Школьная библиотека

кулачке неподписанную бумагу, засеменил, подвывая, к своему верномуассистенту.

-- Брось, старина, не валяй дурака. Подпиши эту гадость, сказал Хедрон,склоняясь над Кругом и опуская кулак с трубкой ему на плечо. -- Много ли оназначит, в конце-то концов? Поставь свою коммерчески ценную закорючку. Брось!Никто не тронет наших кругов, -- но где-то же нужно нам их рисовать.

-- Не в грязи, сэр, не в грязи, -- сказал Круг, улыбнувшись первой заэтот вечер улыбкой.

-- Да ну, не будь надутым педантом, -- сказал Хедрон. -- Зачем тебенужно, чтобы я чувствовал себя так неловко? Я подписал, и мои боги нешелохнулись.

Не поднимая глаз, Круг поднял руку и тронул твидовый рукав Хедрона.

-- Все в порядке, -- сказал он. -- Пока ты рисуешь свои круги ипоказываешь моему мальчику фокусы, черта ли мне в твоей морали.

На один опасный миг он вновь ощутил жгучий, черный прилив горя, комнатапочти расплылась... но д-р Азуреус уже мчал назад.

-- Мой бедный друг, -- с великим пылом произнес президент. Вы герой,что пришли сюда. Но почему же вы мне не сказали? Теперь я все понимаю!Разумеется, вы не могли уделить необходимого внимания, -- ваше решение, вашаподпись, мы это отложим, и я уверен, что все мы искренне стыдимся того, чтопотревожили вас в такую минуту.

-- Говорите, говорите, -- сказал Круг. -- Продолжайте. Ваши слова дляменя загадка, но пусть вас это не останавливает.

С жутким ощущением, что его сбили с толку отъявленной дезинформацией,Азуреус вытаращил глаза и, заикаясь, проговорил:

-- Я надеюсь, я не... то есть, я надеюсь, что я... то есть вы разве..

разве не случилось горя в вашей семье?

-- Если и так, это не ваша забота, -- сказал Круг. -- Я хочу домой, -добавил он, внезапно рванув ужасающим голосом, который, бывало, обрушивался,словно громовый раскат, когда лекция достигала зенита. -- Этот, как бишьего, сможет отвести меня назад?

Издалека д-р Александер покивал д-ру Азуреусу.

Нищего сменили. Двое солдат сидели, скукожившись, на приступке машины,предположительно охраняя ее. Круг, норовя избежать беседы с д-ромАлександером, поспешно забрался назад. К большому его неудовольствию,однако, д-р Александер вместо того, чтобы усесться за руль, присоединился кнему. Один из солдат сел за водителя, другой уютно выставил локоть, машинавзвизгнула, прокашлялась и загудела по темным улицам.

-- Не угодно ли... -- сказал д-р Александер и, пошарив по полу,попытался вытянуть плед так, чтобы соединить под ним ноги -- свои исоложника. Круг заворчал и отпихнул покрывало. Д-р Александер потянул,поерзал, подоткнулся со всех сторон и уж тогда расслабился, истомленнопросунув руку в петлю на дверце машины. Случайный уличный луч отыскал исразу куда-то засунул его опал.

-- Должен признаться, профессор, я любовался вами. Что говорить, вы -единственный настоящий мужчина среди этих дражайших ископаемых. Я такпонимаю, вы не часто видаетесь со своими коллегами, нет? Конечно, вы должныощущать некоторую несовместимость---

-- Опять не попали, -- сказал Круг, нарушая обет молчания. Я уважаюмоих коллег, так же как и себя, я уважаю их по двум причинам: поскольку ониумеют отыскивать совершенное счастье в специальных знаниях, и поскольку онилишены склонности к физичесоEму убийству.

Д-р Александер ошибочно принял его слова за одну из туманных острот,которыми, как ему говорили, развлекается Адам Круг, и осмотрительнозасмеялся.

Круг посмотрел на него сквозь бегущую тьму и навсегда отвернулся.

-- А знаете, -- продолжал молодой биодинамик, -- меня, профессор,одолевает странное чувство, что в каком-то смысле стадо овец менее ценно,чем единственный одинокий волк. Я вот гадаю, что же дальше-то будет? Кпримеру, я гадаю, что вы скажете, если наше причудливое правительство свнешней непоследовательностью пренебрежет овцами, а волку предложитроскошнейшее из мыслимых положений. Это, понятно, мимолетная мысль, вы моглибы и посмеяться над парадоксом (оратор бегло продемонстрировал, как этоделается), но подобные вероятия, да и другие, возможно, совсем противноготолка, -- все как-то лезут в голову. Вы знаете, когда я был студентом и жилв мансарде, моя хозяйка, жена бакалейщика снизу, все уверяла, что я рано илипоздно спалю весь дом, -- так много свечей я сжигал каждую ночь, корпя надстраницами ваших во всех отношениях превосходнейших---

-- Заткнитесь, ладно? -- сказал Круг, проявив внезапно страннуюгрубость, жестокость даже, потому что ничто ведь в невинном идобронамеренном, хоть может быть и не очень умном лепете молодого ученого(которого вполне очевидно обратила в пустомелю застенчивость, стольхарактерная для тяжко трудящихся и, верно, дурно питающихся юношей, -- жертвкапитализма, коммунизма и онанизма, -- когда случается им попасть в обществолюдей истинно значительных, этакого какого-нибудь задушевного друганачальника их или самого хозяина фирмы, а то и зятя его, Гоголевича, ну итак далее); ничто, стало быть, не давало повода к столь резкому восклицанию,каковое восклицание, однако ж, обеспечило полную тишину до конца пути.

