, и, надев серый какутро халат, король прошел по скрипучим половицам к обитойвойлоком двери. Когда он вспоминал впоследствии это утро, емуказалось, что при вставании он испытывал и в мыслях и в мышцахнепривычную тяжесть, роковое бремя грядущего дня, так чтонесомое этим днем страшнейшее несчастье (уже, под маскойничтожной скуки, сторожившее мост через Эгель), при всей своейнелепости и непредвиденности, ощутилось им затем как некое