Школьная библиотека

тенях, выходящих за пределы человеческого восприятия. Он учил, что несуществует ни Мусорной школы, ни Мизерной школы, ни школы Мазутной. Чтопроизведение искусства, созданное из веревки, почтовых марок, левой газеткии голубиного помета, имеет своей основой набор смертельно скучныхбанальностей. Что нет ничего пошлее и буржуазнее, чем паранойя. Что Дали -это в сущности брат-близнец Нормана Рокуэлла, украденный в детстве цыганами

Что Ван-Гог второсортен, а Пикассо велик, несмотря на его коммерческийпунктик; и что если Дега сумел обессмертить calиche1, то почему бы ВикторуВинду не сделать того же для автомобиля?

Один из способов достичь этого состоял в том, чтобы заставить окрестныйпейзаж пронизать автомобиль. Тут сгодился бы полированный черный "Седан",особенно припаркованный на пересечении обсаженной деревьями улицы с одним изтех грузноватых весенних небес, чьи обрюзглые серые облака и амебные кляксысиневы кажутся более вещественными, чем укромные ильмы и уклончиваямостовая. Разоймем теперь кузов машины на отдельные линии и плоскости иснова их сложим, переведя на язык отражений. Последние будут иными длякаждой из частей: крыша покажет нам перевернутые деревья со смазаннымиветвями, врастающими, подобно корням, в водянистую фотографию неба, где домпроплывает, как кит, -- спохватной мыслью об архитектуре; одну из сторонкапота загрунтует полоска густого небесного кобальта; тончайший узор черныхветок отразится в заднем стекле; и замечательно пустынный вид -растянувшийся горизонт, далекий дом и одинокое дерево, -- вытянется вдольбампера. Этот процесс подражания и слияния Лэйк называл необходимой"натурализацией" рукотворных вещей. На улицах Крэнтона Виктор находилподходящий автомобиль и несколько времени слонялся вокруг. Внезапное солнце-- полускрытое, но слепящее -- присоединялось к нему. Для того воровства,какое задумал Виктор, лучшего соучастника не найти. В хромированномпокрытии, в оправленном солнцем стекле головных фар он видел улицу и себясамого достойными сравнения с микрокосмической версией комнаты (уменьшенныелюди -- вид сверху), возникавшей в особом, волшебно выпуклом зеркале, какимиполтысячи лет тому пользовались Ван-Эйк, Петрус Кристус и Мемлинг, вписываясебя в подробные интерьеры за спиною кислого торговца или домашней Мадонны.

В последний номер школьного журнала Виктор представил стихотворение оживописцах, подписанное псевдонимом "Муанэ" и с эпиграфом: "Следует вообщеизбегать дурных красных цветов, даже старательно изготовленные, они остаютсядурными" (цитата из старой книги по технике живописи, неожиданнообернувшаяся политическим афоризмом). Начиналось оно так:

Leonardo! Strange diseases

strike at madders mixed with lead:

nun-pale now are Mona Lise's

lips that you had made so red.1

Он мечтал смягчать (подобно Старым Мастерам) свои краски медом, фиговымсоком, маковым маслом и слизью розовых улиток. Он любил акварель и масло, нопобаивался слишком хрупкой пастели и слишком жесткой темперы. Он изучал своиматериалы с тщанием и терпением ненасытного ребенка -- одного из техподмастерий художника (это уже мечтается Лэйку!), коротко стриженногопарнишки с яркими глазами, проводившего годы и годы, растирая краски вмастерской какого-нибудь великого итальянского небописца, в мире янтаря ирайской глазури. В восемь лет он как-то сказал матери, что хочет написатьвоздух. В девять он познал чувственное наслаждение постепенной размывки. Ичто ему было до того, что эта нежная светотень, отпрыск приглушенных красоки прозрачных полутонов, давно уже померла за тюремной решеткой абстрактногоискусства, в богадельне прескверного примитивизма? Он по очереди помещалпредметы -- яблоко, карандаш, шахматную пешку, гребешок -- за стакан воды ииспытующе вглядывался в ко6дый из них: красное яблоко превращалось ваккуратно вырезанную красную полоску, ограниченную прямым горизонтом -полстакана Красного моря, Счастливая Аравия. Короткий карандаш, если егонаклонить, изгибался подобно стилизованной змее, а удерживаемый стойком,становился чудовищно толстым -- пирамидальным. Черная пешка, когда еедвигали взад-вперед, расщеплялась, оборачиваясь четою черных муравьев

Гребешок, поставленный на попа, заполнял стакан чудесно располосованнойжидкостью -- коктейлем "Зебра"

6

Вканун того дня, когда собирался приехать Виктор, Пнин зашел вспортивный магазин на вайнделлской Мэйн-стрит и потребовал футбольный мяч

Требование было не по сезону, но мяч ему дали.

-- Нет-нет, -- сказал Пнин. -- Мне не нужно яйца или, скажем, торпеды

Я хочу простой футбольный мяч. Круглый!