И только когда грубовато ведомый автомобиль свернул на улочкуПерегольм, только тогда неугомонный молодой человек, конечно же понимавшийнервное состоянье вдовца, снова открыл рот.

-- Ну вот и приехали, -- сердечно сказал он. -- Надеюсь, sesamka[ключик] при вас? А нам, боюсь, нужно мчаться назад. Доброй вам ночи!Приятных снов! Proshchevantze! [шутливое "адью"].

Машина исчезла, хотя квадратное эхо ее захлопнутой дверцы еще повиселов воздухе, словно пустая, черного дерева картинная рама. Но Круг был неодин: что-то похожее на шлем скатилось по ступенькам крыльца и легло у негов ногах.

Крупным планом, пожалуйста! В прощальных тенях крыльца, с лунно-белым,чудовищно подбитым плечом, трогательно не сочетавшимся с его тоненькой шеей,юноша в костюме американского футболиста, застыл в последнем, безысходномобъятии с маленькой эскизной Кармен, и даже сумма их лет была самое малое надесятку меньше возраста зрителя. Короткая черная юбка с намеком на лепесткии гагаты наполовину завесила замысловатый наряд возлюбленного. Расшитаястеклярусом шаль спадала с левой ее руки, мягкий испод которой просвечивалсквозь черную кисею. Другая рука снизу вверх обвила шею мальчика,напряженные пальцы впились в темные волосы на затылке; да, все различалосьясно, даже короткие, неумело покрытые лаком ногти, шероховатые костяшкишкольницы. Он, защитник, держал Лаокоона и ломкую лопатку, и маленькоеритмическое бедро в своих подрагивающих кольцах, по которым тайно теклираскаленные капли, и глаза ее были закрыты.

-- Я очень сожалею, -- сказал Круг, -- но мне нужно пройти. Donje tezankoriv [пожалуйста, извините меня].

Они разделились, и Круг мельком увидал ее бледное, темноглазое, неочень хорошенькое лицо, блеснули губы, когда она скользнула под его рукой,державшей дверь, и оглянувшись на первой площадке, побежала наверх, волочаза собою шаль со всеми ее созвездиями -- с Кефеем и Кассиопеей в их вечномблаженстве, со слепящей слезою Капеллы, снежинкой Полярной на сером мехуМедвежонка и с обморочными галактиками -- этими зеркалами бесконечногопространства, qui m'effrayent, Blaise, как страшили они и тебя, -- где Ольгинет, но где мифология растянула крепкие цирковые сети, чтобы мышление в егомешковатом трико не свернуло себе старой шеи, а отпрыгнуло -- прыг-скок -- ив который раз соскочило на эту пропитанную мочой арену и после короткойпробежке с полупируэтом посередине показало предельную простоту небес -амфороносным жестом акробата, простодушным всплеском рук, вызывающимдождичек аплодисментов, под которым оно прохаживается туда-сюда, вновьобретая мужественность осанки, ловит маленький синий платочек, который егомускулистая подруга-летунья вытаскивает, завершив свои экзерсисы, из глубингорячей, вздымающейся груди, -- вздымающейся гораздо сильнее, чем уверяет ееулыбка, -- и бросает ему, чтобы оно осушило ладони ноющих, слабеющих рук

5

Сон изобиловал фарсовыми анахронизмами, его наполняло ощущение грубойзрелости (как сцену на кладбище в "Гамлете") скудные в сущности декорации,залатанные разными разностями из иных (более поздних) пьес; и все-таки этотвсем нам знакомый неотвязный сон (когда попадаешь в свой старый класс, адомашнее задание не сделано, потому что ты нечаянно прогулял десять тысячдней) в случае Круга сносно передавал атмосферу исходной версии

Естественно, сценарий дневной памяти куда точнее в фактических деталях, ведьпостановщикам снов (обыкновенно их несколько, в большинстве безграмотных, изсреднего класса, вечно куда-то спешащих) постоянно приходится что-товыкидывать, приукрашивать и переставлять для приличия; но представление естьпредставление, и сбивающий с толку возврат к прошлому существованию (когдагоды, промчавшиеся за сценой, списывают на забывчивость, нерасторопность,прогулы) почему-то вернее разыгрывается популярным сном, чем ученойточностью памяти.

Но неужели и впрямь все было таким грубым? Кто там прячется за робкимирежиссерами? Нет сомнений, вот эта парта, за которой оказался сидящим Круг,в спешке заимствована из другой декорации и больше похожа на стандартнуюпринадлежность университетской аудитории, чем на штучное изделие из Круговадетства с его зловонной чернильной ямой (ржа, чернослив) и перочиннымишрамами на крышке (которой можно было похлопать), и с особенной формыкляксой -- озеро МалЈр. Нет также сомнений: что-то не так с расположениемдвери, к тому же сюда торопливо согнали нескольких студентов Круга,неразличимых статистов (сегодня датчане, римляне завтра), дабы заполнитьбреши, оставленные теми его однокашниками, что оказались менеемнемогеничными, нежели остальные. Но среди режиссеров или рабочих сцены,отвечавших за декорации, был один... трудно выразить это... безымянный,