И посредством ладоней и запястий он очертил портативный земной шар. Этобыл тот самый жест, к которому Пнин прибегал на занятиях, рассказывая о"гармонической целостности" Пушкина.

Продавец поднял палец и молча принес мяч.

-- Да, вот этот я куплю, --с величавым удовлетворением сказал Пнин.

Неся подмышкой покупку, обернутую в бурую бумагу и заклеенную скочем,он вошел в книжную лавку и спросил "Мартина Идена".

-- Иден-Иден-Иден, -- потирая лоб, быстро повторила высокая смуглаяженщина. -- Постойте, -- вы имеете в виду не книгу о британскомгосударственном деятеле? Или ее?

-- Я имею в виду, -- ответил Пнин, -- знаменитое произведение -- романзнаменитого американского писателя Джека Лондона.

-- Лондон-Лондон-Лондон, -- произнесла женщина, держась за виски.

Ей на помощь явился с трубкой в руке мистер Твид, ее муж, сочинительстихов местного значения. После некоторых поисков он вынес из пыльных глубинсвоего не весьма процветающего магазина старое издание "Сына Волка".

-- Боюсь, это все, -- сказал он, -- что у нас есть из книг данногоавтора.

-- Странно! -- сказал Пнин. -- Превратности славы! В России, помнится,все -- дети, взрослые, доктора, адвокаты, -- все читали и перечитывали его

Это не лучшая его книга, но о-кей, о-кей, беру.

Воротившись в дом, где он снимал комнату в этом году, профессор Пнинвыложил мяч и книгу на стол расположенной в верхнем этаже гостевой. Склонивнабок голову, он оглядел дары. Бесформенно обернутый мяч выглядел не оченьпривлекательно, и Пнин его разоблачил. Показался красивый кожаный бок

Комната была опрятной, уютной. Школьнику наверняка понравится эта картинка,на которой снежок сбивает цилиндр с профессора. Постель только что застелилаженщина, приходившая прибирать в доме; старый Билл Шеппард, владелец дома,поднялся с первого этажа и с важным видом ввинтил новую лампочку внастольную лампу. Теплый и влажный ветер протискивался в открытое окно, ислышался шум ручья, бурливо бегущего низом. Собирался дождь. Пнин затворилокно.

У себя в комнате, помещавшейся на этом же этаже, он обнаружил записку

По телефону передали лаконичную телеграмму от Виктора, сообщавшую, что онзадержится ровно на двадцать четыре часа

7

Виктора и еще пятерых мальчиков лишили одного бесценного дня пасхальныхканикул за курение сигар на чердаке. Виктор, имевший слабый желудок и неимевший недостатка по части обонятельных фобий (каждую из которых он любовноскрывал от Виндов), на самом деле в курении не участвовал, если не считатьдвух-трех робких попыхиваний; несколько раз он покорно сопровождал назапретный чердак двух своих лучших друзей, безудержных авантюристов, -- ТониБрэйда младшего и Ланса Боке. Попасть туда можно было, пройдя кладовку иподнявшись затем по железной лесенке, выходившей на узкие мостки, шедшиепрямо под кровлей. Здесь одновременно видимым и осязаемым становилсячарующий, пугающе хрупкий скелет здания -- доски и балки, путаницаразгородок, слоистые тени, хлипкая дранка, сквозь которую нога проваливаласьв трескучую штукатурку, опадавшую под ней с невидимого потолка. Лабиринтзаканчивался маленькой платформой, подвешенной на крюках в амбразуре насамом верху декоративного фронтона, среди пестрой неразберихи затхлыхкомиксов и свежего сигарного пепла. Пепел обнаружили; мальчики повинились

Тони Брэйду, внуку прославленного ректора школы Св. Варфоломея, разрешили,учтя семейные обстоятельства, уехать: любящий кузен хотел повидаться с нимперед тем, как отплыть в Европу. Тони благоразумно попросил, чтобы егозадержали наравне с остальными.

Как я уже говорил, ректором во времена Виктора был его преподобие м-рХоппер -- темноволосое, со свежим цветом лица, не лишенное приятности пустоеместо, пылко обожаемое бостонскими матронами. Пока Виктор и его преступныедрузья обедали с семейством Хопперов, в их адрес время от времениотпускались, -- особенно усердствовала сладкогласая миссис Хоппер,англичанка, тетушка которой вышла замуж за графа, -- прозрачные намеки: егопреподобие, весьма вероятно, смягчится и возьмет шестерых мальчуганов, вэтот последний их вечер здесь, в город, в кино, вместо того, чтобы отправитьвсех спать пораньше. И вот, после обеда, дружески подмигнув, она предложилаим следовать за его преподобием, бодро шагавшим к выходу.

Старомодные попечители школы, возможно, и склонны были предать забвениюпарочку порочек, которым Хоппер за время его короткой и ничем непримечательной карьеры подвергнул нескольких сугубых лиходеев; но несуществует на свете мальчишки, который переварил бы подленькую ухмылку,искривившую красные губы ректора, когда тот приостановился на пути квестибюлю, дабы прихватить аккуратно сложенную квадратом одежду -- сутану и